Дидро. Вообще-то, у меня два желания, и…
М-ль Гольбах. Но должно же одно быть сильнее другого?
Дидро. Как это одно может быть сильнее другого, когда они совершенно разные!
М-ль Гольбах. Если вы не можете разобраться с двумя желаниями, разберитесь с двумя женщинами!
Г-жа Тербуш. С двумя женщинами? А где вторая? Я здесь вижу только одну, на которую тявкает маленькая соплячка!
М-ль Гольбах. Я тоже вижу здесь только одну женщину, с которой пытается тягаться высокопарная старуха!
Г-жа Тербуш. Имя, назовите имя!
Дидро (очень решительно). Невозможно. С философской точки зрения это невозможно.
Г-жа Тербуш. То есть как?
Дидро (та же игра). Из-за Буридановой ослицы!
М-ль Гольбах. Простите?
Дидро (пытается убедить их и самого себя). Из-за Буриданова осла. Буридан был монах, он жил в Средневековье. Он доказал, что осел, не имеющий свободной воли, не способен выбирать. Да, да, поймите! Этого осла одинаково томили голод и жажда, причем именно в равной степени. Так вот, Буридан поставил на равном расстоянии от него ведро воды и ведро овса.
Г-жа Тербуш. И что же?
Дидро. Осел так и не смог выбрать между ведром воды и ведром овса. Он издох от голода и жажды между двумя ведрами. Ему недоставало свободы воли.
Г-жа Тербуш. Вот уж действительно осел!
М-ль Гольбах. Но вы-то — человек!
Дидро. Это нуждается в доказательстве. Я тоже несвободен,
М-ль Гольбах. В первый раз в жизни меня сравнивают с ведром овса.
Г-жа Тербуш (поправляя девушку). Нет, с ведром воды, в воде еще меньше вкуса, так что вам это подходит больше. Господин Дидро, довольно этих теологических ухищрений, выбирайте.
М-ль Гольбах. Да, выбирайте.
Г-жа Тербуш. Надо отделаться от этой ломаки.
М-ль Гольбах. Старая прилипала!
Дидро, внезапно взрываясь, орет.
Дидро. Хватит!
Обе женщины в легком изумлении.
Г-жа Тербуш. Что?
Дидро (громко и четко). Я сказал: хватит!
Короткая пауза.
М-ль Гольбах (г-же Тербуш). Что значит «хватит»?
Г-жа Тербуш (к м-ль Гольбах). Вам тоже послышалось, что он сказал «хватит»?
М-ль Гольбах. Да, он сказал «хватит», и мне это не послышалось!
Дидро. Хватит! Прекратите эту атаку! Я не безделушка, с которой балуются в будуаре. Мир! Я больше не играю! Вы все сегодня, с самого утра, выпятив груди, оголив плечи, волосы дыбом, с горящим глазом, словно сговорились довести до белого каления бедного человека, который мечтает лишь о покое, о мире, мечтает сосредоточиться, наконец!
Г-жа Тербуш. Это уж чересчур!
Дидро. Не играю! Я вас сейчас помирю: да, я слегка увлекся вами; да, обеими, но, если честно, это совершенно неважно, потому что на самом деле я люблю другую!
Г-жа Тербуш. Вот оно что!
Дидро. Да! Всю мою жизнь я остаюсь верен лишь одной возлюбленной: Философии.
М-ль Гольбах. Вот это мило! А мы, стало быть, на второстепенных ролях, — после вашей работы?
Дидро. Совершенно верно. Вы всего лишь женщины.
Г-жа Тербуш. Да что же он такое говорит!
Дидро. Не играю! Мне надо закончить эту статью для «Энциклопедии». В данный момент все остальное не имеет никакого значения, вы меня слышите: ни-ка-ко-го! (Само величие.) Будущность Просвещения поставлена на карту! Пусть плоть отдохнет! И поразмыслит! Дорогу разуму!
Г-жа Тербуш. Я не желаю, чтобы…
Дидро (в апофеозе). Прочь!
М-ль Гольбах. Но вы же не дадите ей…
Дидро (ужасен). Прочь! Я распыляюсь. Я растрачиваю себя на пустяки. Для вас у меня больше времени нет. Меня ждет «Энциклопедия». (Решительно берет обеих под руки и ведет к двери.) Сударыни, увидимся позже. Мы возобновим нашу дискуссию, когда я покончу с моралью.
Г-жа Тербуш. Но я…
Дидро. Тихо! (Та же игра с м-ль Гольбах, предвосхищая ее реакцию.) Тихо! Долг прежде всего, и он не ждет. (Выпроваживает их за дверь, не удивляясь столь незначительному сопротивлению.)
Дидро один.
Вздыхает с немыслимым облегчением.
Дидро (счастлив). Я жертва! (Фатовато смотрится в зеркальце, явно довольный собою). Жертва любовных эксцессов! Чувственного шантажа! Жертва пола! (Снова глядится в зеркальце, затем спохватывается.) Я распыляюсь, распыляюсь. (Со сладостным лицемерием.) Что за ужасный день! (Улыбается своему отражению.) Однако какое благородное самоотречение! (Вновь берется за свою статью; делает гримасу и говорит, на сей раз более искренне.) Чертова статья! Проклятый Руссо! (Мечтательно.) Да, малышка Гольбах — это вам не моя дочь, просто ничего общего… А Тербуш какова!… (Вздыхает.) Мне никогда не везло: вечно мне доставались сандалии зимой и зонт в безоблачную погоду! (Решительно склоняется над статьей и безнадежно вздыхает.) Иной раз мне хочется быть не собой, а каким-нибудь Руссо, Гельвецием, Вольтером, — в общем, человеком с крепкой головой, с устоявшимися идеями, правильными, четко изложенными, которые заключают в формулы, затем в книги; идеи, которые остаются потомству, застревают в голове, отливаются в бронзе… А я меняю точку зрения, стоит женщине войти в комнату, способен перейти с гавота на менуэт в самый разгар танца, идеи проносятся у меня в голове, сталкиваются — и ничего не остается. Я просыпаюсь «за», засыпаю — «против». Гнусные молекулы… Ладно, теперь — мораль, что там с моралью…
Анжелика, Дидро.
Анжелика влетает вихрем, вся в слезах, и бросается в объятия отца.
Анжелика. Ах, папа, ты был прав! Тысячу раз прав! Я только что видела шевалье Дансени. Он отвратителен: у него недостает одного зуба!
Дидро. Что ж, тем лучше!
Анжелика. И он такой волосатый, просто ужасно…
Дидро. Он? Я как-то видел его без парика, он лыс, как колено.
Анжелика. Похоже, все, что могло расти на голове, сейчас торчит у него из ушей.
Дидро. Вот как? (Машинально ощупывает собственные уши.)
Анжелика. Папа, у меня открылись глаза, и я увидела его таким, каков он есть. Я осознала ошибку, которую собиралась совершить. Ты был прав: моя связь с Дансени была бы совершенно нелепой: он слишком стар.
Дидро. Дансени? Мы с ним ровесники.
Анжелика. Ты представляешь? Он твой ровесник! И внезапно я вспомнила все, что ты говорил мне о сохранении вида, о необходимости думать о благе детей. Я не могу иметь ребенка от такого пожилого мужчины: он может родиться слабеньким или с каким-нибудь дефектом. В таком возрасте соки организма уже наверняка подпорчены, сперма нездорова, и у нас может получиться урод.
Дидро опускает голову, подавленный ее словами.
Дидро. Раз ты так считаешь…
Анжелика (садится к нему на колени). Папа, во имя сохранения вида обещаю тебе не спать с Дансени.
Дидро (бесцветно). Вот и хорошо.
Анжелика смотрит на него.
Анжелика. Ты как будто не рад.
Дидро (с грустной иронией). Еще как рад. Счастлив до беспамятства. У меня сегодня замечательный день.
Баронне, Анжелика, Дидро.
Баронне, по своему обыкновению, врывается как ураган.
Дидро. Послушай, Баронне, это давление становится невыносимым: не смей произносить при мне слово «мораль»! Я запрещаю тебе требовать у меня эту статью!
Баронне. Сударь, я совсем не за этим!
Дидро. Вот как? А за чем же?
Баронне. Я просто не понимаю, почему вы в итоге поручили свою коллекцию картин госпоже Тербуш.
Дидро (пожимая плечами). О чем это ты?
Баронне. Вы мне поклялись, что это я отвезу их в Санкт-Петербург. Я мечтал увидеть Россию.
Дидро. Что ты тут несешь? Я ничего не поручал госпоже Тербуш, мы с нею в ссоре.
Баронне. Он с мадемуазель Гольбах во дворе загрузили полную коляску ваших картин.
Дидро. Ты что, смеешься? Картины здесь, в этой прихожей!
Охваченный сомнением, Дидро бежит в прихожую; слышен его крик.
Голос Дидро. Боже правый! (Еще громче.) Боже правый, Боже правый, Боже правый!
Анжелика (очень спокойно, к Баронне). Забавно звучит в устах атеиста.
Голос Дидро. Боже правый, Боже правый, Боже правый! (Возвращается, вне себя, с маленькой картиной в руках.) Только одна и осталась! Шарден! Она все утащила. Выставила их в окно, пока я тут… с маленькой Гольбах… ну, в общем… Боже правый!
Баронне. Как мне быть со статьей?
Однако Дидро уже умчался догонять свои картины.
Баронне, Анжелика.
Анжелика. У меня такое ощущение, что папу опять околпачили.
Баронне. Господин Дидро так доверчив.
Анжелика. И наивен. Сколько лет я уже пытаюсь раскрыть ему глаза, и все без толку! Это так тяжело — учить уму-разуму собственных родителей.
