Таня (подходит к кроватке). Проснулся, Юрик? Спи. Для тебя еще ночка… Спи, маленький. (Качает его и поет.)
По двору медведь идет,
Но тебя он не возьмет.
Не возьмет тебя тот зверь,
Маме ты своей поверь…
Спи, спи, маленький. Пройдет много-много лет, ты вырастешь, станешь большой, умный, красивый. По вечерам мы будем гулять с тобой по московским улицам, может быть, встретим его… и я скажу ему: «Это мой сын». Мой. (Пауза.) Как тихо. Словно на всем свете никого нет, только ты и я. Ты, да я, да мы с тобой… Идет снег… Ты любишь, когда идет снег? Очень любишь? И я очень. Пусть идет! А где-нибудь, далеко-далеко, на самом краю света, в холодной Сибири, — волки, вьюга, медведи… Но ведь ты не боишься медведей, ты смелый и храбрый, мой маленький ветерочек, ты их совсем не боишься, правда? Пусть живут! Пусть живут волки, медведи, тигры — ты вырастешь большой и всех их победишь. Спи, моя звездочка, нам так хорошо с тобой, ведь мы вдвоем… только ты и я… ты и я…
За окном идет снег.
Седьмое июля 1936 года.
Жаркий летний вечер. Та же комната. Детской кроватки нет. Всюду следы беспорядка — все вещи сдвинуты с мест, на столе разбросаны склянки. Заходит солнце. Зелень деревьев тянется к окнам. Душно. Бабушка беспомощно смотрит на Таню, шагающую из угла в угол. Молчание.
Таня (подошла к окну). Жарко… Будет гроза… Нет, не будет. В небе ни облачка… Что это — солнце заходит?
Бабушка. В июле солнышко горячее, вот к вечеру и парит.
Таня. А разве уже вечер, бабушка? (Смотрит в окно.) Какой странный человек идет по улице — в белых брюках и лопата под мышкой. Зачем ему лопата? Вот странно.
Бабушка. Ты успокойся, Татьяна Алексеевна… Обойдется… Была бы сама здорова, а там, дай Господи, все обойдется.
Таня (спокойно). А я не волнуюсь. Он не умрет. Он не может умереть.
Молчание.
У Ширяевых окна моют. А чей это мальчишка рыженький? Я его никогда раньше не видела.
Дуся (выходя из соседней комнаты). Таня, пойди же. Ему опять худо…
Таня (уверенно). Ничего, ничего… (Уходит в другую комнату.)
Дуся. Бабушка… Что же это? Ведь он умирает, а она не верит. Хоть бы заплакала. (Вытирает слезы…) Так же нельзя, бабушка.
Бабушка. Неразумная ты. В жизни у нее только и есть что Юрка. А помрет он — ничего у нее не останется. А разве в это можно верить? Нельзя ей в это верить, Дусенька.
Пауза.
Дуся. Вот… Леша записку прислал, второе занятие пропускаю… Зачем же так? Неправильно все, бабушка.
Бабушка. Все правильно: которые живут, а которые помирают. (Уходит в соседнюю комнату.)
Стучат. Входит доктор.
Доктор. Здравствуйте.
Дуся. Сейчас. Я скажу… (Идет к двери.) Таня, доктор пришел.
Входит Таня и молча смотрит на доктора.
Доктор. Ну, как дела? Компрессы ставите?
Таня (тихо). Нет… Утром был профессор и определил дифтерит…
Молчание.
Доктор. Разрешите, я пройду к нему…
Таня. Нет, не надо… Я сама. Я все сделаю сама… Еще три дня назад я определила, что у него дифтерит, — помните? Уходите, доктор… Не надо!.. Я первая догадалась — и я все, все сделаю сама.
Доктор. Уверяю вас — это неразумно.
Таня. Уходите, доктор.
Доктор. Вы ошибаетесь…
Дуся. Доктор не виноват! Зачем ты так, Таня?…
Таня (кричит). Уходите! Все уходите!
Доктор выходит из комнаты. Дуся идет за ним.
Он будет жив… Я первая догадалась. Значит, я могу… Я умею. Да, да, он не умрет. Он не может умереть. Я все сделаю сама. (Ходит по комнате.) «Лечение дифтерита… Лечение дифтерита распадается на местное… на общее и местное… Для местного применяется… Для местного…» (Ходит.) Забыла. Все забыла. Что же это? Ничего не помню… (Подбегает к столу, вынимает оттуда кипу тетрадей.) Вот, тридцать третий год… (Лихорадочно листает страницы.) «Круп… Паратиф…» Не то, не то. (Бросает тетрадь.) Вот. «Лекция третья — пятого мая тысяча девятьсот тридцать четвертого года». (Читает.) «Дифтерит… гнилая жаба… Особого вида микроб, изученный немецким бактериологом Лефлером, имеет вид неподвижной, слегка искривленной палочки… Посмотри, Миша, усы у профессора определенно как у кита». Что это?
Бабушка (в дверях). Татьяна Алексеевна, пойди к Юрику…
Таня. Оставьте меня. Сейчас… Уходите же, бабушка!
Бабушка уходит. Таня продолжает листать страницы.
«Лекция четвертая. Восьмое мая тысяча девятьсот тридцать четвертого года…» Вот… вот… «…лечение дифтерита…» Лекция не записана. Что это? Почему? Лекция не записана.
Входит бабушка, подходит к Тане.
Бабушка (твердо). Иди, Татьяна Алексеевна.
Таня. Что?
Бабушка (тихо). Иди, Танюша…
Таня (смотрит в тетради). Забыла… Ничего не помню… Все забыла… (Вместе с бабушкой уходит в соседнюю комнату.)
Звонок. Входит Дуся, за ней радостный Грищенко с Олей, хорошенькой девушкой. В руках у Грищенко цветы.
Грищенко. Скажите — Андрей Тарасыч… Татьяна Алексеевна знает.
Дуся. Вы посидите, только… (Мнется.) Хорошо, я скажу. (Уходит в соседнюю комнату.)
Оля. Какой беспорядок…
Грищенко. Верно, переезжают или ремонт. (Неожиданно целует Олю.)
Оля. Ты с ума сошел, Андрейка.
Оба смеются.
Грищенко. Не скрываю. А забавно было в загсе. Целая толпа, и все женятся.
Оля. А диван я все-таки переставлю к окну. А шкафчик в угол, где печка.
Грищенко. Сдаюсь, делай со шкафчиком что угодно. Но стол не трогать, стол — это мои владения.
Оля. Только ничего не переставляй без меня, слышишь? А осенью, когда я вернусь…
Грищенко. Я понесу тебя на руках через весь город от самого вокзала. А у нашего дома я расставлю моих друзей, и они будут хором кричать: «Да здравствует жена Андрея Тарасыча!»
Оля. А потом мы запремся в нашей комнате и три дня не будем из нее выходить…
Целуются. В дверях тихо появляется Таня. Она молча смотрит на целующуюся пару, не удивляясь, словно не видя их.
Грищенко (взволнованно). Вот, Татьяна Алексеевна… Вот, это она… Я давно вам обещал ее привести… Видите, какая она? Оля. Другой такой больше нет. Нигде.
Оля. Перестань, Андрей. (Тане.) Он столько рассказывал мне о вас… Вы знаете, он говорит, что ваши чертежи принесли ему счастье… Вот он какой: суеверный, знаменитый, милый…
Грищенко. Сегодня мы в некотором роде… Мы пришли к вам прямо оттуда… Мы поженились сегодня… и нам дали бумагу, где за двумя печатями засвидетельствовано наше удивительное счастье.
Таня. Неужели?
Оля. А завтра мы расстаемся. Я уезжаю на практику в Белоруссию, на три месяца.
Пауза.
Таня. Простите меня… (Смущенно.) Дело в том, что Юрик… он умер сейчас.
Неловкое молчание.
Грищенко. Извините, Таня… Я не знал… я…
Таня. Ничего.
Оля (тихо). Может быть, вам нужно что-нибудь? Мы сделаем, правда, Андрей?
Таня. Нет. Теперь мне ничего не нужно. (Ласково.) Идите. Уже вечер, кажется…
Грищенко и Оля молча выходят, оставив цветы на столе.
(Задумчиво.) В Белоруссию… Там Женя, в Белоруссии, и там спичечные фабрики.
Из соседней комнаты выходит бабушка, за ней Дуся.
Бабушка. Танюша…
Таня. Не надо говорить. Я хочу одна. Совсем. Никого не надо.
Бабушка и Дуся молча уходят. В комнате тихо. За окном стемнело. В соседних домишках зажглись огни, где-то неподалеку в саду засела веселая компания — слышится пение и звон гитары:
Позарастали стежки-дорожки,
Где проходили милого ножки,
Позарастали мохом-травою…
Таня подходит к окну и садится у подоконника. С улицы слышно, как бьют часы, им отвечают другие, третьи. Гаснут огни. Настает ночь. Таня молча сидит у раскрытого окна. Где-то стороной проходит гроза. Вдали гудят далекие поезда. Снова бой часов. Таня сидит молча. Кричат петухи. Даль за окнами розовеет. Так проходит ночь. Настает рассвет. На дворе поют птицы. Всходит солнце. Вдали грохочет электричка. Таня медленно поднимает голову, смотрит на улицу.
