Ознакомительная версия.
Ивчиков. Видишь ли…
Колобашкин. Я так и думал. А разве ты не обязан был сказать?.. Далее: между тобой и супругой происходит нечто. Возвращается с работы Кира, и ты тотчас говоришь ей, о чем? Об отсутствии у нее доброты. Я понимаю. Это все будет иметь последствия. Но в результате ты почувствуешь себя великолепно. Свободно. У тебя появится сильный биоток. Мы создадим прекрасное.
Ивчиков (неуверенно). Да… это хорошо…
Колобашкин. Это отлично. Самоусовершенствование. Лев Толстой! Руссо! А сейчас посиди и почитай внимательно. (Передает ему папку) Это документальная драма. Точнее, обработанная стенограмма наших перенесений в прошлое. Посмотри на предмет запятых. «Как уст румяных без улыбки, без грамматической ошибки я русской речи не терплю».
Ивчиков погружается в чтение. Колобашкин заботливо накрывает газетами МАДАФ.
В НИИ. Входит Кира.
Кира (надев халат). Как интересно. Как только я ухожу от него, страхи рассеиваются, и я его опять люблю. Боже мой, я просто обычная женщина. Женщины любят сами создавать себе жуткие мифы и в них верить. Это называется «мифомания».
Лида (входит, она в роговых очках). Идут ко мне очки?
Кира (не слышит, себе). Однако почему он не звонит? Нет, еще рано, он всегда звонит около пяти. Это ужас. Я уже не могу думать ни о чем, кроме этих звонков. Звонит или не звонит?! Звонит или не звонит?!
Лида. Очки идут ко мне?!
Кира. Но зачем вам очки, Лида?
Лида (радостно). Как это — зачем? Все вокруг носят. Что, я хуже людей, что ли? Трудный, я скажу, у вас характер. Ну ничего, я, знаете, на многих работах побывала. Такие характеры видела! Я как-то в институте красоты работала. Мы там носы выправляли. Одной дамочке так исправили, что она обоняние потеряла. И ей показалось, что я ее нос по блату себе забрала. А ей — свой приставила, без обоняния. Приходит, скандалит, все за мой нос норовит уцепиться. Ну я ее так пустила вдоль по Питерской!..
Кира (себе). Если она не замолчит, я заору!
Лида. Представляете? Я ей нос помогала выпрямлять, а она на меня такое!.. И вот вечно я так из-за своей доброты. Пригласил меня на днях к себе Колобашкин. Ну, просто посмотреть, как он живет. Дай, думаю, пойду интересно, чем все это кончится? И что вы думаете?
Кира. Я ничего не думаю! Но нельзя же быть такой… Лида (будто ждала этого. С радостью). Это вам нельзя! Мне — можно! Я девушка молодая, мне все интересно! И если вы думаете, у меня что-нибудь было с Колобашкиным, — ошибаетесь! Мы скажем вам так: «Я девушка приличная и как вести себя, знаю. Не в пример некоторым!»
Кира. Я тебя прошу…
Лида. А я не боюсь! Видали мы зверей почище львов! Я за своего суженого бороться буду. Вот так.
Кира быстр о выходит из лаборатории. Лида, после паузы, — за ней.
В квартире Ивчикова. Ивчиков передает папку Колобашкину.
Колобашкин. День Правды начался. Тебе во сколько на работу?
Ивчиков. У меня в три экскурсия.
Колобашкин. Прекрасно. Уйма времени. Ты пойдешь со мной вместе в театр. Мы отнесем пьесу. И я хочу чтобы ты начал говорить правду. Сейчас же. В моем присутствии. В присутствии всегда легче.
Общее затемнение.
Театр. Вернее, сцена театра. На сцене — облака и солнце. Под ними — трон и газетный столик. По сцене идет Николаев — лицо театральное, в значении — лицо, служащее в театре. За ним трусит Колобашкин с пьесой, чуть позади — Ивчиков.
Ивчиков (глядя на Николаева). Опять! Опять…
Колобашкин. Чего?
Ивчиков (почти плачет). Похож! И он похож на Пивоварова…
Колобашкин. Заткнись, дебил! (Николаеву.) Товарищ, ку-ку!
Николаев (убыстряя шаг) Чего?
Колобашкин. Пьесу принесли.
Николаев (переходит на бег). Ухожу на час.
Колобашкин. И мы с вами.
Они бегут кругами вдоль сцены, и весь дальнейший разговор происходит на бегу.
Николаев. Я вообще ухожу. На другую работу.
Колобашкин. И мы с вами.
Николаев. Вы принесли двадцать пьес. Можно и честь знать.
Колобашкин. Можно. Но не нужно. Ку-ку! (Бежит рядом)
Николаев. Я получаю сто пьес на день. У меня такое ощущение, что все вокруг пишут пьесы! Я боюсь ходить мимо освещенных окон. Мне кажется, что там сидит человек и пишет… пьесу!
Колобашкин. Ну зачем так отчаянно? Я ведь и сам знаю: больше всего, Гавриил, ты не любишь читать пьесы. А мы не сразу. Мы постепенно. Сначала давай в какую-нибудь игру поиграем. А потом, может, развеселишься, попривыкнешь к мысли и прочтешь, того и гляди.
Николаев (оживившись). В какую игру? (Остановился .)
Это его погубило. Колобашкин тотчас очутился радом и уже усаживает его на трон.
Колобашкин. Ну хотя бы в города. Интеллектуальная игра. Мой друг, академик Черепайло, брат Миши Черепайло, весь свой досуг посвящает этой игре. Это его хобби. Значит, ты называешь какой-нибудь город. Допустим, Армавир. Кончается на какую букву? Николаев. На А.
Пытается встать. Колобашкин его не пускает.
Колобашкин. На А начинается. Кончается на Рэ. Значит, следующий город будет начинаться с чего? С Рэ. Например, Разуваевка. Итак, начали.
Николаев. Головинка…
Колобашкин. Алупка… У нас пьеса необычная. Документальная драма. Писали вдвоем. Это — Володя. Хорошо входит в литературу, стервец! Прямо с производства. Познакомьтесь, Гавриил Исаич — критик.
Николаев. Аделаида. Только я хочу, чтобы вы верно меня поняли. Театр — моя служба. Критика — мое призвание. Но при этом хочется подчеркнуть, что я один из критиков. Чтобы у вас не возникало ненужного обобщения. Я всегда борюсь с ненужными обобщениями и заодно со сложной многозначительностью.
Колобашкин (угодливо). Трудно быть критиком? (Ловко подкладывает пьесу) Алупка-Сара.
Николаев (отодвигает пьесу). Аддис-Абеба. Во-первых, надо уметь сурово, без ложной снисходительности, но с болью в сердце карать за недостатки. Здесь особенно наметан глаз у женщин. Поэтому любая женщина, свободная от домашнего очага, всегда сможет стать критиком. Я не хочу обобщать. Но вы меня поняли?
Колобашкин. И много недостатков в наличии? (Вновь подкладывает пьесу) Антверпен.
Николаев. Милый мой. Одни недостатки. И более ничего. Даже классики пишут не так. Об этом мы не говорим по известным соображениям. Нижняя Сормовка.
Колобашкин. По каким соображениям? (Решительно придвигает пьесу и уже не снимает с нее рук)
Николаев. Это было бы бесхозяйственно. С классиком под рукой всегда удобнее заголить… точнее, разобрать современника. Вы меня поняли? Например, я беру любую пьесу. Можно доказывать что-то. Можно о чем-то спорить. Но зачем? Надо экономить силы. Достаточно сказать «не Шекспир» — и автор хиленький такой становится, будто мы у него штанишки приспустили, и, главное, не спорит. Очень удобно. Наконец, при помощи классиков всегда можно понять, кто на кого влиял… А это очень важно для критиков… К примеру, на всех драматургов влиял Чехов. Арзамас.
Колобашкин. А на Чехова? Сыктывкар. (Раскрывает пьесу)
Николаев пытается закрыть пьесу. Идет молчаливая борьба.
Николаев. Это меня не касается. Когда Чехов был жив и, следовательно, не был классиком, тогда жили его критики, которые, уверяю вас, с успехом установили, кто на него влиял, и, уж конечно, объяснили Чехову, что он не Шекспир… И, наконец, надо зорко следить, чтобы не повторялись… А то чуть замечтаешься — запьешь там или еще что… так они уже начинают из пьесы в пьесу тащить одни образы, одну темку… Колобашкин (тяжело дыша от борьбы). Но ведь автор тоже человек. Ведь бывает, что годами болит у него одна рана! Даже классики…
Николаев прекращает борьбу. Колобашкин открывает перед ним пьесу.
Николаев. Классик — это Юпитер. А что позволено Юпитеру…
Колобашкин. Браво. Ну, а теперь поиграли, поговорили — и за пьеску пора.
Николаев (вытирая лоб). Я прочту, хорошо. Только я бы попросил вашего друга не вертеться. А то он все время, понимаете, поворачивается, и я оказываюсь то справа, то слева, а для нас, критиков, всегда важно знать, справа ты или слева в данный момент. Вы меня поняли? (Начинает читать пьесу)
Ознакомительная версия.
