– И на телевидении со вчерашнего дня, не забудь…
– Да!!! И на телевидении! Это я уговорил их взять тебя на роль…
– Маляра…
– Сколько времени на это потратил… Но я уверен – ты нарочно туда не пошла! Потому что ты – садистка!
– Пардон, но мне как-то не приглянулось играть маляра, в то время как она будет играть – меня… Меня – она! А я – маляра!
Он, уже не слушая, кричит:
– Если хочешь знать… тебя держали в театре из-за меня! Я унижался! Я кланялся, и они тебя терпели! Не из-за твоего великого таланта, на твой талант они плевали!
– Охотно верю, на талант они плевали. Ха-ха-ха!
– Но ты умудрилась упиться на гастролях и упасть на клумбу перед гостиницей. Нет, единственное, что я хочу, – это забыть тебя, понятно?
– Ох, милый, забыть – это такая роскошь…
– Я хочу забыть, что я имел к тебе хоть какое-то отношение. Я хочу забрать кроссовки.
– И тренировочные брюки.
– И забыть, забыть – все, как страшный сон. У меня другая жизнь, другая семья…
Сокрушенно:
– Да. И не одна…
– И не одна! У меня семьи, жены, тещи, дети! И все просят! И всем нужно! И я снимаюсь, звучу по радио, теперь уже пишу пьесы. И все мало! И все твердят, что я жадный. А я усталый! Вчера у меня поломалась машина… и я ловил такси на Арбатской площади… под огромным своим лицом на кинотеатре «Художественный»… Я бегал под собой потный, маленький… И думал: какое я имею к нему отношение? У него улыбка размером с автомобиль. Зуб больше, чем весь я. И никаких проблем! А я должен бежать, догонять, добывать и, главное, – вовремя за вас всех отвечать! Всё! Снимаю с себя ответственность хотя бы за тебя! После всего этого жуткого представления…
– Давай тебя жалеть! Я всегда хорошо умела жалеть.
– Сплошная паранойя! Играть пьесу в третьем часу ночи. Ей втемяшилось. Послушай, ты взрослая баба! Тебе уже…
– Пожалуйста, не говори, сколько мне лет. Пощади, родной…
– Ты сидишь в этой страшной квартире – одна… И все время что-то выдумываешь. И про грибы… какие-то! Ну хорошо, тебе втемяшилось играть! Ради Бога! Давай! Всю пьесу будешь играть?
– Всю не успеем. Фортинбрас скоро проснется… Давай сразу к развязке – где убийство.
– Я в двадцатый раз повторяю: какое убийство?! Где там убийство?!
Она будто не слышит:
– Значит, четыре последние сценки… Думаю, уложимся. Ха-ха-ха!
– Начинай! Начинай!
– Ха-ха-ха! Смешно… Так волнуюсь играть… Впрочем, это со мной всегда. Я в театре всегда умирала от страха. Сижу за гримировальным столиком, накладываю от ужаса тонну грима и говорю себе в зеркало: «Нина, ты красивая женщина. А красивая женщина может позволить себе все! Вперед!» Шла и играла! И как играла!
Он. Начинай!
Она ставит на стол вермут, пододвигает кресло.
– Что это ты делаешь?..
– Выставляю на стол твой вермут… И мои грибочки. Чтобы как-то обозначить первую сценку в ресторане. Пить твой вермут не буду, не бойся. Как и ты, уверена, не тронешь больше мои грибочки! Ха-ха-ха! Итак, в тот день он увидел ее во всеоружии ее тогдашней губительной красоты…
– Ты это уже говорила.
– Но как приятно повторять. Это была их третья встреча. Но, как и при первых двух, он сказал ей: «Идем!» И она пошла, побежала… Здесь можно включить пленку с радостным собачьим визгом. Короче, они пришли в ресторан. Заметь, действие идет, а мы обходимся без твоих слов. В ресторане можно обходиться совсем без слов. Потому что он болтал о чепухе, а она все ждала, когда он спросит о судьбе несостоявшегося лже-Мартиросика. Но он так и не спросил о злосчастном плоде. И тогда она почувствовала бешенство. Понимаешь, его беда была в том, что он видел ее всегда в любви. Он не знал, что в детстве ее звали психованной. Потому что, когда на нее накатывало… И еще он не понимал главного: как они рядышком – любовь и ненависть… Короче, всю их болтовню в ресторане выбрось из пьесы. И вместо этого вставь то, что она вспоминала… точнее – никогда не забывала. Как в десять лет она обожала девочку из своего класса. Это была раскрасавица девочка с роскошными волосами. Как она ее любила! Но та совсем не хотела с ней дружить. А она безумно хотела и бешено ревновала ее ко всем ее подругам. И вот как-то зимой девочка играла в снежки… И она подошла и включилась в игру. Она кинула в девочку снежок, та засмеялась и не ответила. Девочка кидала снежки в своих подруг. Она почувствовала ярость. В мгновение она превратила игру в снежки в побоище. Все разбежались – она осталась один на один с обожаемой девочкой. Она яростно кидала в нее снежки, она залепила ей снегом все лицо, а та только смеялась. Она била ее снежками в упор, а та в ответ – хохотала!!! И тогда она стала на колени и, зарыдав, поползла к ней по снегу… Она протягивала к ней руки, она молила. А та смеялась ей в лицо… И вот тогда в ресторане она вдруг услышала тот смех, который преследовал ее всю жизнь.
Швырнула миску с грибами на пол.
– Ты что?!
– Забыл? В ресторане вот так же она уронила тарелку с едой… чтобы не надеть ее тебе на голову. А потом мы вышли, и ты ловил такси. Смешно и отчаянно ловил посреди мостовой! Очередной шофер, который, видно, ехал в парк… ты загородил ему дорогу. И он высунулся из окна и плюнул тебе в лицо.
Он судорожно закрывает лицо.
– Ты что?! Я все могу… но плюнуть в лицо!!! И ты стоял посреди мостовой с оплеванным лицом и вдруг сказал добро-добро: «Устал, наверное, парнишка». И когда она увидела твой оплеванный гуманизм… Боже мой, вся её прежняя нежность вернулась… и кости посыпались на мостовую. Так он смог увезти ее. И возобновились их вечные отношения: хозяин и собачка у булочной! И он приходил к ней после очередного загула или после ссоры с женой… короче, приходил когда хотел.
– Спасибо, что все-таки вспомнила: он был женат на другой.
– Он всегда был женат на другой. Сначала он был женат на той и жаловался этой… Потом был женат на этой и жаловался… Жены были его право – постоянно бежать. Кролик, беги! Ха-ха-ха! А она – вечное дополнение к его бракам. Боже, как все у них тогда было легко и весело… Только жаль, что у нее в это время «проклюнулся возраст». Это предательское ощущение, когда уже не можешь весело шастать по случайным квартирам… когда не веселит безбытность… и появляется банальная жажда дома – семьи, детей. Но ему это было не нужно с ней. Вот отчего он очень обрадовался, когда узнал, что после убиения в ее чреве лже-Мартиросика – никогда не начнется в ней другая жизнь. И она не простила ему этой радости. Вот здесь опять нужно включить пленку с тем смехом девочки… Ха-ха-ха… Она опять познала бешенство. И начались их страшные ссоры… В тот день она с ним опять поссорилась – и он был счастлив своим правом от нее убежать. Она безумно ждала его звонка – но он позвонил ей только через два дня. Как она умирала эти два дня… Он сказал по телефону, что ему нужно приехать, забрать очередные кроссовки. Она ответила: «Не приезжай, я сама их тебе привезу». Так надо было ответить, чтобы показать, что она сердится. По правилам их ссор – он должен был все равно настаивать и приехать. Но он охотно согласился встретиться на улице. И самое страшное – она почувствовала почти облегчение в его голосе: «Талак… талак… талак!»
– Надеюсь пролог закончен?
– Да, мы подошли наконец к твоим словам.
Она читает текст его пьесы:
– «Они встретились в полдень».
Он читает:
– «Что с тобой происходит?»
Она читает:
– «А вот этого ты не поймешь!»
Он:
– «Куда уж мне! Я всю жизнь слышу, что я не пойму чего-то невероятно тонкого, таинственно женского. Я слышу это от всех, начиная с жены…»
Она:
– «Кончая женой. В нашей ситуации звучит лучше. Как ты заводишь себя, чтобы быть решительнее. Ну, скажи правду, хоть раз в жизни не бойся. Ты ведь расставаться со мной пришел?!» – Помолчав: – Неужели все это говорила я? Мне сейчас кажется, что я все время спала – и ночью, и днем – с открытыми глазами…
– Ты будешь читать свой текст?
– Зачем? Я тебе посоветую вместо всего этого глупого потока ненужных слов – оставь одну банальную фразу, кажется, из пьесы Бернарда Шоу: «Нет в мире женщины, способной сказать «прощай» меньше, чем в тридцати словах»… И еще совет: всю сцену замени пластическим этюдом: она идет от него, но все ее бедное тело как бы просит, умоляет: «Остановите меня, остановите меня!» Она идет от него мучительно долго, тысячу лет!
– Интересно… И как он должен был ее остановить?
– Бедный! Забыл? Примечание к пьесе: «Как ему нужно было остановить ее». В ее ухе… ничем не примечательном, обычном ухе таился предательский кусочек кожи. Когда он дотрагивался до него губами – земля мчалась прочь из-под ее ног. А если он клал ей руку на позвоночник – она тотчас теряла все свои кости. Падали, мерзавцы, на пол, и все тут. Поэтому… когда поняла, что он так и не остановит ее – шла по переходу… и шептала одну фразу. Это тоже из какой-то пьесы: «Остановите Землю, я хочу слезть!»
