Сергей Белозёров - Иркутские публикации

Ещё я прощаюсь с весной —
а лес в золочёном отрепье,
и стаи истаяли в небе,
со стоном прошли над страной!

Не знаю, как цокот капели
сменяется стуком мотыг,
но вижу не в детстве, а в деле
товарищей милых моих.

Не знаю, как детство осталось
без нас — одуванчик в руке…
А к нам обращается старость
На горьком сухом языке.

Отдал мимоходом нам кто-то,
неведомо даже когда,
весёлое горе работы,
надрывное счастье труда…

О чём услышит бедный старый дворик,
когда старухи сядут у ворот?
О ценах, распашонках, помидорах,
о том, куда Отечество идёт.

Как будто корни узловаты руки,
и мёртвою водой наполнен взгляд…
Сидят в жакетах плюшевых старухи,
о внуках и погоде говорят.

Внемлите им, как самому народу,
и ежели старухи наплетут,
что это спутник путает погоду —
остановите спутник на лету.

И вдумайтесь. И не спешите, споря
со сказанным на самом склоне дней —
они хотят, чтоб мы не знали горя,
и потому им многое видней.

Это утро возносило
перистые облака,
точно свежие стропила,
видные издалека.
Было взломано и вскрыто
небо ветром и зарёй,
резкий свет упал на жито,
речку, лес и луг сырой.
И тогда меня пронзили
этот свет и та печаль,
оттого что мне Россия
отворила ширь и даль.
А под ветром травы смялись…
Я теперь не знаю сам:
здесь ли били и смеялись
и не верили слезам?
Здесь ли, нет ли разлюбили,
здесь ли жили с другом врозь?
Это всё, как столб из пыли,
покружилось, улеглось.
Есть песчаная дорога,
да заря на небесах —
ни укора, ни упрёка
нет у Родины в глазах.
Ну, а я корить не в силах,
да и некого корить…
Вот страна — над ней стропила,
мне их небом надо крыть.

Он шел по ковровой тропинке,
Улыбку скрывал — и не мог…
Но вздрогнули мы: на ботинке
На левом, развязан шнурок.

И сразу весь мир задохнулся,
И сразу весь мир зашептал:
«О, только бы он не споткнулся!
О, только бы он не упал!»

Быть может, его оградила
От малой минутной беды
Того заклинания сила:
«Родной наш, не упади!»

И если бы после мы знали
Минуту последнюю ту, —
Да мы бы дыханьем держали
Его самолет на лету!

С кем же всё-таки схож он, вышедший из-под штампа,
К полночи после таблеток впавший в лёгкую спячку,
Мальчик в кожаной куртке, встреченный у почтамта,
Стриженый под фашиста, мерно жующий жвачку?
В юности я схлестнулся, помнится, с сопляками,
Четверо было спереди, пятый ударил сзади.
Помню, один всё целился в голову каблуками —
Может быть, батя этого? Нет, мелковаты бати.
Или в особом отделе, в личном секретном деле
На фотокарточке эти чёрточки промелькнули,
В деле о «самостреле» — его молоденьком деде,
Пальцы себе отстрелившем, чтоб не идти под пули?
Нет. Мы встречались в мире, которого не бывало.
В будущем, на которое очи бы не глядели:
Он, уцелев при взрыве, вылезши из подвала,
Мчался на мотоцикле, городом мёртвых владея.
Всё, развалившись, открылось: денежный шкаф и аптека,
Всё для него: от бутылок до теплого женского тела,
Всё остальное сгорело: ни одного человека
Нет между ним и счастьем. Рыча, душа его пела.
Был он тогда постарше, выглядел он солдатом,
Шлем его не был рогатым — торчали рога автомата,
Взмах моих рук увидев, он и повёл автоматом
Здесь, у почтамта, где ночью встретились мы когда-то…
Сразу я умер. И сразу — в нынешний день метнулся,
Вместе со всем человечеством ещё непослушной рукою
Выключил это будущее, всё-таки дотянулся,
Такого теперь не будет. Будет совсем другое.
Вот и живу на свете. Сводку последних известий
Как-то спокойнее слушаю, придя на работу в девять,
Только душа не на месте, всё же душа не на месте:
Ты-то остался, парень. Что мне с тобою делать?

Не обойтись большой стране
Без нас в труде и на войне.
Мы очерствели, почернели,
Как чёрный хлеб, который ели.
Мы — сухари. И сухарям
Сначала выпадает детство:
Вздымаясь, жадно дышит тесто,
И бродят молодые дрожжи,
Но уголь с пламенем начнут
Работать чёрную работу —
И проступает соль от пота
На обгорелой корке кожи.
От ветра и от солнца суше
И твёрже становились души,
Черствела плоть в дыханье будней.
И всё же хорошо, что будет
В запасе чёрный хлеб насущный,
Насушенный на всякий случай
Для нас, — мы тоже ведь запас,
Пусть реже вспоминают нас
И отзываются не лучше —
Живём спокойно и достойно
И знаем: сухари берут
На самый непосильный труд,
На самые большие войны.

Гайка выпала в стране?
Вал карданный разболтался?
Или зуб на шестерне,
На ведущей поломался?
Несколько газетных строк
Сообщили мне устало:
Двадцать лет — нормальный срок
От идеи до металла.
Тычется изобретатель
В двери так же, как писатель,
Ровно столько, например,
Ожидал я книжку эту.
И впервые смысла нету
В том, что русский инженер
Равен русскому поэту.

Время, наверно, рассыпаться кубикам,
Время седеть, как под осень трава —
Стиснули зубы железным загубником
Тяжкие и дорогие слова.
Прежние были, как рябь на поверхности,
Эти черпнул я со дна родника,
И потому убеждённее верится
В совесть народа и правду стиха.
Было бы это. А строчка обтешется,
Вспыхнут сравненья, возникнет мотив —
Слышать бы только диктовку Отечества,
Категорический императив.