Дон Жуан. Признаюсь, сударыня, я не обладаю даром притворства, я человек прямодушный. Я не стану вам говорить, что полон к вам все тех же чувств и горю желанием соединиться с вами, ибо ясно и так, что раз я уехал, значит я намеревался покинуть вас, хотя и вовсе не по тем причинам, которые вы, быть может, воображаете: так мне подсказывала совесть, я уже не мог себя уверить, будто и впредь могу жить с вами, не впадая в грех. Во мне зародились сомнения, сударыня, у души моей раскрылись глаза на то, что я творю. Я подумал о том, что ради женитьбы я похитил вас из монастыря, что вы нарушили обеты, связывавшие вас, и что небо весьма ревниво относится к таким вещам. Меня охватило раскаяние, мне стало страшно гнева небес. Я решил, что наш брак есть не что иное, как скрытое прелюбодеяние, что он навлечет на нас какую-нибудь кару свыше и что мне в конце концов надо постараться вас забыть и дать вам возможность вернуться к вашим прежним оковам. Неужели же вы, сударыня, будете противиться такому благочестивому намерению, неужели вы заставите меня удерживать вас и ссориться из-за этого с самим небом? Неужели...
Донья Эльвира. Ах, злодей! Теперь я вполне поняла тебя, но, на свое несчастье, слишком поздно, - от этого сознания мне будет только еще тяжелее. Но знай, что преступление твое не останется безнаказанным, и небо, над которым ты глумишься, отомстит тебе за твое вероломство.
Дон Жуан. Слышишь, Сганарель? Небо!
Сганарель. Не на таких напали, нам-то это хоть бы что!
Дон Жуан. Сударыня...
Донья Эльвира. Довольно! Я ничего больше не хочу слушать и даже виню себя, что выслушала слишком много. Это малодушие - позволять, чтобы тебе еще объяснили твой позор. Слушая такие речи, благородное сердце с первого же слова должно принять твердое решение. Не жди, чтобы я разразилась упреками и проклятиями, - нет, нет, гнев мой не таков, чтобы изливаться в пустых словах, вся ярость моя сохранится для мести. Говорю тебе еще раз: небо накажет тебя, вероломный, за то зло, которое ты мне причинил, а если небо тебе ничуть не страшно, то страшись гнева оскорбленной женщины.
ЯВЛЕНИЕ IV
Дон Жуан, Сганарель.
Сганарель (в сторону). Если бы в нем могла заговорить совесть!
Дон Жуан (после краткого раздумья). Теперь подумаем о том, как нам осуществить нашу любовную затею.
Сганарель (один). Ах, какому ужасному господину я должен служить!
СЦЕНА ПРЕДСТАВЛЯЕТ МЕСТНОСТЬ НА БЕРЕГУ МОРЯ
ЯВЛЕНИЕ I
Шарлотта, Пьеро.
Шарлотта. Просто счастье, Пьеро, что ты оказался тут как тут.
Пьеро. Да, черт их возьми, еще бы немножко - и они бы оба потонули, как пить дать.
Шарлотта. Стало быть, это утренним ветром их в море опрокинуло?
Пьеро. Да ты погоди, Шарлотта, я тебе как есть все с начала и расскажу: я-то ведь, как говорится, их первый увидал, увидал-то их первый я. Были это мы с толстым Лукой, он да я, на берегу моря и забавлялись да баловались с ним: бросали в голову друг дружке комья грязи. Ты ведь знаешь, толстый Лука охотник до всякого баловства, а я, право слово, тоже баловник. Вот мы баловались, баловались, и вижу это я, будто вдалеке что-то в воде барахтается и этакими рывками к нам плывет. Я это видел хорошо, а потом вдруг вижу, что ничего не вижу. "Эй, Лука, - говорю, - кажется мне, народ там плавает". - "Ишь чего, - говорит он мне, - кошка тебе в глаза наплевала, мутится у тебя в глазах". - "Вот те крест, - говорю, - не мутится у меня в глазах, это люди". - "А вот и нет, - говорит, - у тебя бельмо". - "Давай об заклад побьемся, - говорю, - нет у меня бельма, - говорю, - а это два человека, - говорю, - плывут прямехонько сюда", - говорю. - "Черт, - говорит он мне, - бьюсь об заклад, что нет". - "Ну, - говорю, - хочешь биться на десять су?" - "Ладно, - говорит, - и вот тебе деньги на кон", - говорит. Я с ума не сошел, головы не потерял, а взял да и бросил на землю четыре су парижских7, да еще пять туренских полушками, - вот ей-ей, одним махом, как стакан вина выпить! Я ведь человек отчаянный и уж ни на что не посмотрю, но тут-то я знал, что делал. Мне пальца в рот не клади! Не успел я и деньги-то на кон поставить, а уж вижу, как на ладони: два человека, и зовут на помощь, и тут я сразу стал собирать заклад. "Ну, Лука, - говорю, - вишь ты, нас зовут, давай живо к ним". - "Нет, - говорит, - я из-за них деньги проиграл". Ну, тут уж я стал его стыдить да выговаривать ему, - худо ли, хорошо ли, а кончилось тем, что сели мы с ним в лодку и с грехом пополам вытащили их из воды, а потом отвел я их домой к огню, и тут они догола разделись и сушиться стали, а потом набежало еще двое из той же шайки, только те сами спаслись, а потом Матюрина пришла, а с ней они перемигиваться стали. Вот оно, Шарлотта, какое дело, как оно все случилось.
Шарлотта. Ты, Пьеро, помнится, говорил мне, будто один из них получше будет.
Пьеро. Да, то хозяин. Он, верно, знатный, важный такой господин, платье у него сверху донизу все в золоте, и те, что в слугах у него, сами господа настоящие, а хоть и важный он господин, а потонул бы как пить дать, кабы я той порой не подоспел.
Шарлотта. Скажи на милость!
Пьеро. Да, вот те крест, крышка бы ему, кабы не мы.
Шарлотта. Он все еще голый у тебя сидит, Пьеро?
Пьеро. АН нет, они его при нас опять разодели! Бог ты мой, никогда я не видывал, чтобы так одевались! Сколько там всего понакручено да понаверчено, пуговиц сколько всяких у этих господ придворных! Я бы во всем этом запутался, как увидел - глаза вылупил. Знаешь, Шарлотта, волосы у них такие, что на голове ке держатся, они их напяливают на себя, как колпак из кудели. На рубашках у них такие рукава, что мы с тобой, ты да я, целиком бы в них залезли. Заместо штанов у них вроде как передник, а уж велик, что твой великий пост; заместо камзола кацавеечки какие-то, и не доходят даже до пупа, а заместо воротничка большой шейный платок, сетчатый и с четырьмя большущими кистями из полотна, свисают они им прямо на живот. А еще у них воротнички, совсем маленькие, на рукавах, а на ногах - бочки целые, обшитые позументом, и повсюду столько лент, столько лент, что просто жалость. Даже башмаки - и там понатыкано лент с одного конца до другого, и так они устроены, что я бы в них шею сломал.
Шарлотта. Право слово, Пьеро, надо мне хоть пойти посмотреть.
Пьеро. Да ты сперва послушай, Шарлотта, мне тебе что-то надо сказать.
Шарлотта. Ну, что такое? Говори!
Пьеро. Вот какое дело, Шарлотта, надо мне, как говорится, душу тебе открыть. Я тебя люблю, ты ведь это знаешь, и я хочу на тебе жениться, но я, ей-богу, недоволен тобой.
Шарлотта. Это почему же?
Пьеро. А потому, что ты меня огорчаешь, верно говорю.
Шарлотта. Чем же это я тебя огорчаю?
Пьеро. Да вот не любишь ты меня.
Шарлотта. Ах, вот что! Только и всего?
Пьеро. Да, только и всего, и этого предостаточно.
Шарлотта. Господи, Пьеро, ты мне всегда одно и то же говоришь!
Пьеро. Я тебе всегда одно и то же говорю, потому у нас с тобой всегда одно и то же, а кабы не было всегда одно и то же, я бы тебе всегда одно и то же не говорил.
Шарлотта. Да чего тебе надо-то? Чего ты хочешь-то?
Пьеро. Черт возьми, я хочу, чтоб ты меня любила!
Шарлотта. А разве я тебя не люблю?
Пьеро. Нет, ты меня не любишь, а вот я-то все делаю, чтобы ты меня любила. Я без всяких разговоров покупаю тебе ленты у всех торговцев, которые к нам заходят, чуть шею себе не ломаю, а достаю тебе дроздов из гнезда, нанимаю скрипачей, чтобы играли на твои именины, - и все как об стену горох. Знаешь, Шарлотта, нехорошо это и нечестно - не любить людей, которые нас любят.
Шарлотта. Господи, да я ж тебя люблю!
Пьеро. Нечего сказать, хороша любовь!
Шарлотта. Да как же тебя еще-то любить прикажешь?
Пьеро. А так, как любят все люди, когда они взаправду любят.
Шарлотта. А я тебя не взаправду люблю?
Пьеро. Нет. Когда взаправду любят, так это всякому и видно, и чего только тут не вытворяют с людьми, если любят их от всего сердца! Погляди на Томасу-толстуху, что втюрилась в молодого Робена: все-то она вокруг него егозит, все-то его дразнит, никогда в покое не оставит. Пройдет мимо него всякий раз как-нибудь пошутит или подзатыльника ему даст, а то намедни сидел он на скамейке, так она ее вытащила из-под него - он во весь рост и растянулся на земле. Вот это любовь так любовь! А ты никогда словечка мне не скажешь, ровно пень какой-то. Я хоть двадцать раз перед тобою пройду, ты и с места не двинешься, чтоб меня шлепнуть или что сказать. Черт возьми, так не годится, уж очень ты бесчувственная!
Шарлотта. Уж какая есть. Такой у меня нрав, мне себя не переделать.
Пьеро. Нрав тут ни при чем. Когда кого любишь, всегда чем-нибудь это покажешь.
Шарлотта. Люблю я тебя сколько могу, а коли тебе этого мало, можешь полюбить другую.
Пьеро. Вот те на! Мне не этого надо. Да ты послушай, кабы ты меня любила, стала бы ты говорить такие вещи?
Шарлотта. А ты чего мне голову морочишь?
