ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ: Перебьешься. Я всё и так помню. У меня не голова, а дворец советов.
РУСТАМ: Хорошо. Я помечу у себя, чтоб не ошибиться.
Пишет маркером на картонке: 20 БЛ.
ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ: Ты, это, с русским языком поосторожней… я могу на свой счет принять… мне как раз двадцать.
РУСТАМ: Мне двадцать один. Я чем-то провинился перед русским языком? это не нарочно. Хотите, я прочту… разграблен пышный караван, и над телами христиан чертит круги ночная птица… кажется, опять неудачно.
ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ: Ладно… какой с тебя спрос… еще не въехал. Пойдем, перекусим в тенечке. Меня, если хочешь знать, зовут Лена… а тебя Рустам.
Отходят два шага в тень стенда, садятся на ящик. Лена достает из другого ящика пакет с едой. И тут начинается что-то неописуемое. Люди негромко передают друг другу какое-то сообщенье. Сначала пытаются наскоро сложить товар в клетчатые мешки из синтетической рогожи. Слышны выстрелы, очень близко. Бросают всё. Беспорядочное бегство.
РУСТАМ: Разборка. Не выходи из-за стенда.
Валит еще два оставленных соседских, получается шалаш. Затаскивает туда Лену, залезает сам. Толпа бегущих редеет и иссякает. Проносятся четверо в змеиных куртках, стреляя в спины отставших. Всё стихает. Ангел смерти проходит один, усталый. Прихрамывает, крылья висят кое-как. Рустам с Леной вылезают из укрылища. Возле импровизированного шалаша лежит человек.
РУСТАМ: Жив. Надо скорей везти к выходу. Могут выстрелить откуда угодно, но делать нечего. Тебя тоже тут нельзя оставлять. Обуви у нас остатки, давай как-нибудь.
Кладут раненого на тележку, заставляют коробками с обувью, прикрывают рогожей.
Уже близко к выходу, людей ни души. Рустам везет тележку, Лена придерживает, чтоб всё это не развалилось.
РАНЕНЫЙ ПАРЕНЬ: Горячо… жжет.
ЛЕНА: Терпи, казак, атаман будешь. Ты что, случайно попал в заварушку?
ПАРЕНЬ: Кой черт случайно… было дело, да не выгорело… они, блин, знали, за кем гнались… а народ так, дуриком побежал… бараны, блин.
ЛЕНА: Передел территории. Чикаго, блин. Тридцатые годы.
РУСТАМ: Похоже, сейчас берут верх змеиные куртки.
ПАРЕНЬ: Как ты их, блин, припечатал… змеи и есть.
РУСТАМ: Не я, а мой бывший хозяин…ее вот отчим… ему патент.
ПАРЕНЬ: Мне всё равно… пусть твое будет. А вас, ребята-девчонки, я запомнил… сектор Г, стенд 264. Без этого нельзя… чай, примечай, отколь чайки летят. Меня звать Алехой. Всю Россию я объехал – с Алехой, даже в Турции бывал. Вот ты и есть турок… ладно, мне по фигу… будешь братан… чурка так чурка… где наша не пропадала, с кем не сидела… с пятнадцати лет, небось . Ты, значит, Рустам, а это Лена твоя… слышал, как вы переговаривались, пока воз везли… не боись, братан, пальцем ее не трону… расшибитесь в доску – мне не завидно. Последняя сука буду.
ЛЕНА: Закрой варежку, кровь хлыще. Вон ворота.
Снимает без стесненья колготки, перетягивает ими руку парня. Парень вскакивает, как Ванька-встанька, накидывает на плечо рогожку.
АЛЕХА: Адью, мерси (исчезает).
МЕНТ (к Рустаму и Лене, даже не взяв под козырек): Пройдемте в отделенье.
В отделенье милиции Лена беспокойно поглядывает в окно на тележку. Рустам еле косит туда глазами.
МЕНТ (Рустаму, разглядывая студбилет): Студент… зачем на рынке оказался?
РУСТАМ: Ботинки хотел купить
МЕНТ: Покажи деньги. (Рустам показывает, мент забирает. Лене, смотря в паспорт): Подмосковная прописка… товар Ваш? продавщица? (Лена кивает.) А этот тип откуда взялся?
ЛЕНА: Помог довезти… я хозяина пуще стрельбы боюсь… без товара не уйду.
МЕНТ: Ладно, пусть хозяин придет… с договором об аренде торговой точки. Вы двое ступайте… тележку с товаром оставьте.
Рустам медлит, Лена тянет его за рукав.
Мунис в европейском платье на дискотеке. Ноги подламываются на высоченных каблуках. Подходит парень по имени Алишер.
*АЛИШЕР: Мунис, тебе тут не место. Наши девушки здесь не бывают. Откуда это платье, туфли? так и домой не пустят. Пойдем со мной… ты как сестра мне… я спасу тебя… возьму замуж, если окажется, что ты еще никого не знала… скорей, не то выйдет сплетня… скорей, Мунис.
*МУНИС: Нет… я тебе не верю… себе не верю… никому не верю. Всё, что творится в Черкизове, известно у нас, и наоборот. Рустам любит женщину с ребенком, ее зовут Лена, они как одно существо. Ступай, Алишер. Я положу свой алмаз на наковальню, и пусть его разобьют.
Мокрая осенняя листва под стенами Преображенского монастыря. Лена затыкает поролоном окошко в кабинете ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ У нее новое лицо, будто актрису заменили в сериале.
ЛЕНА: Какие-то вы оба… не как все.
ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: От такой же слышу.
ЛЕНА: Я-то что… мать всю жизнь была непутевая… яблочко от яблони недалёко падает. Я в восемнадцать расписалась, в девятнадцать развелась.
ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: Нет, нет… если хочешь знать мое стороннее мненье, в тебе есть что любить… очень даже есть.
ЛЕНА: Сейчас, может, и есть, а раньше не было. С кем поведешься, от того и переползет.
ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: Я не шучу. Ты человек апостольского склада, способный всё оставить и следовать за тем, кто тебя позвал.
ЛЕНА: Ну куда я от ребенка… никуда.
ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (поет немного надтреснутым голосом, с отменной артистичностью): Но младенец в ко-олыбе-ели, слы-ы-ышишь? слышишь, пла-ачет, пла-ачет и-и зовет. Не смущай, не смущай мою ду-у-у-ушу.
ЛЕНА: Вот и я говорю… вы оба какие-то не такие.
ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: А я говорю – ты не таковская. Поговорили, называется.
Рустам и Лена, взявшись за руки, подходят к дому на Преображенке. Спешат, сворачивают уже к подъезду. Из темноты выныривает Алеха.
АЛЕХА: Голубки… я на рынок-то не хожу… он не наш сейчас… до поры. Что так бежите? времени на личную жизнь не хватает? угадал?
ЛЕНА: Да нет… хотим навестить одного старика.
Старик, не будь плох, уж высунулся в окошко и, незамеченный, слушает.
АЛЕХА: Знаю… видел дедушку… проследил за вами дважды от рынка.
ЛЕНА: Какого хрена? Тебе вроде бы добро сделали. Сказал тогда – адью, мерси… стало быть, адью… проваливай… на кой ты нам сдался.
АЛЕХА: Ага… адью… адъютант… прощайте, тетенька!
ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (из окна): Ты, парень, шибко грамотный. Заходи, коли так нужно. Не стой столбом.
Сидят. Алеха в кресле-качалке, ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ с Леной на диване. Рустам на ковре у Лениных колен.
ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: Ну так что?
АЛЕХА (качается): Где-то мне надо пересидеть. Возле материного дома топтун, дружков забрали, а бабы мои все пуганые. Их с двух сторон достают – менты и змеиные куртки.
ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: Намек понял. Ладно, поживи, у нас неплохо, а я на тебя погляжу… каких только людей у нашего царя нет. Займешь ту комнату, большую… когда они тут (кивает на Лену и Рустама), тебе остается кухня. Там широкая лавка с шерстяным ковром… можешь и полежать.
АЛЕХА: Ладно, я пока добрый.
ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: Скорее я.
АЛЕХА: Это мы потом рассудим, дедуля, кто добрей… лично я очень даже могу озвереть.
РУСТАМ (взрывается): Учитель, гоните его… я их тут уже разглядел, блатных… они не знают, что такое благодарность.
ЛЕНА: В шею… Иннокентий Александрыч, в шею гоните!
Алеха показывает нож. Рустам тоже.
ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (Рустаму): Уж и с ножом… тоже мне пацифист.
АЛЕХА (прячет нож, открывает ногой дверь): Попомните меня, голубки… адью, старый сводник… (распаляется) …кровью харкать будете!
ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: М-да… непересекающиеся миры.
Рустам в темноте идет по улице. Снова снег, фонари, и ставшая родной свиридовская мелодия играет с Рустамом: то подойдет поближе, то отлетит куда-то вдаль. Улица время от времени превращается в проезжий тракт, фонари в верстовые столбы, а освещенные окна многоэтажных домов в дрожащие огни печальных деревень. Рустам не вдруг замечает, что рядом с ним идет Али.
*АЛИ: Рустам, с Мунис неладно. Пошла плохая слава, и не зря… пришлось уехать в Москву. Здесь дела еще хуже. Ну, в общем, она с нашими… (берет себя за рукав) …ну, понимаешь, принадлежит всякому, кто в такой куртке.
Как из-под земли вырастает Алеха.
АЛЕХА (Рустаму): Голубок… ты, оказывается, со змеями водишься… голубку вроде бы не пристало, а? я это запомнил… слышишь, голубок?
Сидят вдвоем – ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ И Рустам. Смотрят фотографии, привезенные ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ из экспедиций.
РУСТАМ: Учитель, я становлюсь всё более русским… угадываю, что сейчас должны сказать, сделать Вы. Лена…даже Алеха. Всё чаще удивляюсь поступкам Тохира, Али… Мунис. На мне всё больше вины перед своими. Пропасть разверзается… будто материки отъезжают друг от друга… мне страшно.
ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: Это называется – обрусеть. Что поделаешь… выход в открытый мир для тебя реальней всего через Россию. Ты отчалил… прыгать за борт поздно.
