таков комедиограф Василий Васильевич Шкваркин, один из зачинателей советской драматургии.
И. Шток
ЧУЖОЙ РЕБЕНОК
Комедия в трех действиях
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
К а р а у л о в С е р г е й П е т р о в и ч — старый музыкант; играет в оркестре на виолончели.
О л ь г а П а в л о в н а — его жена; тридцать пять лет тому назад кончила гимназию, но после занималась исключительно домашним хозяйством.
М а н я — их дочь, двадцати лет, начинающая драматическая актриса.
П р и б ы л е в Ф е д о р Ф е д о р о в и ч — инженер, лет сорока.
К о с т я — студент-практикант.
Я к о в (Юсуф) — студент-практикант, аджарец.
З и н а — дачная подруга Мани.
С е н е ч к а П е р ч а т к и н — молодой зубной техник.
Р а я — студентка.
А л е к с а н д р М и р о н о в и ч — отец Раи.
П о ч т а л ь о н.
Действие происходит на даче под Москвой летом 1933 года.
Лесистая местность. Две старые плакучие березы. Кругом молодая поросль. Фасад небольшой дачи с террасой и балконом на вышке. Площадка, столик, скамьи, клумба.
К о с т я выходит на балкон. Мечтательно осматривается кругом. За ним — Я к о в.
Я к о в. Костя, ты куда приехал? На дачу или на практику? Я спрашиваю: зачем приехал? Дорогу проводить?
К о с т я. Ну, дорогу.
Я к о в. В белых брюках можно время проводить, а не дорогу. (Подает Косте книгу.) Читай.
К о с т я. У меня что-то с голосом… Хрипы какие-то…
Я к о в. У тебя хрипы? Хорошо. Садись. (Берет книгу, ищет.) Шоссейные дороги… Так… А слушать здоровье позволяет?
К о с т я. Ну, позволяет.
Я к о в. Поперечный профиль…
Костя оглядывается. На площадку входит М а н я с тетрадью в руках.
(Читает.) «Под поперечным профилем проектируемой дороги подразумевается поперечный разрез ее».
К о с т я (глядя на Маню). Правильно.
Я к о в (продолжает). «Этот разрез показывает положение дороги относительно земной поверхности».
К о с т я. Правильно.
Я к о в (поднимает голову и продолжает тем же тоном). Я надрываюсь, читаю ему вслух, а он, ишак, не слушает.
К о с т я. Правильно.
Яков молчит.
Ну? Профиль дороги…
Я к о в (поднимается, видит Маню). Врешь, профиль на дороге. Теперь и хрипы и штаны — все ясно.
К о с т я. Тише, пожалуйста.
Я к о в. Ты должен был меня предупредить.
К о с т я. О чем?
Я к о в. О своем бедственном состоянии. Тифозные, гриппозные должны предупреждать.
К о с т я. Я же не тифозный!
Я к о в. Все равно: влюбленный — значит больной.
К о с т я. Яков, она здесь… Ругайся вполголоса.
Я к о в. Попал жить в одну комнату с влюбленным!
К о с т я. Это же не заразно.
Я к о в. Зато неприятно. Каждый день бриться будешь, сегодня брюки, завтра воротничок, потом и до галстука докатишься. Скажи честно: галстук привез?
К о с т я. Ну, привез.
Я к о в. Как же с тобой жить после этого?
К о с т я (видя, что Маня ушла, громко). А нельзя ли не орать, гувернантка противная?
Я к о в. От нормального я бы «гувернантки» не снес.
К о с т я. Ты не свирепей, пойми, ведь я, ведь со мной, ведь у меня… Яша, друг! (Обнимает Якова.)
Я к о в. На людей начал бросаться. Прямо лунатик!
М а н я вновь выходит на площадку.
Я к о в. Я ей пожалуюсь. Ма…
Костя увлекает Якова в дверь вышки.
М а н я (с ролью в руках). Я одна на сцене… Здесь рампа, там публика… Жутко… Ой, как жутко! Вот они — зрители. Какие все страшные!.. Лучше не смотреть. Ведь они не знают, что это моя первая роль. Главное, не волноваться. Так. Тишина. Хорошо — тишина, а если в зрительном зале кашляют, как в туберкулезном санатории? И вдруг провал? Нет, я буду играть замечательно. Но как же играть, когда я роли не понимаю? Дело происходит до революции. Девушка сошлась с любимым человеком. Ничего особенного. Он ее бросил. Пожалуйста, вот бы не заплакала! У нее должен родиться ребенок. Тоже ничего сверхъестественного. Об этом узнают родители и выгоняют дочь из дому. Подумаешь, трагедия — взяла и переехала! Все знакомые от нее отвернулись. Да я бы сама не взглянула на таких знакомых. Наконец, героиня встречает студента. Она вся потянулась к нему, он весь потянулся к ней; но, узнав о ребенке, больше не приходил. Туда и дорога! А она страдает. Четыре акта, восемь картин страдает. Из-за чего? Из-за чего? Как нелепо жили люди! Ах, если бы теперь встретить хоть одну такую девицу! Посмотреть, расспросить… Не понимаю… Хотела обратиться к автору — оказывается, он умер естественной смертью: от недостатка гонорара. Ему хорошо, а у меня через месяц премьера. Так — рампа, так — публика… Я вхожу… и ничего не понимаю!
Из дома на террасу выходит О л ь г а П а в л о в н а.
Мама, мама!
О л ь г а П а в л о в н а. Что тебе?
М а н я. У тебя были любовники?
О л ь г а П а в л о в н а (роняет чашку из рук). И как язык не дрогнет такую мерзость у матери спрашивать! От каждого твоего вопроса у меня посуда бьется.
М а н я. А знакомые от тебя не отворачивались?
О л ь г а П а в л о в н а. Глупеешь ты летом.
Из дачи слышна виолончель.
М а н я. Нет, отвечай серьезно: неужели твоя молодость прошла без всяких приключений?
О л ь г а П а в л о в н а. Я не Шерлок Холмс.
М а н я. Зачем же вы существовали?
О л ь г а П а в л о в н а. Спасибо, договорились.
М а н я. На что же ты истратила свою жизнь?
О л ь г а П а в л о в н а. На тебя, на тебя я жизнь истратила.
М а н я. И совершенно напрасно.
О л ь г а П а в л о в н а. Теперь сама вижу, что напрасно.
М а н я. Хотите, я вас перевоспитаю?
О л ь г а П а в л о в н а (роняет чашку). Не говори ничего, когда у меня посуда в руках. (Зовет.) Сережа, Сергей Петрович!
Входит К а р а у л о в со смычком в руках.
К а р а у л о в. Ольга Павловна, ведь ты Чайковского перебила.
О л ь г а П а в л о в н а. Что Чайковского — я посуду перебила! Ты к дочери прислушайся!
М а н я. Отец, скажи, пожалуйста, из-за тебя погибла хоть одна женщина?
О л ь г а П а в л о в н а. Вот!
К а р а у л о в. Из-за меня? Из-за меня две чуть не погибли.
М а н я. Что же они, застрелились, утопились?
К а р а у л о в. Отравились. Еле спасли.
М а н я. Ты не стесняйся, рассказывай, где это было?
К а р а у л о в. У нас, дома.
М а н я. Как же они отравились?
К а р а у л о в. Рыбой. Я угощал.
М а н я. Я не об этом спрашиваю. От любви, от любви к тебе никто не страдал? Ты артист, музыкант, возможно — был интересным.
О л ь г а П а в л о в н а. Никогда не был.
К а р а у л о в. Был, был.
М а н я. Не спорьте. Ну? Губил ты поклонниц?
К а р а у л о в. Я не понимаю — какого ты от меня душегубства требуешь? Я почти всю жизнь в оркестре играл, а женщины только от солистов погибали, и то не до смерти.
М а н я. Почему вы такие неяркие?
О л ь г а П а в л о в н а. Мы неяркие? Обидно слушать.
М а н я. Ах, если бы вы могли выгнать меня из дому!.. Ночь… Мороз… Я ухожу без шубы, кутаясь в классический театральный платок… Слезы замерзают на глазах, и вьюга гонит меня по пустынным улицам… (Уходит в «образе».)
О л ь г а П а в л о в н а. Господи, чего это с ней?
К а р а у л о в. Или от любви, или от плохого питания.
О л ь г а П а в л о в н а. «Классическая ночь без шубы» — от любви.
К а р а у л о в. Кого же она
