Иоганн Гете - Фауст

Губительность этого финансового проекта в том, что он (и это отлично знает Мефистофель!) попадает на почву государства эпохи позднего феодализма, способного только грабить и вымогать. Подземные клады, символизирующие все дремлющие производительные силы страны, остаются нетронутыми. Кредитный билет, который при таком бездействии государства не может не пасть в цене, по сути, лишь продолжает былое обирание народа вооруженными сборщиками податей и налогов. Император менее всего способен понять выгоды и опасности новой финансовой системы. Он и сам простодушно недоумевает:

Но кредитные билеты всеми безропотно принимаются. Все счета уплачены. Император с «наследственной щедростью» одаряет бумажными деньгами своих приближенных (мечтающих кто о бесценном вине, кто о продажных красавицах) и тут же требует от Фауста новых, неслыханных увеселений. Тот обещает государю вызнать из загробного мира легендарных Елену и Париса. Для этого Фауст спускается в царство таинственных Матерей, где хранятся прообразы всего сущего, чтобы извлечь оттуда бесплотные тени спартанской царицы и троянского царевича.

Для императора и его двора, собравшихся в слабо освещенном зале, все это не более как сеанс салонной магии. Не то для Фауста. Он рвется всеми помыслами к прекраснейшей из женщин, ибо видит в ней совершенное порождение природы и человеческой культуры:

Фауст хочет отнять Елену у призрачного Париса. Но — громовой удар: дерзновенный падает без чувств, духи исчезают в тумане.

Второе действие переносит нас в знакомый кабинет Фауста, где теперь обитает преуспевший Вагнер. Мефистофель приносит сюда бесчувственного Фауста в момент, когда Вагнер по таинственным рецептам мастерит Гомункула, который вскоре укажет Фаусту путь к Фарсальским полям. Туда полетят они — Фауст, Мефистофель и Гомункул — разыскивать легендарную Елену.

Образ Гомункула — один из наиболее трудно поддающихся толкованию. Он — не на мгновение мелькнувшая маска из «Сна в Вальпургиеву ночь», и не аллегорический персонаж из «Классической Вальпургиевой ночи». У Гомункула — своя жизнь, почти трагическая, во всяком случае кончающаяся гибелью. В жизни и поисках Гомункула, прямо противоположных жизни и поискам Фауста, и следует искать разгадку этого образа. Если Фауст томится побезусловному, по бытию, не связанному законами пространства и времени, то Гомункул, для которого нет ни оков, ни преград, томится пообусловленности, по жизни, по плоти, по реальному существованию в реальном мире.

Гомункул знает то, что еще неясно Фаусту на данном этапе его духовной биографии. Он, Гомункул, понимает, что чисто умственное, чисто духовное начало — как раз в силу своей (бесплотной) «абсолютности», то есть необусловленности, несвязанности законами жизни (тем самым и жизни исторической), — способно лишь на ущербное существование. Гибель Гомункула, разбившегося о трон Галатеи, здесь понимаемой не только как чистейший образец телесной женской прелести, но и как некая всепорождающая космическая сила, звучит предупреждением Фаусту в час, когда он мнит себя у цели своих стремлений: приобщиться к абсолютному, к вечной красоте, воплощенной в образе Елены.

В «Классической Вальпургиевой ночи» перед нами развертывается картина грандиозной работы Природы и Духа, всевозможных созидающих сил — водных и подпочвенных, флоры и фауны, а также отважных порывов разума — над созданием совершеннейшей из женщин, Елены. На подмостках толпятся низшие стихийные силы греческих мифов, чудовищные порождения природы, ее первые мощные, но грубые создания: колоссальные муравьи, грифы, сфинксы, сирены, все это истребляет и пожирает друг друга, живет в непрерывной вражде и борьбе. Над темным кишением стихийных сил возвышаются уже менее грубые порождения: кентавры, нимфы, полубоги. Но и они еще бесконечно далеки от искомого совершенства. И вот предутренний сумрак мира прорезает человеческая мысль, противоречивая, подобно великим космическим силам, по-разному понимающая мир и его становление, — философия двух (друг друга отрицающих) мыслителей — Фалеса и Анаксагора: занимается утро благородной эллинской культуры. Все возвещает появление прекраснейшей.

Мудрый кентавр Хирон, наставник Геракла и Ахилла, сострадая герою, уносит Фауста к вратам Орка, где тот выпрашивает у Персефоны Елену. Мефистофель в этих поисках ему не помогает. Чтобы смешаться с толпою участников ночного бдения, он облекается в наряд зловещей Форкиады. В этом наряде он будет участвовать в следующем действии, при дворе ожившей спартанской царицы.

Третье действие. Елена перед дворцом Менелая. Ей кажется, будто она только сейчас вернулась в Спарту из павшей Трои. Она в тревоге и сомнениях:

Так думает царица. Но вместе с тем в ее сознании мигает, как меркнущее пламя светильника, память о былой жизни:

А между тем действие продолжает развиваться в условно реалистическом плане, Форкиада говорит Елене о грозящей ей казни от руки Менелая и предлагает скрыться в замок Фауста. Получив на то согласие царицы, она переносит ее и хор троянских пленниц в этот заколдованный замок, неподвластный законам времени. Там совершается бракосочетание Фауста с Еленой.

Истинный смысл всей темы Елены раскрывается в финале действия, в эпизоде с Эвфорионом. Менее всего следует по примеру большинства комментаторов рассматривать этот эпизод как не зависящую от хода трагедии интермедию в честь Байрона, умершего в 1824 году в греческом городке Миссолунги, хотя физический и духовный облик Эвфориона и принял черты поэта, столь дорогого старому Гете, а хор, плачущий по юному герою, превращается, по собственному признанию автора «Фауста», «в рупор идей современности».

Но ни это сближение с Байроном, ни даже определение Эвфориона, данное самим Гете («олицетворение поэзии, не связанной ни временем, ни местом, ни личностью»), не объясняют эпизода с Эвфорионом как определенного этапа на пути развития героя. А ведь Эвфорион — прежде всего разрушитель недолговечного счастья Фауста.

В общении с Еленой Фауст перестает тосковать по бесконечному. Он мог бы уже теперь «возвеличить миг», если бы его счастье не было только лживым сном, допущенным Персефоной. Этот-то сон и прерывается Эвфорионом. Сын Фауста, он унаследовал от отца его беспокойный дух, его титанические порывы. Этим он отличается от окружающих его теней. Как существо, чуждое вневременному покою, он подвержен и закону смерти. Гибель Эвфориона, дерзнувшего, вопреки родительскому запрету, покинуть отцовский замок, восстанавливает в этом заколдованном царстве закон времени и тлена, и они вмиг рассеивают лживые чары. Елена «обнимает Фауста, телесное исчезает».

слышится ее уже далекий голос. Действие кончается великолепной трагической вакханалией хора, превращением служанок Елены в дриад, ориад, наяд и вакханок. Форкиада вырастает на авансцене, сходит с котурнов и снова превращается в Мефистофеля.

Такова сюжетная схема действия. Философский же смысл, который влагает поэт в этот драматический эпизод, сводится к следующему: можно укрыться от времени, наслаждаясь однажды созданной красотой, но такое «пребывание в эстетическом» может быть только пассивным, созерцательным. Художник, сам творящий искусство, — всегда борец среди борцов своего времени (каким был Байрон, о котором думал Гете, разрабатывая эту сцену). Не мог пребывать в замкнутой эстетической сфере и неспособный к бездейственному созерцанию активный дух Фауста, ибо: «Жить — это долг».

Так подготовляется новый этап становления героя, получающий свое развитие уже в четвертом и пятом действиях.

Четвертое действие. Фауст участвует в междоусобной войне двух соперничающих императоров. «Законный государь» побеждает — благодаря тому что Мефистофель в решительную минуту вводит в бой «модели из оружейной палаты».

Но победа «законного императора» приводит только к восстановлению былой государственной рутины (как после победы над Наполеоном). Недовольный Фауст покидает государственную службу, получив в награду клочок земли, которым думает управлять по своему разумению.