Уильям Шекспир - Юлий Цезарь

Оно встает гораздо ближе к югу.

Два месяца пройдет — и луч рассвета

Мы северней увидим. А сегодня

Заря за Капитолием блеснет.

Все, как один, мне дайте ваши руки.

И подтвердим решенье наше клятвой.

Не надо клятв. Коль нас не побуждают

Вид скорбный граждан, собственная мука,

Зло, что царит кругом, — коль мало вам

Таких причин, — то лучше разойдемся,

Чтобы на ложе праздности возлечь,

И пусть надменно тирания правит,

Готовя смертный жребий нам. Но если

В тех побужденьях пламени довольно,

Чтоб трусы им зажглись и закалился

Дух плавкий женщин, то, сограждане,

Что, кроме дела нашего, нас может

К восстанью побудить? Иль не порукой

Нам скрытность римлян, что сказали слово

И не отступятся? Какая клятва

Нужна, когда мы честно обязались,

Что это будет или мы падем?

Пускай клянутся трусы, и жрецы,

И падаль дряхлая, и те страдальцы,

Что терпят зло. Клянутся в темном деле

Лишь те, кому не верят. Не пятнайте

Высокодоблестного предприятья

И непреклонного закала духа

Предположеньем, что нужны нам клятвы

Для дела нашего. Иль в каждой капле

Той крови благородной, что течет

У римлянина каждого, есть примесь

Нечистая, раз может он нарушить

Хоть в чем-нибудь свое же обещанье.

Не стоит ли склонить и Цицерона?

Я думаю, он тоже будет с нами.

Нельзя нам упускать его.

Конечно.

Вы правы. Серебро его волос

Нам купит общее расположенье.

Все будут восхвалять нас, говоря,

Что ум его направил наши руки;

И нашу юность, наш порыв мятежный

Он скроет величавостью своей.

О нет, ему не надо открываться,

Он никогда поддерживать не станет

Того, что начали другие.

Верно.

Он непригоден нам.

Один ли только Цезарь должен пасть?

Ты, Деций, прав. И было бы неверно,

Чтоб Марк Антоний, Цезарев любимец,

Его бы пережил; мы в нем найдем

Врага лукавого; его приемы

Известны нам, уж он-то ухитрится

Нам навредить. Предупредим опасность,

Пусть вместе с Цезарем падет Антоний.

Не слишком ли кровав наш путь, Кай Кассий, —

Снять голову, потом рубить все члены?

В смертоубийстве гнев, а после злоба.

Антоний — лишь часть Цезарева тела.

Мы против духа Цезаря восстали,

А в духе человеческом нет крови.

О, если б без убийства мы могли

Дух Цезаря сломить! Но нет, увы,

Пасть должен Цезарь. Милые друзья,

Убьем его бесстрашно, но не злобно.

Как жертву для богов его заколем,

Но не изрубим в пищу для собак;

Пусть наши души, как хозяин хитрый,

К убийству подстрекают слуг, а после

Бранят для вида. Идя на это дело,

Должна вести не месть, а справедливость.

Когда так выступим, то все нас примут

За искупителей, не за убийц.

А об Антонии не стоит думать;

Что может сделать Цезаря рука,

Когда он обезглавлен?

Опасаюсь

Я все ж его: он Цезарю так предан.

Не стоит, Кассий, говорить о нем.

Коль Цезаря он любит, пусть умрет

С тоски по нем — вот все, что может сделать.

И то навряд ли: слишком уж он предан

Увеселеньям, сборищам, распутству.

Он не опасен нам. Пускай живет.

Он после сам над этим посмеется.

Бьют часы.

Чу! Бьют часы.

Пробило три часа.

Пора нам уходить.

Но неизвестно,

Решится ли сегодня выйти Цезарь;

Он с некоторых пор стал суеверен,

Оставив мненье прежнее свое

О снах и разных предзнаменованьях.

Узнав об ужасах и чудесах,

О небывалых страхах этой ночи,

Услышав предвещания авгуров,

Он в Капитолий не пойдет, быть может.

О нет, не бойтесь! Если так решит он,

Отговорю его. Он любит слушать,

Что ловят деревом единорога,13

Медведя — зеркалом, слона же — ямой,

Силками — льва, а человека — лестью.

Скажу ему, что лесть он ненавидит —

И он доволен будет этой честью.

Мне предоставьте.

Сумею я его разубедить

И привести из дома в Капитолий.

Нет, лучше вместе все придем за ним.

К восьми часам — и уж никак не позже!

Пусть соберутся все без опозданья.

Ведь Цезарем обижен Кай Лигарий,

За то что он Помпея восхвалял.

И как никто из вас о нем не вспомнил!

Поэтому, Метелл, зайди к нему;

Меня он любит, и не без причины.

Пришли его, и с ним я сговорюсь.

Восходит утро. Брута мы оставим.

Расстанемся, наш уговор запомнив,

И римлянами выкажем себя.

Друзья, смотрите весело и бодро,

И пусть наш вид не выдаст тайных целей;

Играйте так, как римские актеры,

И без запинки исполняйте роли.

Итак, желаю доброго вам утра!

Все, кроме Брута, уходят.

Как, Луций! Вновь уснул! Что ж, упивайся

Медвяной тягостной росой дремоты;

Не знаешь ты тех призраков, видений,

Которыми забота мозг наш мучит;

Ты спишь так крепко.

Входит Порция.

Брут, мой господин!

Что, Порция? Что ты так рано встала?

Для хрупкого здоровья твоего

Опасна эта утренняя сырость.

Как и тебе. Ты нелюбезно, Брут,

Мое покинул ложе, а вчера

Вдруг встал от ужина и стал ходить,

Вздыхая и скрестив в раздумье руки.

Когда ж спросила я тебя, в чем дело,

То на меня ты посмотрел сурово,

Потом, рукою проведя по лбу,

В ответ ногой нетерпеливо топнул.

Настаивала я, но ты молчал

И гневным мановением руки

Дал знак мне удалиться; я ушла,

Боясь усилить это недовольство,

Владевшее тобою, и надеясь,

Что просто ты находишься не в духе,

Как иногда случается со всяким.

Но ты не ешь, не говоришь, не спишь,

И если б вид твой так же изменился,

Как изменился нрав твой, то тебя,

Брут, не узнала б я. Мой повелитель,

Открой же мне причину этой скорби.

Я не совсем здоров, и это все.

Брут мудр, и если бы он заболел,

То меры принял бы для излеченья.

Я и лечусь. Спать, Порция, иди.

Как, болен Брут — и для леченья бродит

Полуодет и впитывает сырость

Туманного рассвета? Болен Брут —

И, крадучись, постель он покидает,

Чтоб подвергаться злой заразе ночи,

Чтобы холодный и нечистый воздух

Болезнь его усилил? Нет, мой Брут;

Недуг опасный твой в душе гнездится,

И я по праву и по положенью

Должна узнать причину; на коленях

Былой красой тебя я заклинаю,

И клятвами твоими, и той клятвой

Великой, что в одно связала нас, —

Открой мне, как себе, как половине

Своей, всю скорбь; скажи, кто те, что

К тебе зашли, шесть или семь их было, —

И даже здесь они скрывали лица.

Встань, Порция. Встань, нежная моя!

Я б не склонялась, будь, как встарь, ты нежен.

Скажи мне, Брут: быть может, по закону

Жене запрещено знать тайны мужа?

Быть может, мой супруг, я часть тебя,

Но с тем ограниченьем, что могу

Делить с тобой лишь трапезы и ложе

И изредка болтать? Но неужели

Лишь на окраине твоих утех

Я жить должна?14 Иль Порция для Брута

Наложницею стала, не женой?

Я чту тебя как верную супругу,

Такую ж близкую, как капли крови

В моем печальном сердце.

А если так, то знать хочу я тайну.

Пускай я женщина, но ведь меня

В супруги благородный Брут избрал;

Пускай я женщина, но ведь меня

Все доброй славой чтут как дочь Катона.

С таким супругом и с таким отцом —

Поверь мне, Брут, тверда я, как мужчина.

Откройся мне, и тайну я не выдам;

Иль твердость я свою не доказала,

Когда себе я рану нанесла