Многие поморщились, от Валеры ожидали другого.
— С людьми надо работать, товарищ Калитин! — бородач встал и двинулся к двери.
— Помните, мы говорили, — Валера бросился спасать положение, — что можно без остановки печи подобрать режим… Чтобы и показатели, и выработка, и безопасность… — Он чувствовал, что провалил свою роль, и сейчас не то чтобы жалок, а не к месту.
— Вот, — сжалился все-таки бородач, — рабочий, оказывается, больше о государственных интересах печется, чем мы с вами, Константин Евгеньевич. — И, потрепав Валеру по плечу, вышел.
— Придется вернуться к этому разговору на другом уровне! — бросил ему вслед инженер по тэ-бэ.
— Доволен? — спросил Калитин Валеру. — Высказался? Отомстил, что ли?
— Я хотел, как лучше… — Валера опустил голову.
— Крыша, отпуск… Кто тем не пускал в отпуск? Хоть завтра. А не ты мне говорил: «Мне все равно, когда идти! Мне и ехать-то толком некуда!», не ты говорил?
— Я.
— Ну и ну… — Калитин в сердцах захлопнул за собой дверь.
— Говорят, тебя послушали? — на ходу бросил Бурнусов, когда Валера вернулся в цех.
— Он за нас за всех там высказался, — сказал Тимошенко. — Мы, говорит, могём и так, у нас шкура дубленая!
Морячки прошли, посмотрев на Валеру с сочувствием.
— Вообще, конечно, ради дела можно бы и пожертвовать полсотней, — обронил один из них.
Лишь Толя Хангаев одарил его лучезарной улыбкой:
— Вот тебе и заметано! Одна беда — шибко сознательных у нас никто не любит. Айда аноды выбивать, три штуки от той смены осталось, не успели выбить, теперь запишем себе.
Валера шел по улице мимо одинаковых, на сваях, домов. На одном плакат-предостережение: «Берегите, не разрушайте вечную мерзлоту!». Свернул в кафе-стекляшку.
В пустом помещении пожилая уборщица подметала пол, а худой, темнолицый мужчина стоял возле стола, бездумно глядел перед собой. При виде Валеры лицо его расплылось в улыбке, и он оказался совсем молодым. Моложе, наверное, самого Валеры.
— Опять ты тут, Бычок? — покачал головой Валера, направляясь к кассе.
— У них только «Айгешат», — раздалось за его спиной. — Можешь не смотреть.
— Два вареника, один раз помидоры. И два стакана, — сказал Валера в кассу.
— Мне тоже помидоры, — попросил Бычок.
— Тебе и беру, — бросил через плечо Валера, стараясь не впасть в тон благодетеля. — У меня от них чесотка. С детства…
…Они ели за столиком в углу. Как старые, давно все сказавшие друг другу приятели.
— С продсклада ушел? — спросил Валера. — Я ж за тебя ручался.
Бычок засопел, но ответил солидно:
— Доктора запретили тяжести таскать. Помолчали.
— А из бани почему?
— Жарко.
— А в плавильном не жарко было?
— Хм… — Бычок отвел глаза.
— А швейцаром в кафе-мороженом?
— Драться не люблю.
— Какая же в кафе-мороженом драка?
— Плохо, что у них первого нет… — Бычок вздохнул и посмотрел сквозь стеклянные стены куда-то далеко-далеко. — Я без первого не человек… Скажи, Валера, для чего люди живут?
Валера, дочистивший тарелку, хотел было встать, но тут поймал этот длинный, собачьей тоски, взгляд Бычка.
— Для первого, — усмехнулся Валера, торопливо положил на стол металлический рубль и бросился со всех ног вон от своей жалости, немогущества, от этой уже отлетающей души. Стакан его остался нетронутым.
Детские сады в этом далеком городе были схожи с чудом. Чего здесь только не было! И выложенные плиткой бассейны, и огромные вечнозеленые оранжереи, и какие-то веселые горки, и фонтаны. А главное — цветущие, сияющие, нарядные, абсолютно счастливые лица детишек. И в ответ невольно расцветали лица родителей, в основном молодых, немногих бабушек и дедушек, пытающихся унять, усмирить и одновременно приласкать это счастливо орущее, неистовое от радости жизни маленькое воинство.
Валера, прислонившись к стене, наблюдал за всем этим пиршеством жизни. Ему было и приятно, и неудобно, и как-то пронзительно грустно.
— А вы, дяденька, за кем пришли? За Машенькой Орловой? Она вон там… — показывали ребята на одиноко играющую около бассейна жгуче-черную девочку.
— Нет, у меня мальчик, — неожиданно ответил Валера.
— Вы за кем? — спросила молодая воспитательница.
— Да я так… Скажите, вы всех детей берете? Места у вас есть в садике?
— Через производство хлопочите. — Женщина нахмурилась. — Не хватает мест. А что делать. Не успеют приехать — и сразу рожать. Как будто нет у них других развлечений.
— Разве плохо?
— Вот я родила — и теперь из-за него здесь работаю. А до того в яслях. А я ведь химик по специальности.
— А я — плавильщик. Возьмете к себе? — Валера улыбнулся. — Поваром? — И зашагал прочь.
Он вошел в общежитие. Вахтерша с вязаньем молча подала ему телеграмму. На раскладушке под висящими в раздевалке бушлатами лежал Кабан с перевязанной рукой.
— Ты чего здесь?
— А тебе-то че? — лениво ответил Кабан. — Отдыхаю.
— Не мог поосторожней у печи? Из-за тебя чуть…
— Знаем, как ты права качал. Совесть плавильного отделения! Ха! Шестерка!
Валера опустил голову, сжал кулаки. Потом вскрыл телеграмму, удивился: «Ждем тридцатого день рождения». И подпись: «Кирилл Сергеевич».
— От кого это тебе, Иванов? Чей день рождения? — Тетя Маша всезнающе смотрела из-за очков.
— А какая разница, — пожал плечами Иванов и радостно добавил: — Еду, теть Маш!
— Куда ж етто?
— К своим, теть Маш, к своим!.. Знаешь что, Кабан? — Валера ласково наклонился к приятелю. — Я кто угодно, только не шестерка! Понял?
Валера стоял около горбольницы. В пушистой шубке вышла Нина, сестра из кабинета флюорографии. Валера шагнул навстречу.
— Простите? — Нина не узнала его.
— Приглашаю прокатиться на материк, — срывающимся голосом выговорил Валера.
— А, это вы… Шутник.
— Так как, поехали?
— Прям вот так? Прям сейчас? — смеется Нина.
— Почему сейчас? Можно перекусить на дорожку…
«Я могилку милой искал», — пел в ресторане полный человек неопределенного возраста по имени Жора. В бабочке, в грязноватом ресторанном смокинге. Пел за столиком Валеры и Нины, где веселье было в разгаре — сидели какие-то явно случайные, внезапно возникшие ресторанные приятели, присел даже метрдотель. А Валере сейчас было нужно, чтобы рядом с ним были люди, люди, люди…
Пел Жора превосходно, и все в ресторане забыли о несоответствии высокого серебряного голоса и грузной расплывчатой фигуры. Летучее напряжение счастья шло от этого свободного голоса. Валера даже прикрыл глаза.
Официанты и поварихи сгрудились в боковом переходе, и метрдотель смахивал слезу.
«Долго я могилку искал…»
— Знаешь стихи: «Вот дом, который построил Джек»? — тихо спросил Валера, наклонившись к Нине.
— Блейк в переводе Маршака. «А это синица, которая…» И еще про кошку. Наизусть не знаю…
— Жаль! Хорошие стихи. Душевные. Я к ним привязался.
— А ты вообще привязчивый, — улыбнулась Нина. — Я заметила.
— Нет, просто живешь-живешь, как по. течению, а потом вдруг подумаешь: а что ты такое? Помог ты кому-нибудь? Осчастливил? Да просто — не ради же одних денег мы на работу идем… Спим. Едим… Детей рожаем. Какая-то основа всего этого должна быть?
— Должна, — все еще продолжая улыбаться, кивнула Нина.
— Прогресс, скажешь?
— Нет, не скажу.
— И я не скажу. Мне подай человека…
— Так ты меня решил осчастливить? — осторожно спросила Нина.
Валера глянул на нее, как будто впервые увидел.
— И тебя, конечно, — уверенно, как само собой разумеющееся, согласился он. — И не только тебя! Я вот тут плюхнулся… Хотел, как всем лучше. А оказывается, так, чтобы всем лучше, — так не бывает…
