МОД. Ты только подумай, сколько всего интересного в жизни, еда, секс, все что угодно… Посмотри на меня…
СОФИЯ (тихо). Не знаю, что омерзительней, еда или секс.
МОД. Ну посмотри на меня — со мной все кончено, у меня ничего не осталось… еда приятней секса, на нее по крайней мере можно рассчитывать… ну кроме Петера, конечно, но у него своя жизнь, и я не хочу, чтобы он видел меня, когда меня так зашкаливает… я же даже ходить толком не могу, я могла бы лечь в патанатомию и завещать свои органы тем, кто приносит больше пользы обществу, чем я. У тебя же все впереди. Ты пока еще чистый лист.
СОФИЯ. Нет. (Небольшая пауза, потом сотрясаясь всем телом.) Меня уже исписали.
МОД. Ну что ты там такое говоришь, ты такая красавица…
СОФИЯ. Меня уже исписали.
МОД. Все с тобой будет замечательно.
СОФИЯ. Это не сотрешь ни водой, ни огнем.
МОД. Нет, если ты хороша собой, все в жизни дается с полпинка.
СОФИЯ. Нет. Мне это не по силам.
МОД. Ну что ты… ну что тебе не по силам? Да если ты красива и молода, ничего больше и не надо.
СОФИЯ. Мне жить не по силам. Я не справляюсь. (Начинает плакать.) Я не справляюсь. Со мной что-то не так.
МОД. Да нет, ну что ты, у каждого есть свои… Да с такой фигурой ты могла бы стать манекенщицей, да кем угодно, у тебя вон даже груди нету.
СОФИЯ. Я ничего не могу. Я не могу выходить на улицу. Не могу спускаться по лестнице. Не могу дотрагиваться до дверных ручек.
МОД. В смысле? Каких дверных ручек — таких, обычных, да? (Кивает на дверь.) Вроде этой?
СОФИЯ. Я не могу к ним прикасаться. (Плачет.) Я боюсь.
МОД. Боишься к ним прикасаться?
СОФИЯ. Я боюсь всего… Ножей, ложек, дверей, ящиков. Я хочу умереть. Я не хочу больше жить. Я грязная. От меня плохо пахнет. Я гнию. Я не могу быть там, где я есть. Я сказала ему, что хочу умереть, потому что я сгнила, но он говорит, что я должна жить. Я не хочу гнить. Я хочу, чтобы у него была дочь, которая сможет его радовать, чтобы он был счастлив. Я хочу, чтобы у него была дочь, а не болезнь, обычная дочь, чтобы он был счастлив. Я хочу, чтобы меня отравили газом, чтобы меня больше не было. Привязали меня и сделали смертельный укол, чтобы я уснула и больше не просыпалась.
МОД. В Швеции это запрещено… пока что.
СОФИЯ. Я хочу, чтобы он был счастлив, я хочу, чтобы все были счастливы… они будут счастливы, если меня больше не будет, потому что с моим мозгом что-то не так.
МОД. Да, да.
СОФИЯ (помолчав). Когда столько людей умирает в Руанде, почему я не могу умереть?
МОД. Н-да… скажешь тоже…
СОФИЯ. Я голодаю не для того, чтобы похудеть и стать красивой, а для того, чтобы умереть. Ну то есть…
МАРТИН возвращается из своей комнаты, у него в руках блокнот или ноутбук, за ним идет МОХАММЕД.
Просто так легче, что ли. (Небольшая пауза.) У меня месячных не было полтора года… Так что хоть что-то во мне умерло по крайней мере.
РОГЕР. Мартин и Мохаммед пошли трахаться!
МАРТИН. Заткнись.
РОГЕР. Они идут трахаться, идут трахаться, идут трахаться, идут на трахотерапию.
МОД (СОФИИ). Да, не знаю, что и сказать…
РОГЕР (прямо в лицо МОХАММЕДУ, который проходит мимо). Если я встану на четвереньки лицом к Мекке, ты захочешь меня трахнуть? Захочешь трахнуть меня в жопу? У меня классная жопа. А может, ты хочешь трахнуть мою сестру? Хочешь трахнуть мою сестру?
МОД. Но в общем… Петер рассказывал, рассказывал, что… его же все приглашали в гости, потому что им казалось, что так здорово позаботиться о молодом человеке из Скандинавии, показать ему, как они живут, ну и всякое такое, и он сказал, что почти в каждом доме, где он был, висела фотография Гитлера или Муссолини…
РОГЕР. Хочешь трахнуть мою сестру?
МОД. И это были самые разные люди, карабинеры, учителя и простые люди, продавцы, официанты… Боже мой, Гитлер! Что же это за мир такой! Это было в основном у людей постарше, молодые в это не верят… Но я говорю ему: и что ты сделал — ведь он всегда говорит то, что думает, и тогда он сказал: мама, я был рад, что не очень хорошо говорю по-итальянски… Боже мой… что же это за мир такой!
СОФИЯ все это время не слушает, она зажигает зажигалку, подносит пламя к левому запястью, как нож.
РОГЕР. Я сам — жопа. Я классная жопа.
МОД (не очень понимая, что видит, кричит). Господи… что ты делаешь… Прекрати… Прекрати… Что ты делаешь? (Пауза.) Ты что, с ума сошла? Совсем спятила?
РОГЕР. Мохаммед — жопа.
СОФИЯ. Что такого? Это всего лишь плоть.
МОД. Ты с ума сошла.
СОФИЯ. Странно говорить это человеку, который сидит в психушке.
МОД. Господи… (Долгая пауза.) Нельзя же так!
СОФИЯ. Это всего лишь плоть. Пахнет только очень приятно.
МОД. Все, хватит. Я тебе сказала.
РОГЕР. Ты женат?
МОД. Я тебе сказала. (Пауза. Замечает АНН-МАРИ в коридоре.) Вот она. (Машет.) Привет, Анн-Мари. Иди к нам, покурим.
АНН-МАРИ растерянно останавливается — она довольно маленького роста, худая, бледная, немного костлявая, слабая, в круглых брехтовских очках, коротко стриженная, на ней кофта и джинсы. Останавливается, не знает, входить ей в курилку или нет, садится в кресло в коридоре, обхватывает себя за плечи. Одновременно из ординаторской появляется ТОМАС, в руках у него маленькая пластиковая чашка с таблетками и стакан воды, идет в курилку, подманивает СОФИЮ указательным пальцем, СОФИЯ ничего не видит — МОД указывает ей на ТОМАСА — СОФИЯ смотрит на него, не реагирует, он кивает ей, еще раз манит пальцем, потом еще раз. Через какое-то время СОФИЯ встает и медленно подходит к двери.
ТОМАС (открывает дверь). Послушай… прими-ка это.
СОФИЯ качает головой.
ТОМАС. Нет, прими… Надо просто проглотить, и все. Это совсем не сложно. Иди сюда, открой рот и проглоти. (Ждет.) Эй… слышишь? (София сжимает губы.) Это не поможет. Рано или поздно тебе все равно придется принять… Мы можем стоять тут до вечера, а можем заняться чем-то более приятным. Ну, что скажешь? (Пауза.) Я тоже не сдамся. Это тебе придется сдаться… Правда же? Ты же сдашься. (Пауза.) Правда же? (Пауза.) Ты же знаешь, что это надо принять. Я знаю, что это надо принять. (Смеется.) Ты знаешь, что это надо принять, только ты об этом еще не знаешь. (Пауза.) О’кей. (Пауза.) Ну же… О’кей. Давай примем? (Пауза.) Сейчас мы их с тобой примем, спокойненько и распрекрасненько… И все будет хорошо. (Пауза.) Никто тебе не угрожает… Просто прими свое лекарство… И все.
СОФИЯ. В смысле — «и все»? Больше мне не надо будет ничего принимать?
ТОМАС. Нет, потом, конечно, надо будет пить другие таблетки, но не эти.
СОФИЯ. Почему?
ТОМАС. Я не знаю, я не врач, я просто санитар. Думаю, для того, чтобы ты себя лучше чувствовала, чтобы тебе стало лучше.
СОФИЯ. Я не хочу, чтобы мне стало лучше.
ТОМАС. Да, понимаю, это не очень-то приятно, но все же прими это.
СОФИЯ. Зачем мне чувствовать себя лучше? София хочет умереть.
ТОМАС. Да, да… Конечно… но все равно это надо принять.
СОФИЯ. Софии от них не легче. София хочет умереть, она хочет умереть.
ТОМАС. Да, да, София, но принять их все равно надо. СОФИЯ. София хочет умереть. (Пауза.) София хочет умереть. (Пауза.) София хочет в газовую камеру, хочет отравиться газом. София хочет умереть. Дайте ей умереть.
ТОМАС. Да, но пока что прими это, а потом, глядишь, София и передумает. Может, завтра она не захочет умирать.
СОФИЯ. Она хочет умереть с самого детства, почему же ей не захотеть умереть завтра.
ТОМАС. Знаешь что? (Берет ее за подбородок.) Ты это примешь.
СОФИЯ замирает. ТОМАС кладет ей в рот одну таблетку, потом еще одну, дает ей запить, но вода выливается обратно.
Выпей. Пей же… Пей и глотай. (Закрывает ей рот.) О’кей… Глотай. (Пауза.) Ну вот — видишь, как все просто и быстро… Ну не очень-то быстро, но все-таки. (Пауза.) Теперь я постою тут, пока не буду уверен, что ты проглотила… О’кей.
