Михайло Иваныч. Этого я и сам еще не знаю-с. Утомился на бивацкой жизни. Вы, может быть, не поверите; но к погоде даже иногда кости ноют; хочется немного отдохнуть и побыть с сестрою… (Вставая.) Честь имею кланяться.
Дурнопечин (тоже вставая). Засвидетельствуйте мое глубочайшее почтение Надежде Ивановне и попросите ее не огорчаться: бог даст, все поправится.
Mихайло Иваныч. Не беспокойтесь, теперь ничего уж не может быть; я беру все на себя! Она, между нами сказать, немного сентиментальна: стихов начиталась, комплекции тоже слабой; но я не балую ее – выправку делаю порядочную; распеканье каждое утро идет. Надеюсь, что мы будем видаться.
Дурнопечин. Я непременно буду… И вы меня не вабывайте: я иногда расхвораюсь, так и нехотя дома сижу.
Mихайло Иваныч (ударяя себя по лбу и как бы вспомнив что-то). Да!.. У вас в доме никого этакой нет?
Дурнопечин. Него-с?
Mихайло Иваныч. Ну, то есть… понимаете…
Дурнопечин. Ай, нет, полноте, где?.. До того ли?..
Михайло Иваныч. То-то! Я вас хотел предуведомить. Если есть, так надо пораньше выпроводить. Это я знаю по себе. На меня в Царстве Польском навязалась одна такая штука, так всю дорогу гналась за мной. На пяти станциях все колотил ее медным горячим чайником! Этак, знаете, бьешь и кипятком поливаешь, только этим и отбился. (Уходит.)
Дурнопечин (один). Убить, говорит, я вас приходил, – экую шуточку сказал: убить приходил. Если уж очень будут напирать, так придется, как ни противна мне эта госпожа, жениться на ней, потому что все-таки это лучше смерти. Отлично, бесподобно устроил дела своп: полименья лишаюсь, да еще в брак вступаю черт знает с кем.,
Вбегают Ваничка и Настасья Кириловна.
Настасья Кириловна. Батюшко, пожар у вас!
Дурнопечин (отступая даже шаг назад). Как пожар?
Ваничка. Пожарная команда уж на нас наскакала, – чуть не задавили!
Дурнопечин (почти с плачем в голосе). Что же это такое? Настасья Кириловна, собирай вещи-то со стола! Платье-то, черт с ним. Трубка-то… Настасья Кириловна, сними, матушка, со стены трубку-то, – полтораста рублей заплачено! (Ваничке.) Ваничка, у меня там, братец, в гостиной часы стоят.
Ваничка. Сию секунду-с, дедушка… (Убегает.) Настасья Кириловна. Никиту-то, батюшко, надо бы было позвать… (Подбегает к дверям и кричит.) Никита Семеныч, а Никита Семеныч!
Дурнопечин между тем проворно и дрожащими руками вынимает из шкатулки разные бумаги и прячет их себе в карман.
Никита (проворно входя). Здеся-тко я!.. Согрешили, грешные?
Настасья Кириловна. Что горит-то, батюшко? кое место?
Никита. Мезонин у нас.
Дурнопечин. Скажите, а я как нарочно весь дом привез.
Никита. Сложу все в чемоданы… (Уходит.)
Ваничка (входя). Там теперь важно, пускай горит: я все перешвырял.
Слышится наверху сильный шум и стук.
Дурнопечин. Это что еще такое?
Ваничка. Пожарные это, должно быть, налезли…
Дурнопечин. Пожалуй, и сам тут сгоришь… Я убегу лучше… Настасья Кириловна, дай мне шапку-то.
Настасья Кириловна (подавая ему шапку). Нате, батюшко.
Дурнопечин (быстро уходя). Соберите там, что можете.
Настасья Кириловна и Ваничка.
Ваничка. Дайте мне, маменька, подол, – я складу вам все.
Настасья Кириловна приподнимает несколько свое платье, и Ваничка складывает ей на него со стола вещи.
Подите, маменька, с другого-то стола соберите, а я мебель в окно перешвыряю.
Настасья Кириловна начинает собирать вещи с другого стола, а Ваничка швыряет мебель в окно.
Настасья Кириловна. Злодей, что это ты делаешь? Помилуй, все переломаешь!
Ваничка. Ничего, маменька, важно откалываю… (Заглядывая в окно.) Вон одному по ноге съездил, не вертись: больно горяч!
В это время в соседней комнате обрушивается потолок, и через двери видно, что летит накатник, пыль и дым. Настасья Кириловна взвизгивает и приседает до земли, а Ваничка тоже вздрагивает и произносит: «О черт, дьявол, право!» В комнатах появляются пожарные.
Занавес падает.
Гостиная уже в другой квартире Дурнопечина.
Соломонида Платоновна кричит на Никиту, который стоит перед нею в печальной и оробелой позе, а Дурнопечина цирюльник Сергей стрижет.
Соломонида Платоновна. Как ты смел держать барина в такой грязи?.. Да я с тобою жива не расстанусь, криворожий! Чтоб в кабинете у меня сейчас же было все прибрано, чтоб сегодня же крыльцо было, как стеклышко, негодяй этакой!.. Пошел! Даже устала, бранившись!.. (Сергею.) Стриги его Сережка, глаже стриги!
Дурнопечин (усмехаясь). Тетушка! Как это, право, вы, беспокоитесь… Мне даже совестно. (Смотрится в зеркало.) Теперь действительно стало как-то легче.
Соломонида Платоновна. Еще бы! И выбрей его, Сережка, как можно чище: чтобы ничего под подбородком этой дряни не было.
Дурнопечин. Нет уж, тетушка, позвольте: я сам бреюсь, а другим боюсь даваться.
Соломонида Платоновна. Как тебе не бояться всего, батюшка, бойся… Брей его, нечего слушать!
Сергей начинает брить.
Дурнопечин. Сделай милость, Сережа, брат, поосторожнее. Нет, уж под горлом, пожалуйста, не брей; оставь, бога ради!
Сергей. Ничего, сударь, не в первый раз; слава богу, господ бривали.
Соломонида Платоновна. Ведь гадко видеть тебя, Николай Михайлыч, право! Ты и на мужчину совсем не похож, а точно мокрая курица.
Дурнопечин (выбритый). Ну, слава богу, благополучно. Поневоле, тетушка, будешь мокрой курицей, как все неприятность на неприятности.
Соломонида Платоновна (с усмешкою). Какие же, батюшка, с вами особые несчастия случались?
Дурнопечин. Да хоть бы болезнь, тетушка, постоянная, неизлечимая болезнь.
Соломонида Платоновна. Ах, какой бедный! Не умирать ли уж сбираешься? Перестань, сударь! Отвратительно слушать: что такое у тебя болит?
Дурнопечин. Да что, тетушка, конечно, по пословице: сытый голодного не разумеет… а у меня все болит, но и, кроме того, вон процесс теперь затевается.
Соломонида Платоновна. Как же, страшный ведь процесс! Совсем разоришься! Ах ты, смешной, смешной человек! Никита! Эй, болван, Никитка!
Никита входит проворно.
Что ты, глух, что ли?
Никита. Я умывался.
Соломонида Платоновна. Скажите пожалуйста, двенадцатый час, а он умывается. Да что ты, барин, что ли, какой? Пошел сейчас, узнай, где живет Прохор Дурнопечин, и зови его сюда, а обо мне не говори!.. Слышишь?.. Пошел! Что еще почесываешься, невежа этакая!
Никита уходит.
Дурнопечин. Да, тетушка, как бы больше его не рассердить этим.
Соломонида Платоновна (перебивая его). Сделай милость, молчи, если уж таким дрянным родился: без тебя дело сделается. Сережка!
Сергей входит.
Пошли сейчас кучера, чтобы привез мой погребчик и всю закуску… (К Дурнопечину.) У тебя, я думаю, и есть-то нечего.
Дурнопечин. Нет-с, тетушка, у меня должно быть приготовлено.
Соломонида Платоновна. Хорошо, я думаю, с твоим порядком приготовлено. Какую ты водку пьешь?
Дурнопечин. Ай, тетушка, какая водка; я ничего не пью: кофей даже запрещен.
Соломонида Платоновна (передразнивая его). Ничего не пью! Кофе даже ему запрещен! Для слабого человека пить необходимо: ты себя не узнаешь, как подкрепишься.
Те же и Настасья Кириловна с Ваничкой.
Настасья Кириловна (подходя к руке Соломониды Платоновны). Вот, бабушка, и я пришла… Ваничка, представься бабушке.
Ваничка подходит к руке Соломониды Платоновны.
Соломонида Платоновна. Здравствуй. Видишь, как вытянуло. Поумнел ли хоть немного, а растешь, глядя на осину.
Ваничка. Я уж, бабенька, давно такой; не все маленьким быть.
Настасья Кириловна. Молодое, бабушка, растет… (К Дурнопечину.) Как здоровье-то ваше, дядюшка, теперь?
Дурнопечин. Ничего… здоров… садитесь.
Настасья Кириловна и Ваничка садятся.
Соломонида Платоновна (относясь к Настасье Кириловне). Ты это зачем сюда прибыла? Дома, видно, не сидится?
