Уже начав собирать материалы для Грозного, Горенштейн в повести «Последнее лето на Волге» (1988) пишет: «И вот в наше итоговое время принудительно, рукотворно слились в русском море славянские ручьи, образовался огромный искусственный водоем-океан, который мелеет и иссякает. Особенно же мелеет и иссякает русская жизнь, русский национальный характер. Мелеть он начал не сегодня, не вчера, не позавчера, а более чем четыреста лет назад, когда был избран принудительный, рукотворный поворот чужих ручьев и рек в русское море. Понять это до конца может не взгляд изнутри, не русский ум, а скорей орлиный взгляд сверху, внешний взгляд Шопенгауэра или Шекспира, а то и скромный взгляд со стороны таких пасынков России, как я…»
Горенштейн был свободен от каких бы то ни было идеологических установок и табу. Он следовал своему дару и чутью.
В эссе «Лингвистика как инструмент познания истории» (1993) Горенштейн изложил свое кредо в подходе к изображению исторических событий:
«…На мой взгляд, литератор, обеспокоенный современностью и желающий изучить и восстановить ее исторические корни, должен забыть о своих идеологических и философских пристрастиях, так же как и археолог, осторожно снимающий верхние слои и добирающийся все глубже к нижним, или как аморальный гробокопатель, будоражащий мертвых. Да, я бы сказал, в подобной работе надо забыть даже о морали. Мораль необходима в истории живой, в истории мертвoй, в истории “обратного хода” надо попытаться взять за образец аморализм “чистой сердцем” природы. Ибо только та история правдива, в которой о мертвых, кто бы они ни были, не боятся говорить плохо, вопреки пословице. Но и не стараются использовать безответность мертвеца, чтобы пнуть его ослиным копытом. Особенно когда мертвецу-империи 450 лет.
В драме “Детоубийца” из петровской эпохи, оконченной мною в 1985 году, и в диалогах из времен Ивана Грозного “На крестцах”, над которыми уже несколько лет продолжается работа, я стремлюсь использовать для познания исторических фактов лингвистику эпохи, причем не только по проверенным источникам, но часто по мифологии и фольклору. Пытаюсь через слова, произносившиеся давно истлевшими устами, ощутить живую суть послемонгольской России, крестьянской Азии, упорно, с энергией, со страстью отрицающую торгово-промышленную Европу».
Писателя Горенштейна в людях и ситуациях всегда интересовали подробности, даже самые мельчайшие. И результат его труда в «На крестцах» поражает – такого полного собрания поступков, помыслов, взглядов, страстей и фобий Ивана Грозного до Горенштейна явлено не было. И все это в драматической форме, в действиях. Исчерпывающий портрет. Международная политика, войны, и наряду с этим убийства, совершаемые царем лично, казни, изнасилования, садизм, 8 жен, 1000 других женщин… И при этом подлинный интерес царя к науке, к книгам, к мудрости… Но еще больше к властвованию с учетом рекомендаций Макиавелли, которого читал и Сталин. Борьба Бога и дьявола, клубок противоречий в душе этого человека. Странности на первый взгляд: при всем его стремлении возвысить Россию и оградить ее от иноземных влияний, мы видим его тягу к Западу, стремление влить Россию в Запад. Иван Грозный прожил 53 года, из них 50 лет он был на троне. В событиях последних 14 лет царствия, отраженных в пьесе Горенштейна, мы видим царские победы и поражения в войнах, его ум и одновременно его трусость и малодушие, например готовность бежать от опасности пленения крымским ханом в Англию, бежать, прихватив с собой свои сокровища. Мы видим его попытки жениться в девятый раз (церковь дозволяла монарху только два брака) – на английской принцессе, а до того – на сестре польского короля и многое другое…
Историка всегда может опровергнуть другой историк. Но историку не под силу опровергать талантливого писателя или драматурга. Горенштейн явил нам свою историю периода Грозного. И дал он нам ее не умозрительно, а чувственно, с поистине шекспировским размахом. С такой же художественной силой и убедительностью.
Например, царь Иван, показанный как садист, как закоренелый грешник, сочувствия не вызывает, кроме одной минуты, одной сцены. Это момент, когда он осознает, что скорее всего непреднамеренно убил родного сына и уничтожил таким образом своими руками вожделенную возможность продолжения династии. И в перевоплощении в эту минуту Фридриха Горенштейна в Грозного автор заставляет нас вопреки всему пожалеть этого изверга. В таких чудесах восприятия проявляется высочайшее мастерство и талант автора.
В нескольких сценах дано незримое, но явственное присутствие дьявола, о котором герои нередко рассуждают. Дьявол здесь не материализуется, как в снах героя в имеющем немалое сходство с «На крестцах» сценарном повествовании Горенштейна о Тимуре – Тамерлане. Но дьявол, повторюсь, присутствует, хотя и незримо, и некоторые герои, например обуреваемый гордыней завистник Андрея Рублева художник Алампий, да и сам Грозный присутствие дьявола чувствуют, и эти ощущения героев благодаря мастерству Горенштейна передаются читателю.
Горенштейну удались также и многие массовые сцены – народные и батальные, например оборона Пскова.
Вообще же лучшие сцены мегадрамы Горенштейна не уступают по мастерству шекспировским хроникам.
При понимании Горенштейном истории России после конца царствования Грозного как 400 лет своеобразного застоя, саму жизнь при Грозном он рисует многообразной на всех уровнях и в массе подробностей.
«На крестцах» начинается с разгрома Грозным Новгорода и Пскова, а заканчивается уже после смерти самодержца, в дни царствования его слабоумного сына Федора, при реальном правлении Бориса Годунова. Но в финале сочинения Горенштейна на первый план выходит не новый царь Федор и его приближенные, не Годунов, а Василий Блаженный, блаженная Анница (яркий образ, рожденный творческой фантазией Горенштейна) и летописец Герасим Новгородский.
Горенштейн в своем творчестве показал себя незаурядным и ни на кого не похожим драматургом. Лингвистический подход привел его к созданию трех монументальных речевых фресок разных исторических эпох – пьес «Бердичев», «Детоубийца» и мегапьесы «На крестцах». Совсем недавно в московском театре «Мастерская Петра Фоменко» состоялась мировая премьера первой пьесы Горенштейна «Волемир». Ждет своего открытия русским театром его мощнейшая пьеса «Споры о Достоевском». Станет ли материалом для театра, кино или телевидения эпопея «На крестцах», мы не знаем, но прекрасно, что она наконец приходит к русскому читателю.
* * *
И в заключение несколько заметок об издательской истории книги. Тому, что мы вообще можем сегодня издавать, а читатель читать «На крестцах», мы во многом обязаны берлинскому биографу Горенштейна Мине Полянской и ее семье и нью-йоркской издательнице, к сожалению, уже ушедшей из жизни, Ларисе Шенкер. Мина Полянская рассказывает:
«У Фридриха Горенштейна был нечитаемый почерк, а к концу жизни стал абсолютно неразборчивым. Писатель попросил нас, своих друзей (меня, моего мужа Бориса Антипова и сына Игоря Полянского), записать текст рукописи “На крестцах” на магнитофон, на что мы, несмотря на трудности исполнения такой записи (800 страниц!), дали свое согласие… Текст об Иване Грозном, предназначенный для издания в руководимом Ларисой Шенкер нью-йоркском издательстве “Слово-Word”, мы записывали по выходным дням в течение двух лет!
…Параллельно с записыванием текста велась еще одна трудоемкая работа. В Берлине был нанят оплачиваемый “Словом-Word” специалист, который записывал частями текст с аудиокассет, создавая компьютерный вариант. Распечатанные “куски” текста Фридрих Горенштейн проверял, а затем отправлял Ларисе Шенкер по почте кассету компьютерного варианта и распечатанный, проверенный, выправленный его, Горенштейна, рукой текст. Однако и на этом текстологическая работа не считалась завершенной. Лариса Шенкер после второй проверки отсылала тексты Горенштейну на вторичную проверку. Горенштейн вновь просматривал его, а затем как окончательный вариант отсылал Ларисе Шенкер».
(Отрывок из книги «Берлинские записки о Фридрихе Горенштейне». СПб., 2011)
Отдавая должное самоотверженности семьи Мины Полянской и издательницы Ларисы Шенкер, нашедшей в США грант на издание этой книги, равно нельзя не сказать, что, тем не менее, книга вышла с сотнями опечаток, часто с искажениями смысла написанного… К сожалению, по причинам, не зависящим от готовивших нынешнее переиздание, в их распоряжении, кроме книги, изданной в Нью-Йорке, и рукописи, хранящейся сейчас в архиве писателя в Бремене, не оказалось ни дискет, ни компьютерных распечаток.
Но то, что есть, есть, а то, чего нет, нет. Редакторы нынешнего издания проделали кропотливую текстологическую, изыскательскую и корректорскую работу и надеются, что книга будет больше соответствовать авторской версии текста. В силу заранее оговоренного ограничения объема, мы отобрали для нынешнего издания лишь 63 сцены из 142, дав в нужных местах краткое описание не попавших в этот выбор сцен. В связи с этим мы в основном отложили на будущее описание батальных эпизодов или эпизодов слишком риторических. К сожалению, из-за этого пришлось оставить за пределами нашего издания еще многие драматические удачи и красоты, созданные пером Горенштейна, хотя все сцены написанной Горенштейном мегадрамы заслуживают внимания читателей, а равно и интерпретации в театре, кино и на телевидении. Но издание полного текста – дело пусть, может быть, и недалекого, но будущего.
