Михаил Лермонтов - Испанцы

О, если б только я хотел молчать
Заставить вас (трогая шпагу), то без пергаментов
Я б это мог.

Уж слишком ты забылся,
Бродяга! покажи ж сейчас,
Как ты меня молчать заставишь: а не то
Велю тебя прибить, и это верно,
Как то, что папа есть апостолов наместник!
Как ты меня молчать заставишь?
Бедняга, плут, найденыш!.. ты не помнишь,
Что я, испанский дворянин, могу
Тебя суду предать за эту
Обиду (топнув), видишь ты перед собою
Изображения отцов моих?
Кто ж твой отец? кто мать твоя,
Которая оставила мальчишку
У ветхой церкви? – Верно уж жидовка;
А с христианкой быть сего не может:
Итак, смирись, жидовское отродье,
Чтоб я тебя из жалости простил!..

Послушай, Алварец! теперь, – теперь я
Ничем тебе не должен! – Алварец,
Ни благодарности, ни уваженья
Не требуй от меня, – кровь благородная
Текла поныне в жилах этих;

Вот эта шпага, если хочешь знать,
Она тебя молчать заставит.

Вон! вон скорей из дома моего,
Чтоб никогда ни сам, ни дочь моя
Тебя близ этих мест не увидали.
Но если ж ты замыслишь потихоньку
Видаться с нею, то клянусь Мадритом,
Клянусь портретами отцов моих,
Заплотишь кровью мне.

Ты можешь кровь мою
Испить до капли, всю; – но честь, – но честь
Отнять не в силах, Алварец!

Вон! вон, глупец! – Когда ты хлеба
Иметь не будешь – к моему окошку
Не подходи, а то велю прогнать.

Каков же негодяй Фернандо стал!..

О! ад и небо!.. ну прощай!..
Но бойся, если я решусь на что-нибудь!..

А! добрый день отцу Сорринию!

Как поживаете, святой служитель божий?

Помилуйте, я лишь смиренный раб его,
И ваш слуга покорнейший.
Да что у вас за шум в дому случился?
Как бешеный тут кто-то пробежал
И даже мне не поклонился.

Да, я теперь лишь из дому прогнал
Питомца своего; давно пора уж было.

И я давно уже заметил это;
Но не хотел лишь беспокоить вас…
Повеса он большой, и пылкий малый,
С мечтательной и буйной головой.
Такие люди не служить родились,
Но всем другим приказывать.
Не то, что мы: которые должны
Склоняться ежедневно в прахе,
Чтоб чувствовать ничтожество свое.
Стараясь добрыми делами
Купить себе прощенье за грехи.
А что он сделал, должно ли мне знать?
Быть может, против церкви или короля —
Так мне не худо знать…

Бедняга этот…

Бедняга?

Как же! я его нашел
Ребенком, брошенным на улице.

Таким бы людям надобно прощать,
Они наказаны уж богом.

Как прощать?
Да я вам расскажу, что сделал он.

Как жалко, что его карманы пусты;
А то набил бы я свои потуже.
Так в мире всё из рук в другие переходит.

Когда он был еще ребенком, позволял
Ему я с дочерью моей играть;
Они играли – да играли – я не думал,
Что выдет что-нибудь из этого худое.
Бывало спросишь: что вы, дети? – Мы играем —
Во что? – В любовь! – и нежно целовались,
Как горлицы. – Фернандо, став постарше,
Уж понял, что нейдет так вольно обращаться,
И начал думать, как бы продолжать
Игру когда-нибудь, – из слов его я видел
Нередко, что желал бы он жениться
На дочери моей. – Как я взбесился,
Вы можете понять, отец Соррини!..
С тех пор я стал с ним груб, суров, хоть против воли;
Как вы ни говорите, взял его
Еще ребенком я под эту крышу;
Он жил со мною двадцать лет;
Был будто первенцом моим… недавно
Я вновь хотел с ним показаться нежным —
Как вдруг узнал я от жены моей,
Что хочет у меня просить Фернандо
Эмилию в замужство… ну ж, меня
Вы знаете, – хоть сед – но как взбешусь.
Ну!.. я и уговаривал его;
И представлял все важные причины, —
Он много мне грубил – и я решился
Прогнать его из дома наконец.
И не увидит христианская душа
Его ноги в дверях моих. – В том я уверен!..

Хм! хм! что ж ваша дочь?

Не знаю. У обедни
Она теперь сидит с моей женою,
И, верно, молится о нем. – Да как вы
Мальчишке этому дорогу уступили,
Когда не поклонился даже он?..
Как вы его не удержали тотчас,
Чтоб должного потребовать почтенья?

Слепым дорогу должно очищать!

Слепым? да он глядел ведь в оба глаза.

Конечно вы не поняли меня:
Покуда ни одной сединки не видать
На голове, пока огнем живым,
Как розами, красуются ланиты,
Пока глаза во лбу не потускнели,
Пока трепещет сердце от всего,
От радости, печали, ревности, любви,
Надежды, – и пока всё это
Не пронеслось – и навсегда, – есть страсти, страсти
Ужасные; как тучею, они
Взор человека покрывают, их гроза
Свирепствует в душе несчастной – и она
Достойна сожаления бесспорно.
Такие люди слепы; ваш Фернандо
Из их числа. – Так что ж мне было делать?
Я должен был дорогу уступить,
Совсем не от того, чтоб я боялся…
А… без причин с опасностию спорить
Нейдет ни званью моему, ни чину;
Вы согласитесь,

этот крест смиренью учит
Меня. – Тот, кто на нем был распят,
Моим примером должен быть – и я
Как мог свою обязанность исполнил!..

Отец Соррини! вот письмо от бедной.
Лишь только вы ушли, она явилась в дом наш.

Да от кого письмо, – какая крайность?

От бедной женщины, которую прогнали
Намедни вы…

И нынче приходить велел.

О господин мой, как она жалка;
Я, слыша речь ее, расплакался.
Шесть, семь ребят в лохмотьях,
Лежащих на соломе без кусочка хлеба
Насущного. – Как я вообразил их крик:
«Мать! дай нам хлеба, – хлеба… мать! – дай хлеба!»
Признаться, сердце сжалось у меня.

Молчи, молчи – не то и я заплачу!..
О боже мой, пошли благословенье
На бедную, забытую семью.
Услыши недостойного молитву.

Дай пять серебряных монет – да от меня —

Ступай; дай ей одну!..

Да сжальтеся!..

Как? много?
Добра не делаем мы никогда довольно…

Я удивляюсь вам, святой отец.

Ах! Замолчите – я молю вас – слышать страшно…
Я самый – самый бедный грешник.

Вот и жена моя идет из церкви,
А с ней Эмилия с своими четками.

Идет прелестная! пусть бережется; если
Заронит искру пламя в эту грудь,
Оледеневшую от лет… то не легко
Она избегнет рук моих – мне трудно
Носить поныне маску – и что ж делать?
Того уж требует мой сан. – Ха! ха! ха! ха!..

Как счастлив я, что вижу наконец
Прелестную Марию – и тебя,
Невинную Эмилию. – О! Алварец!
Не должен тот роптать на провиденье,
Кто обладает этими дарами неба,
Хотя бы крыши не было от солнца
Их защитить.

Эмилия, поди сюда.
Я объявил отцу Сорринию,
Что влюблена ты.