Уходит.
Пелей(мальчику)Иди сюда, дитя мое, – тебе
Моя рука оградой будет…
Ты же,
Несчастная, не бойся… Бури нет
Вокруг тебя. Ты в гавани, за ветром…
О старец, пусть бессмертные тебе
Заплатят за спасение ребенка
И за меня, бессчастную. Но все ж
Остерегись засады – как бы силой
Не увлекли опять меня: ты стар,
Я женщина, а это – слабый мальчик,
Хоть нас и трое. Мы порвали сеть,
Да как бы нам в другую не попасться!..
Удержишь ли ты женский свой язык
С его трусливой речью!.. Подвигайся!
Кто тронет вас, и сам не будет рад:
Ведь милостью богов еще мы здесь
И конницу имеем и гоплитов,
Да постоим и сами. Иль такой
Уж дряхлый я, ты думаешь? Добро бы
Был сильный враг, а этот – поглядеть,
И ставь над ним трофей, хоть ты и старец.
О, если есть отвага в ком, тому
И старость не помеха. Молодые ж,
Да робкие, – что крепость их, жена!
Уходят в дом.
ХорСтрофаИль не родиться,
Иль благородного сыном отца
В доме вельможном родиться желай.
Лучше не жить
Вовсе на свете незнатным,
В бедности солнца лучше не видеть:
Если пристигнет нужда
Доброго, в силе природной
Он имеет опору.
Кто от достойных предков,
Слава того не смолкнет.
Даже останки
Добрых лелеет время:
Их и на гробе
Светочем доблесть сияет.
Даже победы,
Если победа бесславит тебя,
Лучше не надо; насильем вотще,
Или же завистью, муж
Правду свергает. Недолго
Сладость победы длится:
Скоро цветок завянет,
Ляжет на грудь он камнем…
Ты лишь люба нам,
Правая сила в браке,
Правая в людях;
В жизни иной нам не надо.
О старик Эакид!
Верю теперь я – точно,
Славный копьем,
Ты ходил на кентавров
В сонмах лапифов, старец…
Верю – тебя носила,
Точно, ладья бесстрашных,
И за руно златое —
Верю – изрезал дерзко
Море, старик, ты, где остров
С островом волны сшибают;
Ты и с чадом Кронида
Под Илион
Вместе ходил, чтоб Европу
Светлой украсить добычей.
Из дворца выбегает кормилица.
КормилицаОй женщины, ой милые, что бед!
Одну сожнешь – гляди: другая спеет…
В чертогах госпожа моя[11] – я вам
О Гермионе говорю, – увидя,
Что брошена отцом, в раздумье впала;
Что скажет муж, она боялась, видно,
О дерзости узнав ее: поди ж,
Придумала-то что: казнить рабу,
Да и с ее приплодом. Тут изгнанье
И даже меч грозит, пожалуй. Веришь,
Насилу вынули из петли, нож
У ней теперь рабы там отнимают,
С несчастной глаз не спустят. Варом сердце
Раскаянье ей залило, а ум
С недавних бед нейдет. Что было силы,
Все извела, чтоб оттащить ее
От петли я. Теперь подите вы,
Попробуйте помочь: бывает, старых
И слушать-то друзей мы не хотим,
А новые придут, – и уступаем.
Да, там рабы действительно вопят
С твоим согласно, женщина, рассказом;
Но, кажется, несчастная сама
Покажет нам сейчас весь ужас, жены,
Преступной совести: от слуг ее
Желанье смерти гонит из чертога.
Входит Гермиона.
ГермионаСтрофа IУвы мне! Увы мне!
Я волосы вырву, а ногти
Пусть кожу терзают, увы!
Уродовать себя… о, перестань.
Ох-ох… Ай-ай…
Долой, фата… Прочь с головы,
Ты нежная… О, косы…
Да подвяжи ж хоть пеплос… Грудь закрой…
Что закрывать пеплосом грудь?
Все на виду,
Чем оскорбила я мужа;
Солнцем горит, не утаишь.
Сопернице сработав саван, страждешь?
Да, ранено сердце дерзаньем…
Безумную гордость
Проклятье, проклятье людей задавило.
Вину тебе простит Неоптолем.
О, где ж затаили вы острый булат?
Дай меч мне и к сердцу приблизь.
Из петли зачем вынимала?
Что ж, дать тебе повеситься, безумной?
Увы! О смерть! О ночь!
Ты, молния, ты, дивная, пади!
Вы киньте, вихри, меня на скалы
В широком море, в лесу пустынном,
Где только мертвых витают тени.
Зачем себя так мучить? Боги нас
Теперь, когда ль, а всех доймут бедою.
Одну, отец, одну ты покинул
Меня, как ладью[12]
Без весел на песке прибрежном…
Сгубил ты, сгубил меня, о отец.
Под мужнею кровлей
Мне больше не жить…
О, где я найду еще изваянье
Богиню молить?
Иль рабыней рабыни колени обнять мне?
О нет… О, когда бы
Мне сизые крылья, и птицей
Отсюда умчаться,
Иль зыбкою елью[13]
На волнах качаться,
Как первый пловец,
В расплыв Симплегад занесенный!
Дитя мое, мне трудно похвалить
С троянкою твои поступки. Все же
И этот страх излишний нехорош…
Не так легко, поверь мне, твой супруг
Тебя отвергнет, убежден устами
Коварными и чуждыми. Ведь ты
Не пленница троянская, а знатной
Семьи дитя, с приданым ты взята,
И город твой меж пышных не последний.
Иль думаешь, отец бы потерпел
Изгнание твое? Войди ж в дворец.
Тебе негоже пред чертогом медлить:
Еще увидят – могут пристыдить.
Входит Орест.
КорифейГлядите: путник, сестры, к нам; чужой
Он, кажется, и шаг его поспешен.
Скажите, чужестранки, – это кров
Рожденного Ахиллом и палаты
Царей земли, должно быть, фтийской? Да?
Ты назвал их. Но кто же вопрошает?
Атрида я и Клитемнестры сын,
А именем Орест, и путь лежит мой
К додонскому оракулу[14]. Узнать
Горю, жена, достигнув Фтии вашей,
Что сталося с сестрой моей: жива ль
И счастлива ль спартанка Гермиона?
Ее полей не видно из жилья
Орестова, но все ж сестру люблю я.
Сын Агамемнона! В разгуле бурь
Ты кораблю мелькающая гавань…
О, пожалей меня… О, погляди,
Как я несчастна… Эти руки, точно
Молящих ветви, обвились, Орест,
Вокруг колен твоих с тоской и верой.
Ба…
Что вижу я… Обман очей?.. Иль точно
Спартанская царевна предо мной?
У матери одна, и Тиндаридой
Еленою рожденная… О да!
Целитель Феб да разрешит твой узел…
Но терпишь ты от смертных иль богов?
И от себя, и от владыки-мужа,
И от богов, и отовсюду – смерть…
Детей еще ты не рождала; значит,
Причиною страданий только муж?
Ты угадал и вызвал на признанье…
Он изменил тебе… Но для кого ж?
Для пленницы, для ложа Приамида.
Что говоришь? Иметь двух жен?.. О, стыд!
Но это так. Я захотела мщенья…
И женского, конечно, как жена?
Убить ее горела, и с приплодом…
Что ж, удалось? Иль боги их спасли?
Старик Пелей почтил злодеев этих.
Но кто-нибудь с тобою тоже был?
Да, мой отец, – его я вызывала.
И старому он, видно, уступил?
Стыду скорей. Но он меня покинул.
Так… Так… Теперь боишься мужа ты.
Да, он убьет меня, и будет прав.
И что скажу?.. Нет, умоляю Зевсом
Тебя я, предком, нашим: только здесь
Не оставляй меня… Как можно дальше
Меня возьми отсюда. Вопиять,
Мне кажется, готовы даже стены
Против меня… Иль даром ненавидит
Нас этот край? И если только муж
Застанет нас, придя из Дельфов, – жить
Не долго мне. А то так опозорить
Вчерашним нас рабыням он отдаст
И ложе стлать заставит Андромахе…
Но, может быть, ты спросишь: этот грех,
Как он созрел? Мне жены нашептали,
Покою не давали мне уста
Коварные: “Да как ты терпишь это?
Какая-то рабыня, чуть не вещь,
И с ней ты мужа делишь? Герой, нашей
Владычицей, клянусь, что у меня
В чертогах бы не жить ей, коль на ласки б
Законные решилась посягнуть”.
Словам сирен внимала я и, этой
Лукавой сетью их ослеплена,
Дорогу потеряла. А чего
Мне, кажется, недоставало? Мужа,
Вишь, сторожить задумала. У нас ли
Не золото? Не царство? А пошли
Мне бог детей, они – цари; отродье ж
Троянкино – моим почти рабы…
Нет, никогда, о, никогда, готова
Сто раз я повторить, не должен муж,
Коль разума он не лишен, гостей
К жене пускать из женщин… Нехорошим
Они делам научат молодую.
Ту в счастии гордыня обуяла;
У той – разлад, и хочется найти
Товарку ей в несчастии; те просто
В дела чужие вмешиваться любят.
От этого и в семьях нелады…
Решетками ль, засовами ль, искусством,
Но охранять нас надо… Нет добра
От наших посетительниц, лишь горе!
Ты распустила слишком свой язык
И, женщина, на женщин. Гнев понятен
Отчасти твой… Но так чернить недуг,
Коль он в природе женской, не тебе же.
Мудрец то был, кто смертным наказал
В чужих делах лишь очевидцам верить.
Я раньше знал, что не добро у вас,
И про вражду твою с троянкой слышал
И зорко я следил, смиришься ль ты
Иль с пленницей покончишь и отсюда
Отчалить пожелаешь, в страхе мужа.
И вот я здесь, жена… не потому,
Чтоб приглашала ты меня. Я думал:
Тебя увижу я, желанья слово
Слетит невольно с уст – оно ж слетело, —
И увезу тебя. Ведь ты – моя,
А если с ним живешь ты – тут отец
Виною твой безвольный… Обручил
Он нас с тобой задолго до похода,
Но изменил, чтоб обещать тебя
Ахиллову отродью, если Трою
Разрушит он. Когда вернулся сын
Пелидов, я, оставив Менелая.
К сопернику пошел; я умолял,
Чтоб от тебя он отказался. “Надо, —
Я говорил, – жениться на своей
Оресту, где иначе ложе сыщет?
И счастье, – я сказал ему, – и дом
Изгнаннику закрыты”. Но, глумяся,
Он укорял меня, что я палач,
Убийца матери и что добыча
Дев-мстительниц с кровавым взором я.
Придавленный домашнею бедой,
Страдал я молча, хоть и горько было
Мне потерять тебя… и я ушел…
Но жребий твой теперь переменился,
И терпишь ты… Я увожу тебя
И передам отцу о Гермиона…
Ведь узы крови властны; ничего
В беде нет лучше друга и родного.
В руках отца мой брак – не мне решать,
С кем разделю его… Но все ж не медли,
Возьми меня отсюда. Неравно
Вернется муж, – или Пелей, разведав
Про мой побег, погоню снарядит.
Иль старика бояться? А Пелидов
Не страшен сын. Обид я не забыл,
И он теперь такой опутан петлей
Из этих рук, что разве смерть одна
Распутает ее. Тебе не буду
Рассказывать заранее. Но высь
Дельфийская увидит месть готовой…
Мои друзья коль слово сдержат, там
От матереубийцы он узнает,
Что заключил с его невестой брак
Не должный он. То мщенье, о котором
За смерть отца он к Фебу вопиял,
Откликнется ему. Дельфийца даже
Раскаянье не тронет, и царя
Накажет бог… И по его он воле,
И от коварных слухов, мною там
Распущенных, погибнет злою смертью —
Мучитель твой. Его я научу
Не презирать моей вражды. А боги
Своим врагам гордыни не спускают:
Они дотла их разрушают дом.
Уходит и уводит Гермиону.
