Зоя. Слушай, я договорилась. На сегодня, на два. В половине за мной заезжай, и поедем. Это, кстати, недалеко от вашего дома, да… Значит, слушай: тебе нужно будет взять какую-нибудь вещичку твоего благоверного. Что-то не просто его, а к чему он душой привязан. Какой-нибудь там ножик перочинный или ещё что — понятно, да? Вот. В общем, пока всё о’кей. Ну да, я ей рассказала — так, в общих словах, — и она говорит, что простейший случай. Не-не, деньги только по результату. Ну, у неё так заведено. То есть и здесь всё как бы по-честному. Ну, давай. До встречи.
Маша кладет трубку, встает, озирается по сторонам. Идет в комнату Кулагина. Смотрит. И понимает, что вещей, к которым Кулагин был бы душой привязан, у него практически нет. Возвращается в гостиную, выдвигает ящик серванта. Роется там. Деревянная шкатулка. Открывает. И первое, что ей попадается на глаза, — половинка тетрадного листка в клетку, на котором очень неровными печатными буквами выведено: «НЕ ХОЧУ БЕЗ ТЕБЯ».
Маша поднимает взгляд. Изображение снова становится черно-белым. Перед ней кабинет Директора школы, сидят Директор, мать Вероники, а сама Вероника стоит, вцепившись в стол. Она кажется ещё бледнее обычного, голова повязана платком.
Директор. Вот такое положение, Марья Ивановна… Ну, объясните вы ей сами.
Маша (сглотнув). Вероника… Ты же понимаешь, что тебе сейчас в нашей школе будет очень тяжело. Просто невозможно. Ты поправишься и вернёшься. Мы будем тебя очень-очень ждать. И ты быстро нас догонишь, ты ведь талантливая. По-настоящему. Я с тобой специально заниматься буду… Но пока вот эта беда, тебе действительно лучше побыть в специальной школе, полечиться там, и заниматься будешь по специальной программе…
Вероника мотает головой. Пытается что-то сказать, но не издаёт ни звука. Хватает со стола карандаш, листок бумаги, начинает писать, но не может: руку сводит судорогой. Пытается ещё раз, ещё — рвёт бумагу, роняет карандаш, беззвучно плачет.
Маша. И потом — мама же там будет с тобой. Ты сама говорила, что мама для тебя хочет только хорошего…
Мать Вероники (тяжело встаёт, кладёт руку девочке на плечо). Пойдём, пойдём. Не будем донимать занятых людей, у них таких, как мы, больше тыщи…
Вероника хватает Машу за руку, прижимается к ней. Маша гладит её по голове, потом легонько подталкивает к матери. Вероника идёт. В дверях оглядывается в последний раз. У неё глаза человека, которого ведут на заклание.
Квартира Ведьмы.
Вещь возится в тёмном уголке, где у нее крохотный тайничок. На этот раз мы видим гребешок, колечко, маленькие часы, что-то ещё. И несколько фотографий. Она их рассматривает — и по лицу видно, что пытается что-то вспомнить. Но самих фотографий мы пока не видим.
Зато камера сквозь зрачок Вещи проникает в её память. Глубокий-глубокий колодец, на дне которого — та захламлённая комнатка, в которую приходили Маша и милиционерша. За столом сидит мать, перед ней лист чертёжной бумаги, покрытый каллиграфическим текстом, горит свеча, на блюде лежат горкой яблоки. Мать держит в одной руке стилет с резной деревянной рукоятью, другую руку положила на яблоко. Нараспев читает с листа.
Вероника сидит по-турецки на полу на сложенном в несколько раз одеяле, на голове наушники, рядом магнитофон, в руках книга. Она учит английский.
Мать. Отин энтар сон, ладо ноче ай салир. Хасиа ми ё дасир пасо! (протыкает яблоко стилетом; ничего не меняется)
Вероника. Hold us secure behind the gates
Of saving flesh and bone…
Мать. Замолчи! Из-за твоей болтовни ничего не получается!
Вероника (смотрит на нее, кивает, но всё равно продолжает, только тише):
— Let we should dream what Dream awaits
The Soul escaped alone.
Мать. Заткнись!!! (Бьёт ладонью по яблоку, и яблоко разлетается на кусочки).
Свеча гаснет. Вероника замолкает, будто ей вбили в рот кляп. Она ещё какое-то время шевелит губами, потом подносит руки ко рту, ощупывает лицо. Вскакивает, кричит — но её абсолютно не слышно. Начинает кашлять, сгибается пополам, но всё равно и при кашле почти ничего не слышно — просто посвистывает воздух, как из проколотого мяча.
И — потрясённое, а затем торжествующее лицо Ведьмы.
Кулагин деловито идёт на работу. Проходя мимо Колиного дома, останавливается, смотрит. Такое впечатление, что он что-то забыл. Очень растерянное лицо; трёт лоб. Пожимает плечами. Идёт вроде бы дальше, но оказывается стоящим перед дверью парадной. Поворачивается, идёт обратно — и вдруг под ногами ступеньки. Останавливается перед Колиной дверью, звонит. Но вместо Колиной открывается ведьмина шикарная дверь.
Вещь сидит, скорчившись, в своем тёмном углу. Перед ней клочок бумаги, и на нём она с трудом, держа карандаш двумя руками, пытается вывести корявые буквы. Получается: НЕ ПРИХОДИ БО…
Ведьма зовёт её. Вещь вскакивает, почти бежит к хозяйке. Проходя через прихожую, суёт клочок бумаги в карман висящего на вешалке плаща Кулагина.
Комната Ведьмы.
Кулагин сидит на странном стуле, напоминающим стилизованную карусельную лошадку: четыре ножки, брус, низкая спинка, впереди, надетый на колышек, чей-то рогатый череп. Кулагин крепко держится за рога. Ведьма (в тёмном с вышитым орнаментом плаще и широкой кожаной ленте, обхватывающей лоб; чёрные волосы распущены) стоит сзади, в руках у неё соединённые треугольником барабанчики из тыкв. Кончиками пальцев она извлекает из них негромкий шуршащий звук.
Вещь, подчиняясь короткому приказу Ведьмы, приносит чётный деревянный резной поднос, на котором стоит горящая каменная лампада и лежит небольшой обсидиановый нож. Ведьма берёт нож, обмахивает Кулагина лезвием — как бы разрезая паутину, которой он окутан. Потом Вещь встаёт на колени, держа поднос над собой. Ведьма кончиком ножа чертит на её скальпе какие-то знаки, бормочет заклинания. Проводит рукой по голове Кулагина, в её пальцах остаются несколько волосков. Их она сжигает в пламени лампадки. Кладёт нож на поднос.
Ведьма (Вещи, небрежно). Брысь.
Вещь исчезает. Ведьма проводит рукой перед лицом Кулагина, и тот приходит в себя.
Ведьма. Вот и всё. Ты свободен, иди.
Кулагин. Я…
Ведьма. Потом. Всё будет потом.
Она улыбается.
Кулагин идёт по улице. Налетает ветер, начинает идти дождь — прямо в лицо. Кулагин вытаскивает из кармана носовой платок, вытирает лицо. Записка вываливается, её несёт ветром, прилепляет к мокрому асфальту. «НЕ ПРИХОДИ БО…» Кулагин этого не замечает.
Потом по записке проезжает машина. В машине едут Маша и Зоя.
Зоя. По-моему, твой мелькнул. Вон, за киоском…
Маша. Глюк это, а не Кулагин. Он сейчас за станком…
У Ведьмы. Зоя остаётся сидеть в гостиной, Машу Ведьма уводит в другую комнату — но не ту, где был Кулагин.
Ведьма всё в том же плаще, только волосы собраны в узел. В зубах у неё трубка.
Ведьма. Что вы там принесли?
Маша. Вот…
Маша достаёт из сумочки круглые серебряные часы-луковицу на цепочке.
Маша. Это у Вити ещё от деда, они не ходят, но он…
Ведьма. Понятно, понятно…
Ведьма кладёт часы на ладонь, сверху гладит другой. Смотрит вверх.
Ведьма. Нет, дорогуша, никакой у тебя разлучницы-соперницы нет, ты сама себе соперница. Легче бы было, если б она была, ну да ладно… Это спрячь обратно… Кровь из вены у тебя брали?
Маша. Брали…
Ведьма. Закатывай рукав.
Маша. Ой, я…
Ведьма. Не бойся, ничего не почувствуешь.
Ведьма набирает кровь в небольшой шприц, потом Вещь приносит бокал, в который Маша плюёт.
