Хор делится между тремя группами.
АМой моляще-призывный
Голос нежно тебе поет:
О крылатый! О дивный!
Тихо с синих спустись высот.
Алым маком венчанный
Из лазурных кошниц,
Ночи сын богоданный,
Ты, как мать, бледнолиц,
Бог, отрадно-обманный.
Ты безумной рабыне цариц,
Бог отрадно-обманный,
На чернеющий завес ресниц
Опусти золотые туманы.
Если ж, солнцем опьяненный,
Ты мольбам моим не внемлешь
И, на облако склоненный
Сам на розовое, дремлешь,
Вкруг безумной, сестры, сами,
Как зарницы, замелькаем,
Всю душистыми цветами
Мы завеем, закидаем.
Кто косою золотою
Чуть заденет деву Ночи,
Кто кисейною фатою
Залепит безумной очи.
Чтоб застыли в косах змеи,
Чтоб смежились веки Лиссы,
Станут снегом ипомеи,
Вихрем белые нарциссы…
Ты же, если жарким часом
На мольбы покинешь ложе,
Приходи на помощь, боже,
Нашим танцам, нашим пассам…
То кругами, то рядами
Мы взовьемся, замелькаем,
Всю душистыми цветами,
Всю цветами закидаем.
Мимическая сцена и танец хоровода нимф с цветами и вуалями вкруг Лиссы продолжается. Обессиленная и улыбающаяся, Лисса склоняется на землю. В это время легкими скользящими шагами в хоровод, разнимая его, входит Сон. На нем белый хитон и короткая дымчатая перекидка. За плечами большие крылья — одно белое, другое черное; на легком серебряном шлеме, который надвинут на лоб, такие же крылья, только маленькие и в обратном порядке. У бога бледное овально-матовое лицо и опущенные глаза с длинными и темными стрельчатыми ресницами. Он совсем еще молодой, безбородый. В правой руке у него рог с маковыми зернами. Войдя в толпу без торопливости, он кропит Лиссу зернами; некоторые из них попадают в одну из нимф, и она в дремоте склоняется на плечо к подруге. Другие нимфы тихо берут ее и укладывают на землю, устраивая ей ложе из цветов и моха. Лисса, сидя, качается, но еще борется со сном. Тогда Сон со словами «Здравствуй, сестра!» подходит к Лиссе и целует ее в щеку. Лисса падает как подкошенная и тотчас засыпает. Нимфы расходятся розовые, возбужденные танцем. Одни пьют, припав к кувшинам или поднимая их, другие, закидывая белые руки за голову; третьи обмахиваются кисеей или большими листьями папоротника. Некоторые поправляют волосы. Сон, ни на кого не глядя и даже не поднимая головы, легкими, как бы рассеянными шагами покидает сцену, проходя через нее.
Корифей, Иксион и спящая Лисса.
КорифейСвободен ты, и если бы укрыться
Хотел ты, гость… вот лес… иди туда.
Несчастие твое мои сковало
Уста и ум пытливый, Иксион.
Беги, пока не пробудилась Лисса.
Бежать? О нет… богини… На земле
Приюта царь без царства не имеет.
А где же был, скиталец, ты царем?
В Фессалии отважные лапиты
Мне чистили крылатых кобылиц…
Их двадцать семь взрастил я золотистых,
Мой город был прославленный Гиртон.
А где ж твоя дружина?.. Или Лиссы
И латники и конные бегут?
Они бегут несчастных, ореада…
Ты говоришь: несчастных, и боюсь
Недужное я растревожить сердце.
На золотых вершинах алтарей
Не ставят нам… И помощи не молят
У слабых нимф… Но муки состраданье
Живое, царь, встречают и у нас.
И нет для сердца нимфы виноватых.
Я не таю несчастий… И терять
Мне нечего под солнцем, ореада.
Иль думаешь — с мольбою в первый раз
Издалека к душистым розам, дева,
Я, припадая, плачу? Сколько их,
И нежных губ, и гордых, для отказа
Я разжимал мольбами.
И цари,
И женщины, и дети, и герои,
Вчерашние рабы и боги мне…
Кто не сказал еще… «Оставь нас, грешник!»
И, от стыда поднять не смея глаз,
Я к Лиссе шел печальный, только Лисса,
Как черная могила, никого
От очага холодного не гонит.
И дальше шли мы с ней из дома в дом,
А по пятам за нами голод бледный,
Как брошенный ребенок, шел и плакал.
О, сколько мы безрадостных ночей
Под ливнями холодными не спали!
Впадала все ж и Лисса в забытье
Тяжелое… его ты видишь, нимфа,
Но сладкий сон меня не обнимал
До утренней зари… И мрак печальных
Мне высылал детей… тогда… Они
У моего садились изголовья
Безмолвные… иль, руки над кострами
Озябшие согревши, исчезали.
И я двоих запомнил и потом
Их узнавал. В серебряных сединах
Я старика запомнил: телом был
Как уголь он. Но с ним являлась дева
Белее вас, о нимфы, с золотой
Тяжелою волнистою косой…
С волнистою и золотой, как я…
И иногда часами у костра,
Беззвучною обмениваясь речью,
Те призраки играли в кости — страх
Охватывал мне сердце-то не кости,
То уголья горячие в их пальцах
Краснели и дымились… и старик
Дрожащей их хватал рукой, а дева
Мне, плача, простирала руки… Верно,
Обманывал ее старик, и видел
На пальцах я у ней ожогов след,
И ей хотел помочь я… И метался.
Она ж, ломая руки, исчезала.
Безумный сон больного, страшный сон!
О, если бы все это только сном,
Одним обманом было, ореада…
Но слушай… Я женат был… день один
Я был женат на златокосой Диве.
Без выкупа мне царь Деионей
Поверил дочь.
Он только двадцать семь
Моих кобыл в залог огнистокрылых…
Оставил у себя… Царь алчен был,
И глух, и стар. На золото одно
Потухшие зеницы разгорались.
Дрожавшая, не рукоять меча
Рука сжимать любила, только деньги.
Двух раз зайти над Дивою моей
В Гиртоне не успело солнце, видим
Со свитой тесть явился. В сединах
Душистых и одеждою пурпурной
Согбенные покрывший рамена.
О, он не дочь горел тогда увидеть,
А сундуки гиртонские открыть
И выкуп взять бессчетный.
Выкуп точно
Он получил, и с лихвою…
Царю
Велел я яму вырыть за порогом
Глубокую, и тлеющих углей
Туда рабы костер ввалили целый,
Золою их засыпав и ковром
Душистым их застлав из веток ели.
Почету рад, на ветви царь вступил,
Но, пламенем охваченный и дымом,
Он вмиг исчез.
Так исчезает волк,
Что овцами полакомиться думал
И в западню попал.
Гиртонского с тех пор чертога я
Уж не видал. Какой-то силой дивной
Меня метнуло прочь. Пожарный вой
Да крики я одни вдогонку слышал…
Вот с этих пор за Лиссой и хожу,
Как мальчик безоружный… Страшно ярок
Был бред ночей, но дни мои туманны,
И, как во сне, я кланялся и плакал.
Где ж царство? Где жена? Кто кобылиц
Мне возвратит моих огнистокрылых?
Кто путь домой укажет?.. И искать
Где буду дом… отверженный богами?
Пауза.
