В объемных романах (а Леонов их опубликовал шесть) писатель имеет возможность не ограничивать своих героев местом для размышлений и диалогов. Но Леонов, как уже упоминалось, с молодых лет писал еще и пьесы. Здесь, на строго отмеренном пространстве текста, он научился особому лаконизму выражения сложных духовных и интеллектуальных проблем. Среди ранних пьес Леонова самой известной была пьеса «Унтиловск». В конце 20-х годов она шла в Художественном театре, а это было мерой значительности произведения и его признания. Потом, в первой половине 30-х годов, большие эпические полотна целиком заняли писателя. Но как раз в последние годы перед войной, в период между 1937 и 1941 годами, Леонов целиком отдался драматургии. Тогда им были написаны «Половчанские сады», «Волк», «Метель», «Обыкновенный человек» — пьесы разных стилей, жанров и достоинств. Предвоенное творчество Леонова во многом помогает понять, почему именно пьесой в первую очередь откликнулся Леонов на события войны и почему его первое произведение военной поры оказалось столь сложным. Ведь «Нашествие», кроме общего патриотического пафоса, гнева и боли писателя, содержало в себе еще и ответы на многие вопросы, поставленные писателем в своих предвоенных пьесах.
Долгие годы «Нашествие» было наиболее популярным произведением Леонова. Пьесу ставили в громадном количестве театров. Лучшие советские актеры испытывали в ней свои силы. Об этой пьесе писали известные критики, выражали о ней свое мнение и режиссеры, и писатели, и исполнители главных ролей. Приветствуя премьеру «Нашествия» в Малом театре, в июне 1943 года «Известия» писали: «Талантливый советский писатель и старейший русский театр соединили свое искусство, чтобы держать речь о беде народной, о горе, ползущем по родной земле». В зиму 1943/44 года «Нашествие» шло в осажденном Ленинграде, и голодные зрители отвечали аплодисментами на леоновские слова: «Россия такой пирог, что, чем больше ешь, тем больше остается». Как всенародное заклинание и обещание звучали в разных концах страны со сцен десятков театров и другие слова из «Нашествия»: «Русские вернутся! Русские всегда возвращаются!» Осенью 1944 года советские газеты сообщали, что знаменитая русская пьеса перешла океан и идет в далеком Мехико. В том же, 1944 году «Нашествие» появилось на киноэкранах нашей страны. Поставил картину М. Роом. Не прекращалась сценическая жизнь пьесы и после войны. А в 1949 году в Ленинграде была поставлена опера композитора В. Дехтерева «Федор Таланов», названная так по имени героя «Нашествия» и созданная на сюжет пьесы. Обсуждение же «Нашествия» критикой как сложного и важного литературного явления продолжалось еще многие годы.
Необычайный успех пьесы убедительно свидетельствовал, что произошло очевидное совпадение мыслей и настроений ее автора с мыслями и настроениями ее читателей и зрителей.
И как было не произойти такому совпадению? Патриотическая пьеса, созданная в самые страшные месяцы войны, проникнутая болью и гневом за человеческие страдания, верой в родную землю, в грядущую победу, написанная прекрасным языком, — как могла такая пьеса не найти отклика в сердцах соотечественников и современников, не стать выражением массовых чувств?
«Оглянись, Федя… горе-то какое ползет на нашу землю. Многострадальная русская баба сгорбилась у лесного огнища, и детишечки при ней, пропахшие дымом пожарищ… и никогда он не выветрится из их душ… Боль и гнев туманят голову, боль и гнев». Такие строки входят в хрестоматии и в комментариях не нуждаются.
Но были в «Нашествии» и другие мотивы, обеспечившие этой пьесе и громадный успех у современников, и значительную историческую роль. Критики, писавшие в свое время о «Нашествии», отмечая и высокое значение ее патриотического пафоса, и художественные достоинства пьесы, в то же время выражали некоторое недоумение по поводу ее «странного героя» — Федора Таланова, отверженного от родного дома, но отдавшего за него свою жизнь. Его судьба, его трудное положение в мире, казалось нетипичным, а потому его центральное положение в пьесе словно нуждалось в оправдании. А вместе с тем именно этому «странному герою», именно сложности пьесы, обусловленной присутствием «странного героя», видимо, и обязан был успех пьесы, вызвавшей к себе напряженный интерес читателя, зрителя, режиссеров и критики.
Дело в том, что во многих произведениях первых месяцев и даже лет войны события и лица носили обобщенный, почти плакатный характер. Это было вполне объяснимо и закономерно. Все внимание современников в первую очередь сосредоточилось на одном главном конфликте времени: мы и наши враги — две силы, вступившие в отчаянное противоборство. И при всем трагизме начала войны, при огромности наших жертв, очевидность нашей грядущей победы виделась в правоте нашего дела, в нашей духовной монолитности. Таков был и конфликт большинства произведений советской литературы этого периода.
В «Нашествии» все представало гораздо сложнее. Там само наше духовное единство выявлялось как проблема, как задача, требующая разрешения многих вопросов. Мы и фашисты — этот водораздел истории оставался главным. Да и как могло быть иначе? Но этот общий конфликт времени — Советский Союз и фашизм, русские и немцы — становится в пьесе Леонова еще и условием для постановки своих внутренних «русских вопросов», для поисков новых ответов на них. Перед лицом фашистского нашествия, в условиях небывалой чрезвычайности выяснилось, что многое надо еще и еще пересмотреть, проверить, переоценить.
Казалось бы, все в «Нашествии» — и тема, и атмосфера, и сюжет, и трагический пафос — определено событиями первой военной зимы, ее тяжким отступлением, ее первыми победами, первым столкновением лицом к лицу с фашизмом. А вместе с тем, как уже отмечалось выше, это произведение очень тесно связано и с предвоенным творчеством Леонова, особенно с его пьесами конца 30-х годов. И в «Половчанских садах», и в «Волке», и в «Метели» настойчиво повторялась одна и та же ситуация: в мирный дом обыкновенной советской семьи внезапно возвращается из какого-то таинственного далека нежданный пришелец, «блудный сын», то ли родственник, то ли бывший друг, в силу каких-то причин ставший врагом этого некогда родного ему дома, а теперь несущий ему какую-то опасность и таящий перед ним какую-то неясную вину. Эта ситуация видоизменялась от пьесы к пьесе: то выступала упрощенно-прямолинейно («Половчанские сады»), то предельно усложнялась.
Война, трагические обстоятельства, ею созданные, предложили драматургу иную обостренную постановку тех же вопросов и потребовали жесткой проверки старых ответов на них. Все усложнилось и упростилось одновременно.
Сложность исходной драматической ситуации в «Нашествии», кроме общей военной беды, заключается в том, что в тот день, когда город оставляют советские войска, в дом врача Таланова возвращаются сразу два человека: бывший, то есть еще дореволюционный, домовладелец этого уже давнего обиталища семьи старого доктора и его сын, недавно выпущенный из тюрьмы. Как это часто бывает в жизни, как это бывало во время войны, общее громадное горе (ужас фашистского нашествия, позор отступления, крушение всех привычных устоев и норм жизни) удваивается своими собственными особенными горестями и трудностями. Как должны Талановы отнестись к двум внезапным пришельцам? Какова будет их роль в грядущих трагических событиях? Какова должна быть степень доверия к собственному сыну, вероятно затаившему мстительное чувство к власти, его покаравшей? Какова мера его вины перед родным домом и мера собственной ответственности за его отверженность? На пороге, нет, уже в самом доме чужие солдаты, они убивают, жгут, оскверняют и грабят, а Талановым надо не только терпеть, сопротивляться, бороться, им надо еще решать и свои внутренние семейные вопросы, которые вдруг приобрели силу общенародных. Война не позволяет их больше откладывать. А платить за любое их решение теперь приходится кровью и жизнью — своей или своих близких. В этом и заключалась «простота» военной эпохи. Так ведь просто: согласен ты заплатить жизнью за право защищать свой дом, за чистоту своей совести?
Федор Таланов был согласен на эту цену. И доказал свое добровольное согласие смертью на фашистской виселице. Бессчетно число подвигов, совершенных советскими людьми во время Великой Отечественной войны, поэтому она так и названа народом. Но тот подвиг, который изобразил Леонов в судьбе Федора Таланова, — особый, двойной подвиг. Прежде чем его совершить, человек должен был много думать, он должен был окончательно понять, что его собственные беда и обида, какими бы они ни были, померкли перед неисчислимостью общенародных бедствий, он должен был окончательно решить, что, чтобы ни случилось в прошлом и будущем, его судьба неотделима от судьбы его дома. «Блудный сын», которого родная мать готова была принять за врага, отец оттолкнул как отщепенца, сестра не удостоила доверием принять в партизаны, — он муками пыток и смертью на виселице доказал, что перед общей бедой родной земли можно и должно забыть собственные обиды, а мученическая смерть и беззаветная жертва снимает с человека вину, даже если она была. Таков общий урок судьбы дома Талановых, таков общий итог пьесы Леонова «Нашествие».
