Далее какие-то малознакомые личности, встретив которых на улице ловишь себя на мысли: «Где-то я уже видел этого парня». Но сколько бы ни рылся в памяти, так и не сможешь вспомнить, где, и что они из себя представляют. Такова уж их особенность.
А вот за ними…
Чарли даже перестал дышать на несколько секунд, завороженно глядя в сторону галереи. Сердце застучало быстрее, чего с ним не случалось очень давно.
Да нет, ничего страшного не случилось. Просто наверху, в десяти ярдах от него, прижатая к высоким дубовым перилам стояла ОНА…
…Эта женщина была удивительно красива. Да нет, НЕВЕРОЯТНО красива. Ему даже показалось, будто он немножко переутомился и галлюцинирует. Ну посудите сами, что можно подумать, когда видишь фантастически красивую девушку на галерее. То есть, если бы она сидела на почетном месте, рядом с кем-нибудь из боссов — даже рядом с Домиником — это еще куда ни шло. Но ведь она стояла рядом с фэбами, дерьмовыми репортеришками и еще какими-то странными личностями.
Высокая, пять футов и семь дюймов. Волосы светлые, удивительно пушистые, спускались на плечи, завиваясь внизу. Тонкие черты лица. Мягкая улыбка, поднимающая вас туда, где сидит Христос со своими апостолами. Глаза, чудесные, лучащиеся теплым светом, голубоватозеленые, глядя в которые сразу понимаешь, что через секунду утонешь в них так же запросто, как в лазурных волнах океана. Кожа нежная, персикового оттенка, едва тронутая золотистым калифорнийским загаром. Руки под стать всему облику — невесомые, тонкие, будто выточенные из слоновой кости, спокойно лежат на темном дереве парапета. Элегантный, очень дорогой костюм лавандового цвета подчеркивает плавные линии тела и сразу будоражит фантазию. Когда она улыбнулась, на щеках появились две очаровательные ямочки.
Может, вам приходилось встречать женщин, отличающихся изысканной красотой. Не смазливой — голливудских девочек, — а утонченной, аристократической. В них сразу ощущается порода. Едва взглянув на такую женщину, вы понимаете, что это нечто почти небесное.
До той самой секунды Чарли и в голову не могло прийти, что красота способна оглушить.
… Чтобы хоть немного рассеять заполнивший голову туман, он отвернулся, ошарашенный красотой незнакомки, и несколько секунд смотрел прямо перед собой в чью-то фрачную спину, не видя ничего и ничего не воспринимая. В ушах стоял пульсирующий гул, словно сердце переместилось, из груди в голову и теперь старательно колотило о своды черепа, заглушая тягучую речь священника и басовитое пение органа. В груди появилось странное ощущение. Ее наполнила теплая волна. Настоящая эйфория. Ему даже захотелось запеть что-то странное, веселое и такое же легкое, как чувство, вызванное этой удивительно красивой женщиной.
Правда, через полминуты он уже взял себя в руки, а мгновением позже начал сомневаться, не привиделась ли ему стоящая на галерее незнакомка. Чарли вновь обернулся с некоторым опасением, что она не более чем галлюцинация, возникшая в уставшем от длительной церемонии мозгу. Газетчики, федералы…
Нет, женщина, действительно, стояла, изящно опустив руки на перила, и с интересом наблюдала за окончанием ритуала. Лицо ее лучилось радостью и искренним, неподдельным восхищением.
— Конечно, — подумал Чарли, с удовольствием разглядывая ладную фигурку, — Леди не сицилийка. Скорее всего, американка, а у янки настоящее венчание не в чести. Она, наверное, никогда ничего подобного и не видела.
Женщина почувствовала, что на нее смотрят, и опустила глаза. Их взгляды встретились. По жилам Чарли словно пропустили электрический ток. Кровь усилила свой бег, обжигая тело, заставляя его напрячься.
Она улыбнулась ему мягко, загадочно, как умеют это делать такие женщины. Было в ней некое волшебство, кружащее голову, волнующее, будоражащее душу и перевернувшее что-то в груди Чарли. Она влекла его, как ни одна женщина в жизни.
Органист уверенно и бодро начал выводить «Свадебный марш». Гости поднимались со своих мест, поворачиваясь к идущим через зал молодоженам, аплодируя и едва заметно кланяясь в знак уважения и надежды, что новая семья будет жить долго и счастливо. Сияющая невеста, под шелест огромной фаты ведомая своим новоиспеченным супругом, плыла к высоким дверям собора. Следом за ними гордо шествовали шесть пар друзей и подружек. Голливудский хлыщ оглядывал приглашенных едва ли не с большей гордостью, чем сам дон. Он вышагивал так степенно и важно, что — Чарли чуть не захохотал — приобрел удивительное сходство с петухом. Звуки органа сопровождали пару до самого выхода, резко выделяющегося на фоне темной прохлады собора желто-белым пятном.
Незнакомка аплодировала вместе со всеми — он успел заметить, но делала это с таким достоинством, словно не молодожены, а она сама шла сейчас через зал под восхищенными взглядами рукоплещущей толпы…
…Девид Вильбурн, фотограф, оказался в числе приглашенных по чистой случайности. Или по везению, как уж вам больше нравится. Собственно, он, как и все присутствующие, прекрасно знал, что представляет из себя семья Прицци, силу ее могущества и широту влияния. Девид поблагодарил Бога за то, что тот однажды послал ему заказчика в лице Эдуардо Прицци. Случилось это пару лет назад, и он, Девид, тогда постарался помочь сыну самого дона в некоем весьма деликатном деле. Нужно было снять одного из крупных банковских воротил, когда тот предавался любовным утехам в обществе молоденькой полногрудой красотки. Девид не стал интересоваться, для чего уважаемому клиенту такие фотографии, но выполнил работу на совесть. Взяв свою самую лучшую камеру и телескопический объектив, он всю ночь просидел на крыше соседнего дома, с которой отлично просматривалась вся квартира красотки, в том числе — что немаловажно — ее спальня. Это ему стоило односторонней пневмонии, но снимки получились, действительно, превосходными. Четкими. При этом лицо банкира смотрелось как нельзя лучше, а по серии фотографий можно было бы изучать «кама-сутру». Девид месяц провалялся в шикарной частной лечебнице — за счет уважаемого заказчика, разумеется, — и заработал десять тысяч долларов в качестве компенсации. Кое-кто поговаривал, что Прицци, благодаря его снимкам, сумели провернуть выгоднейшую сделку с недвижимостью, которая принесла им что-то около двадцати миллионов баков. Ничего себе, верно? Видимо, памятуя об этом случае, Эдуардо разместил у него еще один заказ. Снимать свадьбу дочери. Событие, согласитесь, далеко не рядовое и очень почетное для человека ранга Девида. Именно поэтому Вильбурн сегодня встал ни свет ни заря, тщательно помылся, уложил волосы, достал свой лучший костюм, собрал аппаратуру и необходимые причиндалы — включая отличную «кодаковскую» пленку для профессиональных работ — и ровно к трем прибыл в собор Святого Патрика, благоухая, как майская роза, и лучезарно улыбаясь во все тридцать два зуба.
На самой церемонии он старался вовсю. И уж поверьте, снимки должны были получиться потрясающими. Девид знал в этом толк и — не без основания — гордился проделанной работой, а заодно и грядущим гонораром. Эдуардо намекнул, что сумма, которую признательный отец вручит «настоящему мастеру своего дела», будет выражаться цифрой с четырьмя нулями. Вильбурн решил расшибиться в лепешку, ведь благодаря Эдуардо Прицци и его рекомендациям к Девиду начали обращаться весьма состоятельные клиенты. А благодарность — особенно если это благодарность семье — не знает пределов.
Конечно, на церемонии он был не один. Вокруг постоянно крутились еще человек пять, в основном, ребята из хороших ателье, либо репортеры различного ранга газет. Вполне возможно, у них тоже будут неплохие снимки, но Девид — в глубине души — считал себя не просто мастером, а талантливым мастером. В этом-то и заключалось отличие между ним и теми парнями, что мелькали тут и там, мерцая бликами вспышек.
В порыве творческого вдохновения Девид летал по залу, порхал, едва успевая щелкать затвором своего «Никона». А уж в финале церемонии сухие щелчки звучали прямо-таки с пулеметной скоростью. Девид пришел в чудесное расположение духа. Его посетило чувство, которое знакомо настоящим мастерам своего дела. Кураж! Вот слово, достаточно полно отражающее его. Именно оно овладело Девидом, тот снимал и снимал, не переставая, будто создавая лучшую в жизни работу. Работу, от которой зависела его судьба. Хотя так, наверное, и было.
