Все вышли, кроме Собченко.
Торская (заглядывает): Санчо, скоро совет?
Собченко: Вот пойду посмотрю, как ужин, — да и на совет. (Вышел.)
Торская берет одну из книг на столе Захарова и усаживается за этим столом.
Вальченко (входит): Редкая удача: вы одни.
Торская: Дорогой Иван Семенович, я вас целый день не видела.
Вальченко: У вас в слове «дорогой» нет никакого выражения.
Торская: Это я нарочно так делаю.
Вальченко: Экзамен продолжается, значит.
Торская: Продолжается. Не можете ли вы сказать, Иван Семенович, что такое любовь?
Вальченко: Это я прекрасно знаю.
Торская: Скажите.
Вальченко: Любовь — это самое основательное предпочтение Надежды Николаевны всякому другому имени.
Торская: В вашей формуле любви Надежда Николаевна обязательно присутствует?
Вальченко: Непременно.
Торская: Садитесь.
Вальченко: Куда?
Торская: Садитесь. Единица.
Вальченко: Почему?
Торская: Несовременно. Устаревшая формула, примитив. Это годится для феодального периода.
Вальченко: В таком случае я могу привести другое определение любви, которое более современно и даже злободневно.
Торская: Получайте переэкзаменовку. Пожалуйста.
Вальченко: Любовь — это бесконечное издевательство над живым человеком, наполнение экзаменами, переэкзаменовками и другими ужасами старой школы, вечно угрожающие оставлением на второй год.
Торская: Слабо и слишком пессимистично: оставление на второй год! Как и все школьники, вы воображаете, что очень большая радость возиться с вами еще один год. Не можете ли вы привести такую формулу любви, при которой приспособление для насадки якоря было бы сконструировано любящим человеком и сдано в сборный цех?
Вальченко: Любовь… это такая… удача для любящего человека, когда, наконец, Соломон Маркович Блюм привозит настоящую сталь номер шесть, а не просто железо и валик, сделанный из этой стали, не гнется во время насадки частей якоря, а это позволяет сборному цеху признать приспособление и любящему человеку избавиться от издевательства другого любящего человека.
Торская: Довольно сносно. Но в последних словах некоторая неточность: вы сказали другого любящего человека, а нужно сказать — любимого человека. А вот и Соломон Маркович. Вы привозили железо вместо стали номер шесть?
Блюм (вошел): Новое дело… С какой стати? Я… железо? Кто это сказал?
Торская: Это очень важно, и поэтому я запрещаю вам уклоняться от истины.
Блюм: Ну, раз вы запрещаете, так зачем я буду уклоняться. Привозил…
Торская: Вместо стали номер шесть простое железо?
Блюм: Да, простое железо.
Торская: Как же вам не стыдно?
Блюм: Я не виноват. Разве я могу пересмотреть каждый кусочек стали? Выписали сталь, а положили железо. Разве это люди? Это же дикари с острова Бразилии…
Торская: Оказывается, и вас можно надуть…
Блюм: Извините… Разве это называется надуть? Я подойду сзади и ударю вас камнем по голове, так это разве — надуть? А скажите, пожалуйста, почему вас интересует какое-то железо?
Торская: Мы с Иваном Семеновичем затеяли одну конструкцию…
Блюм: Господи, я же знаю, какая у вас конструкция. Так в этой конструкции не нужно никакого железа. И вообще это легкая промышленность, причем тут железо?
Торская: Нам нужно не железо, а сталь, сталь номер шесть!
Блюм: Ну хорошо, хорошо, будет вам сталь номер шесть, только лучше я вам привезу что-нибудь другое… Разный текстиль, и цветы, и разные там кондизделия, ну и, само собою, нашатырный спирт, валерьяновые капли, цианистый калий…
Торская: Вот я вам задам!
Входят Захаров и Забегай.
Забегай: И я прошу вас, Алексей Степанович, вы их построже допросите.
Захаров: Но ведь у тебя нет доказательств.
Забегай: Если бы были доказательства, я бы вас не беспокоил, а прямо в совет командиров. А вы их хорошенько допросите. Масло украли они. Они работают рядом на «кейстоне» и сперли.
Захаров: Что же я могу сделать?
Забегай: Как что сделать? Их нужно в работу взять. Я приказал им прийти сюда.
Захаров: Ну хорошо.
Забегай (кричит в дверь): Эй вы, идите сюда!
Входят Романченко и Синенький. Романченко отвечает на вопросы, а Синенький больше разглядывает кабинет и направляет улыбку то к Вальченко, то к Торской, то к Блюму. Блюм в ответ на его улыбку грозит пальцем.
Захаров: Забегай вот обвиняет вас в краже флакона масла для смазывания станка.
Романченко: Мы украли масло? Чудак какой! Ничего мы не крали.
Забегай: А я говорю — вы взяли.
Романченко: Ну, посуди, Колька, для чего нам твое масло? У нас свое есть.
Забегай: У меня было особенное, дорогое.
Романченко: Ах, особенное? Очень жаль. А где оно у тебя стояло?
Забегай: Да что ты прикидываешься? Где стояло? В станке, в шкафчике.
Романченко: Воображаю, как тебе жалко!
Забегай: Смотри, он еще воображает. Вы на это масло давно зубы точили.
Романченко: Мы и не знали, что оно у тебя есть. Правда же, Ванька, не знали?
Синенький небрежно мотает головой.
Забегай: Вот распустили вы их, Алексей Степанович. Стоит и брешет, не знали. А сколько ты ко мне приставал: дай помазать. Приставали?
Романченко: Ну, приставали…
Забегай: Ну и что же?
Романченко: Ну и что же. Не даешь — и не надо.
Забегай: А сколько раз вы просили Соломона Марковича купить вам такого масла? Чуть не со слезами: купите, купите. Ну, что ты на это скажешь?
Романченко: А что ж тут такого? Просили. Ни с какими слезами только, а просили…
Забегай: А вот уже четыре дня, как не просите и не вякаете. А?
Романченко: И не вякаем. А что ж…
Забегай: А почему это?
Романченко: До каких же пор просить? Не покупает — и не надо. Тебе купил, а нам не покупает. Значит, он к тебе особую симпатию имеет.
Блюм: Ой, какой вредный мальчишка…
Забегай: А мажете вы как?
Романченко: Обыкновенно как.
Забегай: Я уже знаю. Встаете, еще вся коммуна спит — и в цех. Федька мажет, а Ванька на страже стоит. Что — не так?
Романченко: Мажем, как нам удобнее.
Синенький: И ты можешь раньше всех встать и мазать.
Забегай: Вот ироды!
Блюм: Вы такие хорошие мальчики…
Захаров: Убирайтесь вон…
Федька и Ванька салютуют и скрываются. Вальченко, Торская и Блюм смеются.
Улыбаются Захаров и Забегай.
Забегай: Ну, что ты будешь с ними делать?
Блюм: Я для вас, товарищ Забегай, куплю еще такого масла. А они пускай уж мажут. Они же влюблены в свой «кейстон».
Собченко (заглядывает в дверь): Алексей Степанович, даю сигнал на совет.
Захаров: Есть сигнал на совет.
Воргунов (входит и располагается на большом диване): Выяснили с маслом, Забегай?
Забегай: С ними выяснишь! Когда вымажут флакон, сами скажут, а теперь ни за что. Им масло жалко. И где они прячут?
Воргунов: Шустрые пацаны. Станок у них: не у каждой барышни такая постель.
Захаров: Согласитесь, Петр Петрович, это новая культура.
Воргунов: Пожалуй, новая…
Забегай: Социалистическая…
Воргунов: Вы думаете?
Забегай: А как же?
Воргунов: Так. Ну, а я еще подумаю.
В коридоре сигнал на совет командиров. Синенький, продолжая играть сигнал, марширует в кабинет. За ним, отбивая шаг, марширует Федька и еще три-четыре пацана одинакового с ними возраста. Кончив этот марш, они вдруг выстраиваются и начинают петь на мотив развода караула из «Кармен». Синенький подыгрывает на своей трубе.
Хор (за сценой).
Папа римский вот-вот-вот
Собирается в поход.
Видно, шляпа — этот папа:
Ожидаем третий год…
Туру-туру-туру,
Туру-туру, туру,
Туру-туру-туру,
