Д'Апремон. Это может случиться и с самым искусным бойцом. Но мне не по душе, что Монтрёйль всегда фехтует с простым мужиком. Точно у меня в замке нет дворян, которые знают в этом толк! Когда-нибудь Пьер в пылу нападения может позабыть о почтении, с которым он обязан относиться к рыцарю.
Изабелла. Ну, я думаю, он слишком благовоспитан...
Д'Апремон. Благовоспитан! Правда, отец Жан сделал его ученым малым. Но его познания могут придать ему наглости. Глупо давать мужику образование, словно какому-нибудь канцлеру.
Изабелла. Да, но на вас лежит еще бóльшая вина, чем на отце Жане. Это вы, батюшка, научили его владеть шпагой.
Д'Апремон (улыбаясь). И мои уроки пошли ему впрок. В самом деле, этот солдат — молодчина, и я позабочусь о нем. А, вот и Монтрёйль!
Входит де Монтрёйль.
Де Монтрёйль. Не из шайки ли Оборотня собираются кого-то вешать?
Д'Апремон. Да, в этом роде, — их лазутчика. Боже правый! Трудно дворянину в наше время жить мирно в своем замке.
Изабелла. Батюшка! Я обещала одной бедной крестьянке просить вас...
Д'Апремон. Выкладывай! Чего еще? Снова просьба о каком-нибудь снисхождении?
Изабелла. Она не может уплатить подать. Ее корову увел Оборотень, и...
Д'Апремон. А! Все они твердят одно и то же. Послушать их, так не с них надо спрашивать деньги, а им же еще платить.
Изабелла. Но вы знаете, отец, что прошлый год был тяжелый.
Д'Апремон. Как видно, Изабелла, мне придется советоваться о моих делах с вами? А что вы сказали бы, вздумай я вмешиваться в ваше рукоделье? Точно у меня самого не было несчастий! Клянусь святым Георгием, я должен возместить свои потери при Пуатье[27]! А ведь мы потеряли там побольше, чем при неурожае. Что ты на это скажешь, Монтрёйль?
Де Монтрёйль. Ах, восемь тысяч флоринов, уплаченных за мой выкуп! Как мне вас жаль!
Д'Апремон. Пусть бы ты потерял еще восемь, а я вдесятеро больше, только бы господь даровал нам тогда победу! Наш доблестный король не был бы сейчас пленником в Лондоне. Но лучше об этом не думать. Вымоем руки и пойдем ужинать.
Входит оруженосец.
Оруженосец. Ваша милость! Оруженосец из Арраса привез вам письмо.
Д'Апремон (глядя на печать). Львиная пасть. Это от Боэмона де Ласурс.
Изабелла. Он вас, конечно, благодарит за выкуп.
Д'Апремон. Я думаю, он пишет о чем-нибудь поважнее. Прочти-ка мне письмо, Изабелла. Я так же безграмотен, как его милость мой покойный отец, — он так и не выучился читать молитвенник, но, клянусь святым крестом, между нашими молодыми рыцарями при всей их учености равного ему не найти!
Изабелла (читает). «Высокому и могущественному сеньору, благородному Жильберу, барону д'Апремону, от Боэмона, сеньора де Ласурс, его слуги и друга, привет. В ту минуту, когда я потерял уже всякую надежду вновь увидеть родину, я узнал с изумлением, равным моей признательности...»
Д'Апремон. С изумлением?
Изабелла (продолжая), «...что ты внес за меня выкуп и что я свободен и могу пасть к твоим стопам, дабы...»
Д'Апремон. Пасть к моим стопам? Да то ли ты читаешь, что написано?
Изабелла. Да, батюшка... «...дабы в меру сил выразить свою благодарность...»
Д'Апремон. Пропусти эти вздорные любезности и перейди к делу. Рыцари должны приберегать эти глупости для дам.
Изабелла. В письме нет ничего, кроме изъявлений благодарности, уверений в дружбе и преданности.
Д'Апремон (взяв письмо). Зря пропал отличный пергамент. Вот чему их обучают ученые люди! Рыцарь удивляется, что товарищ по оружию вносит за него выкуп, и посылает ему целую страницу, испещренную черными значками, чтобы поблагодарить его. В мое время рыцарь говорил своему другу: «У меня вышли деньги, дай-ка мне твой кошелек». Эта откровенная простота наших отцов стоила дороже нынешней вежливости.
Изабелла. Он сделал это с наилучшими намерениями. Боэмон очень привязан к вам.
Де Монтрёйль. А сумма, которой вы не пожалели, вполне заслуживала благодарности.
Д'Апремон. Нужно самому быть неспособным к великодушному поступку, чтобы так напыщенно выражать свою признательность. Но такова жизнь. Старые обычаи выводятся, а с ними и добродетели наших предков.
Изабелла. Не станем, однако, пренебрегать старинным обычаем ужинать. Я вижу отсюда, что кувшин для мытья рук подан.
Д'Апремон. Ты права. Пойдем ужинать.
Уходят.
Площадь в деревне Апремон. Расставлены столы.
Крестьяне сидят и пьют. Впереди за одним столом: Броун, Рено, Моран, Гайон. Броун одет простым стрелком.
Броун (стуча по столу). Вина! Вина! Умирать нам от жажды, что ли? Я король стрелков и плачу за всех.
Гайон. Честное слово, господин стрелок, для англичанина вы славный малый.
Рено. Верно, и я прощаю ему то, что он взял приз.
Броун (показывая лук). Вот это лук! Шесть футов тисового дерева без сучков, и прям, как копье, когда не натянут. Берись за тетиву правой рукой на уровне глаз, а левой сгибай самый лук, пока не останется всего три дюйма железного наконечника стрелы. И это будет такой выстрел, что о нем заговорят[28].
Моран. Да, мы видели, у вас верный глаз и твердая рука.
Броун. Еще бы, черт возьми! А вы знаете, что натянуть английский лук удается далеко не всякому, тогда как крепчайший из ваших луков сломится под английской стрелой?
Рено. Был тут прежде человек, от его лука у вас образовались бы мозоли.
Броун. Клянусь святым Георгием, мне бы очень хотелось поглядеть на такое диво!
Рено. Этого лука уже здесь нет. А если бы стрелок, которому под силу натянуть его, был тут, с нами, вам бы не выиграть так легко кубка и перевязи[29]. За ваше здоровье, приятель!
Броун. А что сталось с этим стрелком? Я готов пройти пешком двенадцать миль, чтобы поглядеть на него.
Рено. Кто знает, может, он и не так далеко.
Моран (крестится). Господь его ведает...
Броун. Где же он? Как с ним повидаться?
Рено. Повидаться? Не всякий, кто хочет, его видит.
Гайон. А бывает и так, что видит тот, кто не хочет. В этом-то и беда.
Моран. Слыхали вы про Оборотня?
Броун. Слыхал кое-что.
Моран. Ну так постарайтесь, чтоб он не повстречался с вами на дороге.
Броун. Как! Этот главарь воровской шайки так хорошо стреляет?
Гайон. Что он вор, это бы еще ничего, но говорят вам, он оборотень.
Броун. Я пошел бы взглянуть на самого дьявола, знай я только, что он стреляет лучше меня. А нет ли у него другого имени — у того, кого вы зовете Оборотнем?
Моран. Его звали Кретьеном Франком, когда он жил еще в этом мире.
Броун. Так, значит, он умер?
Моран (снова крестится). Нет, но он стал волком-оборотнем.
Броун. Что вы меня дурачите? Говорите яснее. И отчего вы так перепугались? Что такое сделал этот человек и почему вы его прозвали Оборотнем?
Моран (тихо). Постойте, пусть пройдет латник сеньора барона... Слушайте: в день святого Николая исполнится два года, как Франк — по ремеслу он был кузнецом — вернулся к себе после того, как дал лекарство лошади моего кума Анрио, и не застал дома жены. Сосед — всегда найдутся такие добрые души — сказал ему, что барон потребовал ее в замок, что она, мол, ему приглянулась; что она, жена Франка, не лучше других и ей-де лестно, что сеньор положил ее к себе в постель. Франк в ответ ни слова. Наконец возвращается она. Он стоял у горна. Видит, как она входит. «А, вот и ты!» — говорит он. «Да!» — говорит она. «Получай», — говорит он и одним ударом тяжелого молота вышибает ей мозги.
Броун. Что ж, молот — доброе оружие... Конечно, после лука.
Моран. Он разбил ей голову, как я разбил бы яйцо. Барон посадил его под замок; он хотел его повесить, но не знаю, уж то ли Франк продался черту, и тот освободил его, то ли он знал слово против замка...
Рено. А я думаю, подмастерье подбросил ему через отдушину напильник и он перепилил решетку.
Моран. Как бы то ни было, но он убежал в лес. Там старый белый волк, которого никак не мог убить отец барона, — старый волк, которому... почитай что больше двухсот лет, его все знают... — словом, этот старый белый волк поглядел на Франка, прежде чем тот его заметил[30], и Франк сейчас же обернулся волком. Он оброс шерстью и кусает всех, кто к нему подходит. А те, кто от этого не умирает, становятся, как он сам, оборотнями и нагоняют ужас на всю округу.
