Гросс. Стоит ли удивляться, что в больницах не хватает коек.
(Достает что-то из кармана жилета и отправляет в рот. Потом лучезарно улыбается Юнгу.)
Поможете мне сократить дозу?
Юнг. Сделаю все, что в моих силах.
Гросс. Отлично, а то у меня от этого зелья башку сносит.
(С заговорщическим видом резко подается вперед.)
Скажите честно, вы тоже, как и я, считаете, что лучший способ завоевать популярность среди пациентов — это говорить им то, что они хотят услышать?
Юнг. Разве популярность имеет для врача первостепенное значение?
Гросс. А как же — вдруг вам, к примеру, приспичит оприходовать какую-нибудь пациенточку?
(Юнг в упор смотрит на Гросса, не понимая, шутит он или нет; скорее всего, не шутит, поскольку следующая реплика звучит исключительно серьезно.)
У меня знаний — кот наплакал, но за свою недолгую жизнь я твердо усвоил одну истину: желания подавлять нельзя!
СЦЕНА 14
Ложа в Цюрихском оперном театре. Юнг и Сабина, взявшись за руки, следят за любовной сценой Зигмунда и Зиглинды, завершающей первое действие «Валькирии»; вокал достигает восторженной кульминации; его сменяет крещендо мощных аккордов. Буря аплодисментов; вспыхивает свет; Сабина резко отдергивает руку. На мгновение, еще под сильнейшим впечатлением от музыки, она поворачивается к Юнгу.
Сабина. Когда мы проходили в университете образ Зигфрида, я постоянно видела во сне, что ношу под сердцем его ребенка, и ты высказал теорию, что это типичный пример переноса, который свидетельствует о моем желании родить от тебя.
Юнг. Так и есть.
Сабина. Я наотрез отказывалась принимать твою интерпретацию и страшно злилась — моя злость достигла такого накала, что я волей-неволей уверовала в твою несомненную правоту.
(Юнг едва заметно кивает; он хочет понять, к чему она клонит.)
Я пыталась проанализировать свои ощущения.
Юнг. И к какому же выводу ты пришла?
Сабина. Ни к какому, это были просто разрозненные мысли в продолжение идеи, которую подсказала мне эта самая опера: к совершенству можно прийти исключительно через посредство того, что принято считать грехом. Если это так, то нужно учитывать энергию, возникающую из столкновения противоположностей; мало того что ты — доктор, а я — пациентка; ты, ко всему прочему, родом из Швейцарии, а я — из России, я — еврейка, ты — ариец, есть и другие, более темные контрасты.
Юнг. Более темные?
Сабина. Если я правильно понимаю, только столкновение разрушительных сил способно вызвать к жизни нечто новое.
(Пауза. Она тянется к нему и вновь берет его за руку.)
Когда родители привезли меня к тебе в клинику, я была тяжело больна; и болезнь моя была связана с сексуальностью. Можешь говорить что угодно насчет идей профессора Фрейда, но тот курс, что я изучаю в университете, неразрывно связан с сексуальностью. Естественно, я все острее чувствую нехватку сексуального опыта.
Юнг. Если следовать твоей логике, то студентам юридического факультета нужно иметь опыт ограбления банков?
Сабина. Не передергивай, это совершенно другое дело.
Они обмениваются улыбками; внезапно Сабина порывисто обнимает Юнга за шею и целует в губы. Поцелуй длится долго; наконец они отрываются друг от друга.
Юнг. Считается, что инициатива должна исходить от мужчины.
Сабина. Разве ты не допускаешь, что в каждой женщине присутствует мужское начало? А в каждом мужчине — женское? По крайней мере так должно быть, правда?
Юнг. Возможно. Наверное, ты права. Да. Определенно.
Ненадолго задумывается. Сабина некоторое время наблюдает за ним, отодвинув назад свой стул.
Сабина. Как дела у твоего нового пациента?
Юнг. Феноменально. Я уделяю ему очень много времени — боюсь, даже в ущерб другим больным.
Сабина. Что он за человек?
Юнг. В Зальцбурге говорили, что он, как никто другой, подходит под романтическое понятие гения.
Сабина. Ты с этим согласен?
Юнг. Понимаешь, это невероятно притягательный тип, абсолютно уверенный в своей правоте и при этом страдающий навязчивыми невротическими состояниями. Между прочим, довольно опасный сплав.
Сабина. Надо понимать, ты сомневаешься в своей силе внушения?
Юнг. Хуже того: я опасаюсь его силы внушения. Например, в вопросах единобрачия. Имеет ли смысл прилагать такие отчаянные усилия для подавления своих основных природных инстинктов?
Сабина бросает на него откровенно-оценивающий взгляд.
Сабина. Не знаю, а сам-то ты как считаешь?
(Они опять встречаются глазами; и опять Сабина меняет тему.)
Как ваш новый дом?
Юнг. Что?
Сабина. Ваш новый дом — как продвигается строительство?
Юнг. А-а-а, будет готов самое раннее через год. Но, по крайней мере, это за городом, на берегу озера, там тишина, хорошо думается. Жена всегда хотела создать для меня такие условия. А к тому же в квартире нам вот-вот станет тесно. Эмма опять беременна.
Сабина содрогается, не в силах замаскировать смятение. Сабина. В самом деле?
Юнг. На этот раз она уверена, что будет мальчик. Сабина. Нет.
Юнг. Что значит «нет»?
Сабина. Это я должна родить тебе сына.
СЦЕНА 15
Рабочий кабинет Юнга в клинике «Бургхёльцли». Отто Гросс через стол сверлит Юнга взглядом, в котором играют озорные чертики.
Гросс. Не понимаю, чего тянуть-то? Отвезли бы ее в укромное местечко да отрихтовали как положено. Она только этого и ждет. Как можно лишать девушку такого простого удовольствия?
Юнг. Простых удовольствий не бывает, — думаю, для вас это не секрет.
Гросс. Почему же не бывает — все бывает, если только не усложнять. В чем трагедия ребенка? Он в какой-то момент начинает понимать, что никогда не получит всего того, о чем мечтал. В чем трагедия взрослого? Он в какой-то момент начинает сознательно отказываться от того, что само плывет в руки: мой папаша называет это зрелостью, а я называю это капитуляцией.
Юнг. Капитуляция, с моей точки зрения, заключается в потакании этим импульсам.
Гросс. В таком случае капитулируйте, сколько душе угодно: не важно, как это называть, — важно не упустить своего. Мой вам совет.
Юнг. Кто кого лечит?
Гросс. Естественно, вы меня, причем весьма успешно. Я уже снизил дозу опиума до трех граммов в сутки.
Юнг. Это серьезная победа.
Гросс. Еще бы.
(С прищуром смотрит на Юнга.)
Вы всерьез хотите меня убедить, что за всю жизнь не переспали ни с одной пациенткой?
Юнг. Я бы никогда на это не пошел: человек должен избегать соблазнов переноса и контр-переноса — иначе весь процесс теряет смысл.
Гросс. Когда у пациентки происходит перенос на меня, когда у нее возникает жесткая фиксация, я объясняю, что это не более чем символ ее убогих моногамных привычек, я даю понять, что ее желание лечь со мной в постель вполне естественно, при условии что она в то же время готова лечь в постель со множеством других мужчин.
Юнг. А если она к этому не готова?
Гросс. Тогда нужно внушить ей, что она серьезно больна.
(Пауза. Юнг обеспокоенно качает головой.)
Люди так устроены. Если мы с вами не скажем им правду, кто сделает это за нас?
Юнг решает зайти с другого боку.
Юнг. Стало быть, вы согласны с Фрейдом? Вы тоже считаете, что все без исключения неврозы имеют сексуальное происхождение?
Гросс. Я вам вот что скажу: Фрейд потому так озабочен сексуальностью, что сам не может ничем похвастаться в этом вопросе. Признайтесь, вы ведь тоже так считаете, правда?
Юнг невольно улыбается.
Юнг. Не исключаю такой вероятности.
Гросс. Эта проблема терзает людские умы, даже в его возрасте.
Юнг. Быть может, вы правы.
Гросс. Я считаю, это мерило извращенной природы человечества: вокруг одного из немногих занятий, способных дать стопроцентное наслаждение, почему-то раздуваются истерики и запреты. Наша биография — это в первую очередь биография нашей сексуальности, вы согласны? Все, что мой папаша называет распущенностью, — это подлинно здоровое состояние для невротика. Кто подавляет свои желания, тот неизбежно ограничивает реализацию своего психического потенциала.
