— А я летал вороной в Африке, — вмешиваюсь я.
Все засмеялись, а мама сказала:
— Не перебивай. Так вот. Моя мама работала тогда в зоосаде, и там погибал львенок… Какая-то инфекция… В общем, а мы уезжали на лето в Ярославскую область… Глушь, там и света не было, и мама кого-то уговорила и взяла этого львенка с собой… там она отпаивала его молоком. Мы с ним ходили на речку и даже на почту, но, конечно, никому не говорили, что это лев. Мама выдумала, что это какая-то редкая собака, что ее привезли из Германии, ну и еще что-то, и все привыкли, что собака и собака… Только жалели ее, что она не умеет лаять. И когда мы уезжали, все пришли провожать нас, и пастух пришел, пьяненький… Отозвал маму в сторону и тихо так говорит ей на ухо: «Ты, Ксюша, никому не верь… Это у тебя лев».
С тех пор мы в семье так и говорим. Мама папе, я Юре, а теперь уже и Бобке.
— Так что никого, Бобка, не слушай. Это у тебя лев.
Тут в дверь позвонили, и все пошли встречать тетю Марину.
Ночью я проснулся, в коридоре горела лампочка, и свет падал на мамину тахту, на которой в разные стороны головами крепко спали оба товарища Чистовича. И от того, что света было мало, они опять были похожи друг на друга. Только лицо у Ивана Николаевича во сне было сердитое, а Николай Иванович во сне улыбался.
Тихо вошла мама в халате и села ко мне на кровать.
— Ты что не спишь, Бобка? — спрашивает.
— А ты что не спишь? — это я у нее спрашиваю.
— Я посуду мою. Знаешь, сколько накопилось…
— Мама, — спрашиваю, — а почему он во сне хихикает?
А мама:
— Он не хихикает, он улыбается. Ему, наверно, снится что-то приятное. Когда ты родился, Коля с Дальнего Востока, он тогда там служил, прилетел к нам в Тюмень и привез детскую кроватку.
— Что-то я его не помню, — говорю.
А мама:
— Ладно, спи, дурачок. Положи на ухо подушку и спи, — и ушла из комнаты.
В доме напротив горит одно окно, там, наверно, забыли выключить свет. На стуле около двери висят, расставив ноги, новые красные штаны с клетчатыми пуговицами. Вдруг они подпрыгнули и убежали в коридор. А я этому не удивился.
Чего я боялся, то и получилось. Даже еще хуже.
Ну зачем надо было покупать эти штаны?!
Во дворе на солнце они стали еще краснее.
Как только я утром вышел, ко мне сразу подошел Толян-Обезьян.
— Что это у тебя за штаны? — говорит. — В красных штанах ходит только Иван-дурак. Ты разве не знаешь?
Я ему отвечаю то, что заранее приготовил:
— Не знаешь, Толян, не болтай. Это самые настоящие английские военные штаны. Тут есть даже такая штрипочка для ножа… Мне их товарищи Чистовичи привезли из одной военной части, — ну и расстегиваю пальто, показываю всем штрипочку. У меня на эту штрипочку была надежда.
Толян эту штрипочку осмотрел, потом всем показал, потом как закричит:
— Три ха-ха! Это для подтяжек! Это все знают. Ты любую книжку открой, и там Иван-дурак в красных штанах!
И тут все как с ума сошли.
— А-а-а-а! — кричат. — Иван-дурак объявился! В красных штанах! Иван-дурак! Красные штаны!
— Честное слово, — объясняю я. — Это английские военные штаны. Ведь если бы штрипочка была для подтяжек, она бы и сзади была. Ведь подтяжка на плече держится. А эта — для ножа… Вы посмотрите… — прошу я. — Для ножа… Вы посмотрите…
Но никто меня не слушает.
Не буду, не буду обращать внимания. Если не буду обращать внимание, им станет скучно. Вот лед буду каблуком колоть, пузыри из-подо льда выпускать. Давайте, пузыри, вылезайте!
В любой момент во двор могут вернуться товарищи Чистовичи! Вернуться и все это услышать!
Тут как на грех тетя Поля выходит.
— Ой! Бобка! — она хлопает себя по бокам руками. — Вот это у тебя штаны. Всем штанам штаны! К таким штанам царевну заводить надо!
— Это же английские военные штаны! Вот даже штрипочка для ножа есть… Вы разве не знаете?
Она меня по голове погладила и говорит:
— Безобразники эти англичане, Бобка. А кто, — говорит, — Бобку будет обижать, граждане-товарищи, тот пусть ко мне насчет тачки даже не подходит… — и пошла себе.
Все притихли, пока она не ушла. А как только ушла, совсем взбесились. Совершенно им скучно не делается, наоборот, мне становится невмоготу.
Вскакиваю я и бегу во второй двор, в проход между железными гаражами.
Вот надо мной висит моя сетка-авоська. В ней кирпич, вот к ней привязаны ноги Ушана. А вот и сам Ушан хмурится на солнышке.
— Что же ты сидишь, Ушан? — я уже чуть не плачу. — Ты же вчера хвалил мои штаны, а сегодня молчишь… Ты-то ведь знаешь, что это за штаны…
— Уж больно они красные, Бобка… Я же сразу сказал…
Все. Я залезаю на сугроб, трясущимися руками развязываю сетку-авоську, низко наклоняю голову, чтобы ни на кого не смотреть, и с авоськой и кирпичом бегу домой.
Уж не знаю, как там в Англии делают штаны, только к ним ничего не пристает. Трешься и трешься этими штанами об штукатурку, вспотеешь весь, посмотришь — почти ничего. Шлепнешь ладонью — пыль поднимается, и опять все чистое. Нитки на них как железные. Кран парового отопления и то их не берет. Не может, и все. Я бегу по лестнице на наш шестой этаж и смотрю на свои ноги. Там, где темно, на моих ногах штаны как штаны. А у окон, на лестничных пролетах, они так вспыхивают, что просто жить не хочется. Добежал до нашей двери, шандарахнул в нее пяткой несколько раз, мама двери открывает.
— Что с тобой, Бобка? И почему у тебя кирпичи в сумке?
— Все, — говорю, — я эти штаны снимаю, — прохожу в коридор, сажусь в кресло и начинаю снимать штаны.
А мама:
— Да ты что, Бобка, дивный же цвет…
Я:
— Ничего себе — дивный… если он такой дивный, ходи в них сама на здоровье…
Тут мама прошлась взад-вперед по коридору, похлопала себя по карману да и говорит:
— Если тебя во дворе дразнят, то лучший способ, поверь мне, не обращать внимания. Им скучно станет, они и перестанут.
Ну что она, ну что она такое говорит!
Проклятая штанина не слезает с ботинка. Чтобы ее снять, надо было сначала снять ботинок.
— Ты любую картинку посмотри, — я придерживаю рукой штаны и мелкими шажками бегу в комнату, — только цветную… Это же у Ивана-дурака красные штаны… Красные или не красные? Красные или не красные?
— Сначала сними пальто, потом ботинки и ходи в чем хочешь. Мне только неприятно, Борис, что ты такая тряпка… Извини, но у меня чайник кипит.
— Почему это я тряпка?! Ты любую картинку посмотри. Надо думать, что покупаешь…
А мама:
— Во-первых, не груби. А во-вторых, подумай. Ведь Иван-дурак — вовсе не дурак. Ведь он самый умный из братьев. И вообще самый умный в сказках. И храбрый. Это его братья — дураки. А Иван настоящий герой, добрый, умный и благородный. И он всегда побеждает зло. Верно?
Тут я задумался, повспоминал и говорю:
— Верно-то верно, но только…
А мама:
— Что только? Никаких только быть не может. Ты должен не штаны переодевать, а пойти и объяснить своим товарищам… И уверяю тебя, им самим станет неловко… Вот увидишь. Верно?
— Верно, — говорю. Какая же умная у меня мама! Встал, застегнул штаны и говорю:
— Ну я тогда пошел?!
А мама улыбнулась и сказала:
— Иди.
И я пошел.
Тра-та-та! Летят из-под моих ног ступеньки. Трах! Это распахивается передо мной дверь парадной. Фр-р-р-р! Взлетают с козырька голуби.
Вот мой двор. Вот мои товарищи. Они катят по двору тачку. То есть сейчас они ее не катят, а останавливаются и смотрят на меня. А я смотрю на них.
— Эй, — кричу я им, — идите сюда. — И сам иду им навстречу. — У меня есть важное сообщение. Вот оно, мое сообщение: Иван-дурак на самом деле вовсе не дурак. Вы просто невнимательно слушали. На самом деле дураки первый брат и второй. А Иван-дурак очень умный человек. Он всем помогает — раз! Потом он храбрый, добрый и благородный. Так что можете называть меня Иван-дурак. Я не отрекаюсь.
Сам чувствую, что не так получается. Как-то у мамы лучше выходило. Ну да все равно, сказал и сказал. И нечего тут. Я поворачиваюсь и неторопливо иду к скамейке. И вдруг слышу сзади себя.
— Бобка — Иван-дурак! Бобка — Иван-дурак!
Сначала тихо, а потом все громче и громче. Как будто не было моего сообщения.
— Вы сами дураки, — оборачиваюсь я. — Вы слушали невнимательно.
Я сижу на спинке скамейки, которая торчит из-под снега, и сам себя уговариваю:
— Хорошо, — уговариваю я сам себя. — Очень даже хорошо, что Иван-дурак! Просто даже замечательно! Этим надо гордиться! Пусть себе.
А они тачку вокруг меня возят.
— Бобка — Иван-дурак!
— Иван-дурак, ты в какой квартире живешь?
Или:
— Иван-дурак, сколько времени?
И тачку тоже не просто возят, а возят в том смысле, что я Иван-дурак.
Погода великолепная. С крыш капли капают. Воробьи громко чирикают. И крики о том, что я Иван-дурак, разносятся по всему нашему двору. А может, даже по всей нашей улице. И во мне где-то в животе вдруг начинают разговаривать два голоса. Один толстый голос, и он медленно говорит:
