Дон-Коррадо де Геррера - Николай Иванович Гнедич

этого мало, чтобы отрубить одни ветви, надобно исторгнуть его с корнем. Вы истребили одни ветви, а этот корень, этот гордый их начальник остался жив и завтра же соберет шайку вольнодумцев, и дух заговора, дух бунта возгорится так сильно, что будет стоить великого труда утушить его.

Дон-Коррадо

Разве ты не слышал, как он клялся в невинности? И, как мне кажется, он совсем не причастен к бунтовщикам.

Ричард

И вы были так легковерны, что посмотрели на обезьянскую его рожу! Он готов двадцать раз пред престолом Божиим присягнуть в своей невинности, и для чего ж это, думаете?

Дон-Коррадо

Для чего?

Ричард

Чтобы не разграбили его золота.

Дон-Коррадо (с любопытством)

Золота?

Ричард

Неужели вы не видели, как я, зашедши в темную комнату, приказал солдатам разбивать сундуки? Жена и сын бросились на колени, начали кричать; но я скоро заставил их молчать — солдаты умертвили их. Отворивши сундук, увидел я в нем одно золото. На этот раз дьявол усилил бунтующихся; человек пятьдесят ворвались в комнаты и, защищая невинного, по их словам, господина, с остервенением бросились на нас; солдат было только восемь человек, и мы принуждены были бежать от них.

Дон-Коррадо

Вели дать знак к готовности, или нет, собери пятьдесят человек солдат. Золото будет наше.

— Только не верьте словам старика, — сказал Ричард и побежал поспешно.

— Добыча, славная добыча! — говорил Дон-Коррадо, оставшись один. — Как обрадуется жена моя, когда я приду к ней с полными карманами золота. Она обманулась в своих предчувствиях; она плакала, она боялась, чтобы я не был убит; но она теперь обрадуется. А Вооз! Вооз! Остается еще усмирить одну деревню бунтующихся; там, верно, есть начальник, верно, есть золото; завтра не буду я так мягкосерд, как нынче; я, в самом деле, чуть было не сжалился над стариком; благодарю Ричарда, что он не допустил меня нарушить моей должности. Господин деревни жив; искра бунта еще тлеет, от искры может произойти пламя; ее непременно должно утушить: простить старика было б равно, что гладить зияющего тигра; [8] он плачет, и если воину смотреть на слезы, если мне смотреть на умильные его просьбы, так всё равно, что должность свою, что закон, меня обязывающий, попрать ногами. Он должен умереть.

По окончании сего он пошел, чтобы произвесть в действо злодейское свое намерение.

Среди глубокой тишины ночи, среди приятного покоя всего дышащего завывала одна ночная птица; и в доме Педра, в доме доброго отца раздавались одни стоны: там — старые служители, собирая разбросанные пожитки, проливали горькие слезы о участи доброго своего господина; там — с отчаянием бегала дочь, и ночное эхо повторяло ее вопли, происходящие о потере своей матери; там — верная супруга, узрев окровавленный труп и узнав своего супруга, бросается на него с трепетом. Это дело рук кровожаждущего Дон-Коррада и сребролюбивого Ричарда.

Педро, стоя перед трупами жены и сына и прижимая к груди своей любезную Леонору, обливался горькими слезами, однако благодарил Бога, оставившего ему одно утешение — одну дочь. Вдруг видит он молодого офицера, к нему подходящего. Леонора при виде его потупляет в землю глаза, омоченные слезами.

— Ты, верно, пришел исполнить меру своей жестокости, — говорит ему Педро, — ты, верно, пришел похитить у меня последнее сокровище и оставить меня живого?

Офицер подходит к нему ближе и смотрит на него с сожалением.

— К чему это сожаление, — говорит Педро, — оно совсем не нужно, оно несносно для меня!

Офицер

Старик, коего седины внушают в меня почтение, знаешь ли ты меня?

Педро (приведя его к трупам жены и сына)

Видишь ли это?

Офицер

Вижу, вижу, несчастный старец!

Педро

И ты спрашиваешь, знаю ли я тебя? Видишь ли ты эти зияющие раны, видишь ли ты эти посинелые губы, слышишь ли ты, как они произносят твое имя? И ты спрашиваешь, знаю ли я тебя? Или ты так закоренел в злодеяниях, в убийствах, что не слышишь сего? Так я повторю тебе: ты варвар, убийца, убийца невинных жен и младенцев! Но что я говорю! Не слушай меня, не слушай, молодой львенок; я жалостлив: нет такого слова, которым бы можно было наименовать тебя.

Офицер

Успокойся, почтенный старик!

Педро

Успокоиться мне? Боже мой! Боже мой! Успокоиться? Скажи еще, безумец, скажи еще: успокойся, и пронзи меня! Человек ли ты? Есть ли у тебя сердце?

Офицер (трогательно)

Старик, старик! О! у меня есть сердце; я совсем не для того пришел, чтобы это слушать; я пришел утешить тебя.

Педро

Утешить меня! Жена моя убита, сын мой убит, дом мой разорен — за что? Виновен ли я в том, виновны ли они в том, что чернь, отягченная податьми, угнетенная насилиями, взбунтовалась, и меня почли соумышленником? Да накажет меня Бог, если я думал когда об этом! Я совершенно невинен, и за то убили жену, сына. Утешить меня? Моя горесть неутешима; но благодарю Бога, что Он оставил мне одну Леонору, одно утешение и подпору моей старости.

Офицер

Ах! для чего я не могу возвратить тебе твоей жены и твоего сына! На этот раз, если я не могу быть богом, по крайней мере, я желал бы быть богатым, чтобы возвратить тебе всё потерянное.

Педро (смотря ему пристально в глаза)

Молодой человек, молодой человек! Прости мне мое заблуждение; я почитал тебя злодеем, но ошибся; ты имеешь сердце — и какое сердце; если б ваш начальник, если бы де Геррера имел подобное твоему сердце. О! он был бы счастливый человек: проклятия несчастных не сопровождали бы его. Так, проклятия отцов, лишенных жен и детей, проклятия детей, лишившихся родителей, проклятия поруганной невинности, ужасные проклятия будут преследовать его до дверей гроба! И горе, горе ему в день Страшного Суда! Зубы его воскрежещет в аду [9].

Офицер

Боже мой! До сего часа был я слеп; одно суеверие, одна буйная страсть молодости владели мною; теперь луч небесный озарил меня, и с сей минуты клянусь не обнажать меча, разве потребует того отечество или собственная моя честь! Я добровольно пошел за Коррадом, имея в виду гнусное намерение — обогатиться неправедным образом. Боже! прости мое заблуждение, и если я еще обнажу меч для корысти, если поражу хотя одну невинную жертву, то в ту ж минуту да поразит меня гром небесный.

Молчание.

Старик, почтенный старик! можешь ли ты быть моим другом, отцом,