Остается сказать о принятом в этом однотомнике порядке размещения трагедий. Наиболее естественной была бы хронологическая их последовательность, чему, однако, мешает отсутствие документальных данных о времени постановки пяти трагедий из семи. С другой стороны, и русскому читателю несомненно удобнее пользоваться текстом трагедий, относящихся к одному мифологическому циклу, в порядке развития событий в пределах каждого цикла, и в примечаниях в этом случае можно избежать лишних отсылок к еще не прочитанной трагедии. Поэтому было признано целесообразным поместить сначала три трагедии, восходящие к фиванскому циклу мифов («Царь Эдип», «Эдип в Колоне», «Антигона») и по содержанию служащие одна продолжением другой, хотя на самом деле Софокл такой связной трилогии не писал и поставленная раньше двух остальных «Антигона» (ок. 442 г.) оказывается при размещении по сюжетному принципу после «Эдипа в Колоне», созданного в самом конце жизни поэта. Затем следуют три трагедии на сюжеты Троянского цикла («Аякс», «Филоктет», «Электра») — опять в той последовательности, в какой находятся изображаемые в них события. Последней из сохранившихся трагедий помещены «Трахинянки»; к ним присоединяется обнаруженная в довольно крупных папирусных фрагментах драма сатиров «Следопыты», за которой идут отрывки из других не сохранившихся драм.
О времени постановки трагедии не сохранилось документальных свидетельств. Дикеарх, ученик Аристотеля, оставил сообщение, что в соревновании трагических поэтов Софокл, поставив «Царя Эдипа», уступил первое место Филоклу (АС, 96) — племяннику Эсхила, плодовитому поэту, от которого практически ничего не сохранилось. Так как мы не знаем ни того, с какими драмами в тетралогии Софокла был объединен «Царь Эдип», ни с чем выступил его соперник Филокл, то бессмысленно гадать о причинах решения афинских судей, по поводу которого много веков спустя негодовал греческий ритор Аристид (АС, 49).
Современные ученые обычно датируют «Царя Эдипа» первой половиной 20-х годов V в., приводя в пользу этого следующие доводы: 1) вводя в сюжет трагедии моровую язву, не известную из других источников, Софокл находился под впечатлением эпидемии, поражавшей Афины в 430, 429 и 426 гг.; 2) в поставленных в 425 г. «Ахарнянах» Аристофана пародируется (ст. 27) восклицание софокловского царя Эдипа (ст. 629); 3) в целом ряде стихов аристофановских «Всадников» (424 г.) тоже можно предполагать пародию на «Царя Эдипа». Таким образом, «Царь Эдип» должен был быть поставлен не раньше 429—426 и не позже 425 г. {См. подробнее: Knox В. M. W. Date of the «Oedipus Tyrannus» of Sophocles // American Journal of Philology. 1956. V. 77. P. 133—147. В недавнее время была предложена датировка «Царя Эдипа» 433 г. (Muller С. W. Zur Datierung des Sophokleischen Odipus / Akad. d. Wissensch. Mainz, 1984), причем, помимо постулируемого влияния этой трагедии на еврипидовского «Ипполита» (428), автор очень враждебно относится к достаточно обоснованным попыткам связать «Царя Эдипа» с событиями начала Пелопоннесской войны. С точки зрения относительной хронологии творчества Софокла предложение Мюллера ничего не меняет: «Царь Эдип» все равно оказывается между тремя «ранними» трагедиями («Аякс», «Антигона», «Трахинянки») и тремя остальными, более поздними.} Название «Царь Эдип» было дано трагедии, по-видимому, в более позднее время, чтобы отличить ее от другого софокловского «Эдипа», действие которого происходит в Колоне (АС 96, 97). Первоначально трагедия называлась, скорее всего, просто «Эдип», как одноименные произведения Эсхила и Еврипида (см. ниже).
Миф, положенный в основу трагедии, известен уже из гомеровских поэм, где он, однако, не получает столь мрачного завершения: хотя Эдип по неведению и женился на собственной матери (эпос называет ее Эпикастой), боги вскоре раскрыли тайну нечестивого брака. Эпикаста, не вынеся страшного разоблачения, повесилась, а Эдип остался царствовать в Фивах, не помышляя о самоослеплении (Од. XI, 271—280 и схол. к ст. 275). В другом месте (Ил. XXIII, 679 сл.) сообщается о надгробных играх по павшему Эдипу, — вероятно, он погиб, защищая свою землю и свои стада от врагов (ср. Гес. Т. и Д, 161—163).
Дальнейшее развитие миф получил в не дошедшей до нас киклической поэме «Эдиподия» (VII—VI вв.), о которой мы знаем очень немного, но один момент из нее очень важен: четверо детей Эдипа (Этеокл, Полиник, Антигона, Исмена) родились от брака не с Эпикастой, а с некоей Евриганеей, взятой Эдипом в жены после смерти Эпикасты (Паве. IX, 5,10). Таким образом, в «Эдиподии» над детьми не тяготело проклятие рожденья от инцестуозного брака, почему еще в V в. акрагантский правитель Ферон без всяких оговорок возводил свою родословную к Полинику. В связи с этим в прославляющей Ферона II Олимпийской оде Пиндара (38-42) мы находим указание на убийство Эдипом Лаия, вследствие чего осуществилось древнее пророчество, данное некогда Лаию в Дельфах. Содержание этого пророчества сохранилось только в более поздних источниках — Палатинской антологии (XIV, 76, ст. 1—3) и в средневековых рукописях Софокла (АС 98) и Еврипида (при трагедии «Финикиянки»). Как видно, здесь Лаию предсказывалась смерть от руки сына в наказание за совращение им юного Хрисиппа, сына Пелопа. У Софокла на этот мотив нет ни малейшего намека, хотя он и был использован Еврипидом в трагедии «Хрисипп» (ок. 411—409), до нас не дошедшей.
Не сохранились также две первые части фиванской трилогии Эсхила — «Лаий» и «Эдип», и только по третьей части — трагедии «Семеро против Фив» — мы можем установить, что в версии Эсхила Аполлон предостерегал Лаия от рождения сына, так как это поведет к гибели фиванского царства (742—749). Вероятно, Эсхил был первым автором, который, отступив от эпической версии, развил мотив инцестуозного брака, сделав Этеокла и Полиника, Антигону и Йемену детьми Эдипа от собственной матери.
В этой связи важно отметить, что в пророчествах совершенно отсутствует предостережение, которое могло бы быть адресовано супруге Лаия, — опасаться соединения с могущим родиться сыном, да и у Софокла предсказание о женитьбе на матери получает только Эдип; Иокаста о предстоящем ей позорном союзе ничего не знает. Отсюда следует сделать вывод, что первоначальным содержанием мифа об Эдипе была встреча не знающих друг друга отца с сыном, обычно кончающаяся гибелью отца, — в греческой мифологии известны и другие примеры этого мотива (смерть Одиссея от не узнанного им собственного сына Телегона; гибель критского царя Катрея от руки сына, пытавшегося спастись от ужасного пророчества бегством на о-в Родос; смерть аргосского царя Акрисия от нечаянного удара его внука Персея). Столь же увлекающий современных психоаналитиков инцестуозный брак сына с матерью появляется как драматический мотив не раньше, чем у афинских трагиков.
Что касается женитьбы Эдипа на Иокасте, то этот брак становится естественным следствием спасения Фив: освободив город от Сфинкс, Эдип вполне закономерно получает в награду трон и руку овдовевшей царицы. Именно такого рода версия и существовала на этот счет в древности и сохранилась в схолиях к ст. 53 и 1760 «Финикиянок» Еврипида. Звучала она следующим образом. Когда Фивы попали под гнет хищной Сфинкс, а их царь Лаий погиб, пришедший к власти его шурин Креонт объявил по всей Греции, что фиванский трон и рука царицы будут наградой тому, кто освободит город от опасности. На этот призыв откликнулся Эдип, считавший себя сыном коринфского царя и успевший до этого в богатырском испытании встретиться с Лаием и убить его. Изгнав Сфинкс и став мужем Иокасты, Эдип однажды проезжал с ней на колеснице мимо того места, где он столкнулся с Лаием, и показал ей снятый с убитого царя меч и пояс. Тут Иокаста узнала в своей новом муже убийцу прежнего, но промолчала, не подозревая, что это ее сын. (Эта версия получила отражение, скорее всего, в «Эдипе» Еврипида, поставленном ок. 420—410 г. и до нас не дошедшем). Вероятно, если бы Иокаста знала, что ее сыну суждено не только убить отца, но и жениться на матери, она постаралась бы сопоставить свой брак с гибелью Лаия и вполне могла бы установить личность своего нового супруга.
Наконец, остается вопрос об избавлении от рожденного Иокастой младенца и его последующем опознании. По традиционной версии, прислужники Лаия бросили ребенка с проколотыми сухожилиями ног в диком ущелье, и только случайно его нашли пастухи Полиба или какой-то путник {Ср.: ЦЭ. 717—719; Евр. Финик. 22-30 и схол.; 802—805; 1604 сл.; Аполлод. II 5, 7; сх. к Од. XI, 27.}. Никто из них, естественно, не мог знать, откуда родом бессловесное дитя. Есть также вариант, по которому младенец был брошен в ковчежке в море и прибит к берегу в чужой земле {Сх. к Евр. Финик. 26 и 28; Гигин. 66. Местом, где был подобран Эдип, называвают побережье близ Сикиона (там издревле определяли место царства Полиба), либо близ Коринфа. Жена Полиба часто носит в источниках имя Перибеи, что, конечно, ничего не меняет в существе дела.}, — здесь вообще исключаются всякие посредники между подбросившим ребенка и принявшим его. Таким образом, совмещение в трагедии Софокла в одном персонаже — старом пастухе — свидетеля убийства Лаия и домочадца, передавшего ребенка из рук в руки коринфскому пастуху, который в свою очередь приходит вестником в Фивы, — нововведение поэта, позволившее ему построить трагическое узнавание Эдипа.
