Юлия (задумавшись). Я думаю, что выпрошу. У женщин есть средство хорошее: слезы. Да коли они от души, так должны подействовать.
Дульчин. Нет, зачем, нет, зачем! Юленька, ангел мой, он тебе и так не откажет. Ты пококетничай с ним, я позволяю.
Юлия. Ты позволяешь, да я-то себе не позволю. (Со слезами.) А лгу, ведь, может быть, и позволю. Что не сделает женщина для любимого человека! (Подумав.) Много ли тебе нужно?
Дульчин. Я должен около пяти тысяч, а ты проси уж больше, проси шесть. Нужно заплатить за квартиру.
Юлия. За квартиру заплачено.
Дульчин. Я и не знал. Надо расчесться с извозчиком за коляску за два месяца.
Юлия. Я заплатила.
Дульчин. Ах, какая я дрянь! Зачем ты платишь за меня, зачем?
Юлия. Э, мой друг, я не жалею денег, был бы только ты счастлив.
Дульчин. Да ведь я жгу деньги, просто жгу, бросаю их без толку, без смысла.
Юлия. И жги, коли это доставляет тебе удовольствие.
Дульчин. В том-то и дело, что не доставляет никакого; а, напротив, остается после только одно раскаяние, отчаянное, каторжное, которое грызет мне душу. Одно еще только утешает, спасает меня.
Юлия. Что, скажи!
Дульчин. То, что я могу еще исправиться: потому что я не злой, не совсем испорченный человек. Другие губят и свое, и чужое состояние хладнокровно, а я сокрушаюсь, на меня нападают минуты страшной тоски. А как бы мы могли жить с тобой, если бы не мое безумие, если бы не моя преступная распущенность!
Юлия. Мы и теперь можем жить хорошо. Нет чистых денег, так у меня еще два дома, заложенных, правда, да ведь они чего-нибудь стоят; у тебя большое имение. Ты займешься хозяйством, будешь служить, я буду экономничать.
Дульчин. Да, Юленька, пора мне переменить жизнь. Это я могу, я себя пробовал, стоит только отказаться от излишней роскоши. Я могу работать: я учился всему, я на все способен. Меня только баловать не нужно, баловать не нужно, Юлия… Уж это будет твоя последняя жертва для меня, последняя.
Юлия. Я на всякие жертвы готова для тебя, мой милый, только я должна признаться, мое положение становится очень тяжело для меня. Мои родные и знакомые откуда-то проведали о тебе и начинают меня мучить своим участием и советами.
Дульчин. Что твои родные? Стоит обращать на них внимание. Их успокоить легко. Только бы мне расплатиться с этим долгом, я переменяю жизнь, и кончено. А то, поверишь ли, у меня руки и ноги трясутся, я так боюсь позора.
Юлия. Да расплатимся, расплатимся, не беспокойся!
Дульчин. Верно, Юлия?
Юлия. Верно, мой милый, верно: чего бы мне ни стоило, я через час достану тебе денег.
Дульчин. Только ты помни, что это твоя последняя жертва. Теперь для меня настанет трудовая жизнь; труд, и труд постоянный, беспрерывный: я обязан примирить тебя с родными и знакомыми, обязан поправить твое состояние, это мой долг, моя святая обязанность. Успокой своих родных, пригласи их всех как-нибудь на днях, хоть в воскресенье. Я не только их не видывал, я даже по именам их не знаю, а надо же мне с ними познакомиться.
Юлия. Да, да, конечно, надо.
Дульчин. Вот мы их и удивим: явимся с тобой перед ними и объявим, что мы жених и невеста, и пригласим их через неделю на свадьбу.
Юлия. Что же значат все мои жертвы? Ты мне даришь счастие, ты мне даришь жизнь. Какое блаженство! Я никогда в жизни не была так счастлива. Я не нахожу слов благодарить тебя, милый, милый мой!
Дульчин. Юлия, ты мало себя ценишь; ты редкая женщина, я отдаю тебе только должное.
Юлия (положив руки на плечи Дульчина). Нет, я тебя не стою. Ты моя радость, моя гордость! Нет и не будет женщины счастливее меня. (Прилегает к нему на грудь.)
ЛИЦА:
Флор Федулыч Прибытков.
Глафира Фирсовна.
Лавр Мироныч Прибытков, племянник Флора Федулыча, полный красивый брюнет, с внушительной физиономией, большие банкенбарды, тщательно расчесанные, одет богато и с претензиями. Держит себя прямо, важно закидывает голову назад, но с дядей очень почтителен.
Ирина Лавровна, его дочь, девица 25 лет, с запоздалой и слишком смелой наивностью.
Юлия Павловна.
Василий, лакей Прибыткова.
Богатая гостиная, изящно меблированная, на стенах картины в массивных рамах, тяжелые драпировки и портьеры. В глубине дверь в залу, налево в кабинет.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Флор Федулыч сидит в креслах с газетою в руках. Входит Василий, потом Глафира Фирсовна.
Василий. Когда прикажете кушать подавать?
Флор Федулыч. Еще рано, погоди, может быть, подъедет кто-нибудь.
Входит Глафира Фирсовна.
Видишь, вот и гости. Через четверть часа закуску, через десять минут после закуски – обед.
Василий. Слушаю-с. (Уходит.)
Глафира Фирсовна. Здравствуйте, Флор Федулыч, вовремя ль я пришла-то?
Флор Федулыч. Момент самый благоприятный – к обеду-с.
Глафира Фирсовна. Я уж и позавтракала, и обедала раза два, и полдничала.
Флор Федулыч. Это ничего-с. У нас простые люди говорят: палка на палку нехорошо, а обед на обед нужды нет.
Глафира Фирсовна. Да я и не откажусь лишний раз пообедать; беда не большая, стерпеть можно. Совсем не обедать нездорово, а по два да по три раза хоть бы каждый день бог дал.
Флор Федулыч. Покорнейше прошу садиться.
Глафира Фирсовна. Присяду, присяду, окружила-таки я нынче Москву-то.
Флор Федулыч. Я сам только сейчас вернулся.
Глафира Фирсовна. Видела я, батюшка, вас, видела, я только от Юлии Павловны, а вы к ней.
Флор Федулыч. Да-с, сегодня я ей визит сделал.
Глафира Фирсовна. И поговорили-таки с ней?
Флор Федулыч. Говорил-с; но разговор наш был без результата.
Глафира Фирсовна. А я таки допыталась кой до чего, тайности ее выведала.
Флор Федулыч. Надеюсь, что вы от меня ваших сведений не скроете.
Глафира Фирсовна. Батюшка, да что мне скрывать-то, с какой стати! Вот еще, была оказия! Что я ей, мать, что ли? Все дочиста выложу, как есть, С чего начинать-то?
Флор Федулыч. С чего угодно-с.
Глафира Фирсовна. Так вот-с, приятель у ней есть и очень близкий.
Флор Федулыч. Так и ожидать надо было.
Глафира Фирсовна. Дульчин он, Вадим Григорьич.
Флор Федулыч. Дульчин-с? Я его знаю-с, в клубе встречаюсь, с виду барин хороший.
Глафира Фирсовна. И я его знаю, года три назад он в одном знакомом доме сватался, так я у него даже на квартире бывала. А теперь захотела узнать покороче; есть у меня одна дама знакомая, она сваха, так у нее все эти женихи на счету. Я с ней в ссоре немножко, семь лет не кланяемся, да уж так и быть, покорилась, – сейчас была у нее. Вот вести какие: жених хороший, живет богато, шику много, на большого барина хватит. «Только, говорит, если с этим женихом в хороший, степенный дом сунешься, так, пожалуй, прическу попортят, за это, говорит, ругаться нельзя, на какого отца нападешь. Другой разговаривать не любит, а прямо за шиньон».
Флор Федулыч. Аттестат не очень одобрительный-с.
Глафира Фирсовна. «Надо, говорит, узнать, на какие он деньги живет, на свои или на чужие, и что у него есть; а это, говорит, я вам скорехонько узнаю».
Флор Федулыч. Значит, надо подождать-с.
Глафира Фирсовна. Чего ждать-то ? Пока он ее ограбит совсем? А жениться-то он и не думает, чай; так водит изо дня в день, пока у нее деньги есть.
Флор Федулыч. Что же мы можем предпринять.
Глафира Фирсовна. Вы не мешайте только мне, а уж я похлопочу; разобью я эту парочку.
Флор Федулыч. В таком случае большую благодарность получите.
Глафира Фирсовна. Да разве я из благодарности? Жалеючи ее делается. Конечно, я – человек бедный, вот, бог даст, зима настанет, в люди показаться не в чем.
Флор Федулыч. Шуба за мной-с, хорошая шуба.
Глафира Фирсовна. Ну уж куда мне хорошую! хоть бы какую-нибудь, только, отец родной, чтоб бархатом крыта, хоть не самым настоящим. Как его, Манчестер, что ли, называется. Чтоб хоть издали-то на бархат похоже было.
Флор Федулыч. Для вашего удовольствия все будет исполнено.
Глафира Фирсовна. Что это, я смотрю на вас, вы как будто не в духе?
