Яков. Пошел ты к черту.
Давидка. Уже пошел… Ну а дальше? Что ты на меня смотришь, Иоська?
Иоська. Я смотрю на тебя оттого, что ты ничего не понимаешь в бедном рабочем. Когда я тебя выучу? Ты ведь набитый дурак, и я тебе сейчас докажу почему. Что такое, например, капиталист-эксплуататор? Ну что, что?..
Давидка. Знаю, знаю…
Иоська. Знаешь? Кушать ты знаешь! Капиталист-эксплуататор – это человек, который должен отнимать у рабочего прибавочную стоимость. Ну а что такое рабочий? А? Рабочий – это человек, который хотя не хочет, но должен отдавать капиталисту прибавочную стоимость. Не смотри на меня как баран перед смертью. Ты уже понял? Что же отсюда следует? Что рабочий должен бороться с капиталистом, пока не отнимет у него всю прибавочную стоимость. Осел, при чем же тут еврей? Вот тут ты, Давидка, второй раз дурак, и я тебе сейчас докажу почему. Если, например, еврей-капиталист выжимает прибавочную стоимость из русского и еврейского рабочего, а русский-капиталист выжимает прибавочную стоимость из еврейского и русского рабочего, то при чем тут нация? Когда я говорю, что монета не имеет нации, то ты это понимаешь. Почему же ты не понимаешь, что тот, кто любит монету, тоже не имеет нации?
Рабочие смеются.
При чем же здесь слова: еврей и русский?..
Яков. Ловко отделал, Иоська. Мы все одно – что Степан, что Мирон.
Давидка (подумав). А почему русские устраивают погром?
Степан (погладив бороду. Сбивчиво). Да! Это ты правильно спросил. Это так.
Иоська. Дурак. Мы, бедные люди, рабочие, идем к одной цели. Русские и еврейские рабочие не враги. Они уже поняли свои общие интересы и рука об руку идут в бой со старым миром, чтобы его сокрушить. Я скажу так: русские и еврейские рабочие – братья!
Яков. Верно, – братья. Наш враг хозяин, а не еврей. Хозяину надо шею свернуть.
Шум.
Шмиль. Ай-ай-ай! Братья!.. Это хорошо… Это по-еврейски!.. (Встает и бросает сапог.) Слушайте, дети… это по-еврейски. Степан, знаешь ты, что значит по-еврейски? Это значит по-человечески: всегда и везде еврейское было человеческое. Дети, люби врагов своих – кто сказал? Это мы сказали. И кто сказал – подставь правую щеку, когда бьют в левую? Вы говорите, что вы. Но это неправда… Тоже мы!.. Эти слова пахнут еврейской болячкой, еврейской кровью.
Давидка (благоговейно). Таки пахнет еврейской болячкой.
Иоська. Прошу маленького слова.
Шмиль. Тысячелетия прижимали еврея, и он от боли скривил лицо и выкрикнул: люби врагов своих. Некуда было деваться, Степан. Люби врагов своих!.. Хорошо, но сейчас же проклял это, и оно стало чужим. Ай-ай, ай-ай и ай-ай-ай!.. Сказать правду нужно. Это было еврейским словом. А кто сказал – борись с поработителем своим? Тоже мы!.. Все хорошее, человеческое говорили мы и сейчас же дарили другим. Берите, мы не жадные. У нас столько есть, что всем людям хватит. Не мешай же, Иоська. Мы сказали: борись с поработителем своим, но это еще не по-еврейски!.. Но борись ты, угнетенный, рука об руку не только с евреем, а с русским, с французом, с поляком, против поработителей своих, – вот это по-еврейски. Тут еврей не скривил лицо и громко, Яков, и смело, Иоська, сказал: угнетенные, вот ваша дорога!.. Понимаете? Понимаете? И я еще должен сказать, Степан, что все станет еврейским!.. Нет, у вас таки будет своя суббота, у французов своя, у немцев своя, но дух, дух во всем будет жить еврейский. (Садится в волнении.)
Шум.
Маня. Вам за это следует поцелуй, Шмиль. Вы всегда вмешиваетесь не в свое дело. Вы ведь известный сумасшедший. А я хочу видеть, как похоронят Гросмана. Дети!.. Надевайте-ка на него саван!.. Кладите же его в землю…
В это время в задних рядах начинается движение. Все оглядываются. Кто-то протискивается через толпу. Мирон бежит навстречу.
Мирон. Это товарищ Александр, сын Гросмана. Пропустите товарища.
Эрш (пораженный). Сын господина Гросмана здесь!.. Сам сын господина Гросмана!..
Александра окружают рабочие, пожимают ему руку.
Александр (звучным голосом). Товарищи!..
Все утихают.
Товарищи!..
Занавес
Столовая в доме Гросмана. Слышна игра на фортепьяно, звуки доносятся слабо. Музыка нежная, меланхолическая. Серый, тусклый день. Мельница окутана туманом. Ее контуры неясно выделяются. От теней столовая кажется печальной. Женя сидит на кушетке, повернувшись спиной к мужу. Этель, в капоте, сидит за столом, повернувшись к Розенову. Розенов, одетый с иголочки, взволнованный, ходит по комнате.
Розенов. Не говорите мне, теща, об этой дурацкой революции. Я плевать хочу на нее. Вот этот скандал, который Женя устроила, хуже всяких революций. Мне никуда нельзя показаться. Понимаете, нельзя! Надо воспользоваться, теща, тревожными слухами и уехать месяца на два за границу с Женей. О нас забудут и перестанут сплетничать.
Женя кивает головой.
Нет? (Грозно.) Нет?
Этель. Зачем так сердиться, Яков? Она ведь молоденькая. Ее надо попросить, приласкать. Ведь она у меня выросла в роскоши. Ты образованный, ты знаешь самые лучшие слова…
Женя. Как вы мне надоели… Все, все!.. (Повернулась в другую сторону.)
Розенов. Слышите, теща? Это ее постоянный жаргон. (Повторяет раздраженно.) «Как вы мне надоели»! Чем я вам надоел, принцесса?
Женя. Интеллигент, ставший биржевиком, – не человек!
Розенов. Слышите, теща, слышите? Четыре года я ей твержу: Женя, деньги! Женя, деньги и деньги! Вот результаты. Теща, вы знаете жизнь. Можно ли прожить без денег? И мужу нельзя об этом сказать жене!..
Этель. Что же делать, если она такая. Она у меня не жадная.
Розенов (возмущенный). Как – что делать? Вы должны другое говорить, если желаете ей добра. Сделайте ее жадной. Отнимите у нее платья, бриллианты, и она заголосит, как я голосил. Что делать? Вот я прошел школу и хорошо знаю, что нужно делать. Вам кажется, теща, что как только я приехал из-за границы с дипломом, то передо мной открылись все двери?.. Ошибаетесь. Я был беден, и со мной никто разговаривать не хотел. Ошибаетесь. Со мной, теща, не церемонились. Прошло три тяжелых года, пока я почувствовал под ногами почву.
Этель. Положим, всем приходится трудно…
Женя. Я краснею, когда слышу об этом. Сейчас пойдет рассказ о больнице. И он даже не подозревает, как это пошло.
Розенов. Пошло разыгрывать Софию Ковалевскую, когда, в сущности, ты хочешь того же, что и я.
Женя. Я хочу? А мои идеалы…
Розенов. Знаем, знаем… Все в высоком стиле: бог, идеал, искусство… Надо иметь стыд, Женя! В больнице, теща, где я по приезде из-за границы начал работать, пришлось превратиться чуть ли не в лакея известных врачей, чтобы добиться от них какой-нибудь помощи. И я превратился, теща. Вот где истинная правда жизни. Я превратился, потому что понял – иначе не пройдешь. Я развлекал их жен. Я был ловчее других, гулял с их идиотками дочерьми и за это иногда получал дежурство у богатого больного. Я терпел… ради денег!..
Этель. В этом нет ничего дурного. Ты все-таки устроился…
Розенов. Конечно!.. И я победил. Я прав и требую, чтобы она не становилась поперек моей дороги. Я должен быть богачом и буду им. Она не хочет понять, что практика врача редко обогащает. Посмотрите, теща, на наших богатых врачей. Разве они живут? Разве они чувствуют сладость жизни? Другое дело – биржа. Это чисто. Это приятно. Вокруг тебя кипит жизнь. Ты сам как соломинка захвачен водоворотом. Деньги растут! Деньги растут!
Этель (звонким голосом). Я понимаю. Я чувствую, Яша! Помню, как это у нас началось.
Женя. Ненавижу, презираю вас…
Этель (делает Розенову знак. Шепотом). Поговори сам с ней. Я ничего не могу поделать, а отец не хочет вмешиваться.
Женя (обернулась). О чем вы шепчетесь?
Этель. Я не шепчусь. Уже шепчусь! (Делает Розенову знак.) Подойди же к ней. (Тихо выходит из кабинета и закрывает дверь за собой.)
Розенов смотрит на жену. Заложил руки за спину и ходит по комнате. Останавливается. Недовольно машет головой и решительно подходит к ней.
Розенов (искусственно дрогнувшим голосом). Женечка!
Женя. Не смейте касаться меня. Ступайте к своей служанке!
Розенов (вспыхнул). Ненавижу этот тон. Начиталась французских романов и, чуть что, сейчас на «вы».
Женя. Я не хочу тебя знать больше. Моя жизнь пропала! (Приложила платок к глазам.) Если бы я знала, за кого шла замуж. Скажи, чем ты теперь лучше бандита, который останавливает путников на большой дороге с криком: кошелек или жизнь? Врач-биржевик! Какой позор, какой позор!
Розенов (сдерживается). Я третий раз делаю попытку примириться с тобой. Две недели, как ты бросила дом. Дети страдают – ты замучилась. Послушай меня, поедем домой.
