Зырянский: Малыши, вы все сразу. Вы не тащите, животами, животами навались!
Какой-то треск, победный крик, смех: «Готово!» Воргунов, направившийся было к дверям, останавливается, задумывается, машет рукой и возвращается к лестнице. Не видя его, Федька Романченко с верхней площадки спускается вниз по перилам лестницы и на полном ходу налетает на Воргунова. Воргунов, пошатнувшись, поневоле принимают Федьку в объятия. После освобождения из них Федька очень смущен и поправляет одежду.
Воргунов: Это… что ж вы… спешите так!..
Романченко: Там… это… станки. А вы кто — инженер?
Воргунов: Да, инженер, а все-таки надо развивать меньшую скорость.
Романченко: Когда спешишь…
Воргунов: Тогда у вас третья скорость.
Романченко: Угу!
Воргунов: Вы там увидите Блюма, попросите его зайти ко мне — к Воргунову.
Романченко: Есть пригласить товарища Блюма. (Убежал.)
Воргунов обернулся и тяжело смотрит ему вслед.
Занавес
Тот же вестибюль, что и во втором акте. Очень чисто, все блестит. На верхней площадке между окнами большой портрет Фрунзе, а под самым потолком на красном шелке золотой лозунг. По лестнице положена малиновая бархатная дорожка. Внизу при входе на лестницу стоит высокий денежный шкаф, а на стене — круглые часы. У денежного шкафа часовой с винтовкой. Часовой держится свободно, но когда проходит
Захаров, становится «смирно». У лестницы в специальной подстановке из белой жести — цветы. У барьера вешалки два диванчика, обитые кожей. У входных дверей пушистый половик, и все входящие обязательно вытирают ноги.
Забывчивых часовой знаком или словом приглашает к порядку.
У денежного шкафа Клюкин. Сверху спускаются Крейцер, Дмитриевский, Воргунов, Троян.
Крейцер: Совещание ни в чем меня не убедило. (Остановился.) У нас есть все: инженеры, рабочая сила, станки, материалы, инструменты, вот этот самый ваш технологический процесс. Все есть, понимаете, а продукции нет. Вы мне рассказываете: то не так, другое не так, это не выходит. А я вас не понимаю. Должно выйти. И Троян вот говорит.
Троян: Должно выйти.
Крейцер: А не выходит. Может быть, молебен отслужить нужно? Позовите попа, отслужите молебен. Святой водой покропить? Кропите все ваши агрегаты. Давайте делать то, что нужно, по вашему мнению. А что нужно? Ну? Что нужно, Петр Петрович?
Воргунов: Я так думаю, что поп и святая вода не помешают.
Крейцер (смеется): Видите?
Воргунов: Получится полный ассортимент: головотяпство, лень, чудеса и попы. Попы определенно соответствуют. Стиль будет выдержан…
Дмитриевский: Петр Петрович по обыкновению шутит. Причины ведь более или менее известны, только вы не хотите назвать их серьезными. Я уже докладывал вам: производство у нас сложное, мальчики работать не умеют, и, кроме того, как это ни неприятно признать, — крадут. Крадут инструменты, материалы. Я вот только сейчас узнал: у коммунара Собченко украли штанген, он стоит сто пятьдесят рублей, и без него работать нельзя. Штанген заграничный. И все это на самом ответственном участке, на выключателях.
Крейцер: Что вы скажите, Петр Петрович?
Воргунов: То же самое. Кражи тоже соответствуют: тоже стиль.
Крейцер: Но нужно же бороться с этим стилем! Надо же принимать меры. Найти воров, наладить учет и ответственность. Ведь и на заводах могут красть. Никто из нас никогда не думает: вот он пролетарий, так и не украдет. Пролетарий тоже может спереть. Надо организовать дело, а вы сидите и руками разводите.
Троян: Я думаю так: организм физически здоров, но наблюдаются, понимаете… так сказать, мозговые явления. Мальчики работой интересуются, к станкам относятся любовно, у нас все есть, это верно… Но вот — кражи, потом как бы это сказать: именно мозговые явления…
Крейцер: В чем дело?
Воргунов: Я вам скажу, в чем дело. Психическая установка не такая. Другая нужна психическая установка. Нужно более точное отношение к себе и к задаче. А у нас этого нет. Ведь сегодня целый скандал: диаметр штатива пять сантиметров, а диаметр пружины, которая на штатив надевается, — понимаете? — у нас вышел четыре с половиной сантиметра. Кто виноват? Виноватого, конечно, мы найдем, но это же не производственная работа — искать виноватого. Второе: выключатель. Вы говорите: мальчики виноваты. Не то, не то, Георгий Васильевич. (К Крейцеру.) Это сложная, довольно противная штука: всякие винтики, штифтики, осики, шарнирчики. У нас все это разлезается. Мы не знаем, как он собирается в Вене, а наш способ не годится…
Крейцер: Теперь понял, чего вам не хватает. Вам не хватает немца. До каких пор мы немцев будем целовать?
Воргунов: Еще долго будем целовать…
Крейцер: Глупости.
Воргунов: Будем…
Крейцер: А я говорю: глупости.
Воргунов: Ну и говорите. А пока что мы выключатель делаем вручную и накладываем заклепки по методу Иванушки-дурачка. Делаем, а того нет, чтобы задуматься, напряжения нет, воли, всего такого…
Дмитриевский: Петр Петрович, вот бы вы сели и задумались.
Крейцер: Молодец!
Воргунов: Не молодец, а гадость… Я начальник механического цеха, почему я должен выполнять работу конструктора? Что это за организация? Все в расчете на случайность. И автомат загнали.
Крейцер: Автомат стоит?
Троян: Автомат испорчен?
Дмитриевский: Нет.
Воргунов: Загнали. Это Ваш Белоконь…
Крейцер: Товарищи, вы просто не овладели техникой.
Воргунов: Вы еще скажете: болезни роста.
Крейцер: А что же, и скажу. (Смеется.)
Воргунов: Александр Осипович, простите меня, старика. В Европе давно нет холеры, сыпного тифа и этих самых болезней роста.
Крейцер (взял за пуговицу, ласково): Это потому, что Европа ваша старенькая. Из нее уже порох сыплется. У нее другие болезни: подагра, старческая немощь, артериосклероз.
Воргунов: Это, может у дворян каких там. У техников этого нет…
Троян (улыбается): Вы замечаете, Петр Петрович, что вы делаете успехи в классовом подходе?
Крейцер (хохочет): Правильно!
Воргунов (рассердился): Вам угодно называть дворян классом, а я их называю просто дармоедами. Таких подагриков и у нас еще сколько хотите.
Крейцер (хохочет): Поддели, поддели Петра Петровича…
Выходит Зырянский из столовой в повязке дежурного.
Зырянский: Васька, скоро сигнал?
Клюкин: Через двадцать минут.
Зырянский исчез. Входит Лаптенко и останавливается у дверей.
Клюкин: Чего тебе?
Лаптенко: В коммуну.
Клюкин: Чего в коммуну?
Лаптенко: Примите меня в коммуну.
Клюкин: Как тебя зовут?
Лаптенко: Гришка, Лаптенко Гришка.
Клюкин: Ты откуда?
Лаптенко: Да откуда же? Мне негде жить.
Клюкин: Давно на улице?
Лаптенко: Два года. Как ушел от мамки.
Клюкин: Сядь вот там, подожди. Нет, на диван не садись, на ступеньку сядь.
Лаптенко усаживается на ступеньку у дверей. Сверху идут Григорьев и Белоконь.
Белоконь: Я сколько раз говорил главному инженеру: раз они набросали гвоздей в коробку шестеренок, пускай они и отвечают. Я за автомат определенно не отвечаю.
Григорьев: А кто набросал?
Белоконь: Да кто же? Я знаю разве? Народ тут такой. Они меня… (Оглянулся на часового.)
Клюкин заглядывает в столовую.
Белоконь:…утопить готовы, что я с них определенно требую. Игорь Александрович, переведите меня на другой завод.
Григорьев: Глупости, работай здесь. Что тебе, плохо?
Белоконь: Оно не плохо, да народ здесь беспокойный здорово…
Григорьев: Ничего.
Белоконь: Народ здесь оскорбительный. А я такого не люблю. С автоматом этим прохода нету… Вы скажите главному…
Григорьев: Хорошо.
Входит Торская. Белоконь уходит, здоровается с ней в дверях.
Григорьев: Здравствуйте, Надежда Николаевна.
