Готов ресницами мести я пыль с утра и до утра.
Как вешний ливень, пролились потоки моих горьких слез,—
Что ж, молодеет кипарис, когда под ним земля сыра!
Поверь, другой души такой — как и твоя, прекрасной — нет,—
Другой, отнявшей мой покой, как повелитель властный, нет.
Увидев твоих ног следы, любой признает, устыдясь:
На свете и живой воды, столь чистой и столь ясной, нет.
Безбожен локон твой и дик, и я пред ним не преклонюсь:
Иной мне веры — не в твой лик, свет моей веры страстной, нет.
Едва откроешь ты чело хотя бы на единый миг,—
И солнце сразу же зашло — его во тьме ненастной нет.
Какою мукой ни вяжи меня, не милуя ничуть,—
Люблю всем сердцем,— в этом лжи и лести сладкогласной нет.
В пучинах всех морей земных искал я жемчуг для тебя,—
Жемчужин, ярких, как мой стих, скажу я беспристрастно, нет.
Звучит мой соловьиный зов для розы — той, что я люблю,—
Столь голосистых соловьев, как и Хафиз безгласный, нет.
Копной твоих кудрей смятен, безумен я и одинок,
И, словно в кладезь погружен, я сердцем — в ямках твоих щек.
Всех мертвых оживляет вмиг живая влага твоих уст,—
Зачем же уст твоих родник меня на бедствия обрек?
Благоухание дохнёт от мускусных твоих кудрей,—
Китайский мускус — даже тот равняться с ними бы не смог.
А поутру ты выйдешь в сад, улыбкой яркою блеснешь —
Глядишь, от ревности гранат померк — красы не уберег.
Возвеселит ли меня вновь сад твоей вешней красоты?
Как роза, рдеет в сердце кровь — ресниц твоих набег жесток.
Все изумруды, как один, и блеск рубинов посрамят
Твоих багряных уст рубин, рейханных губ твоих пушок.
Не диво, что, узрев твой лик, Хафиз в смущении поник:
Смущенья — доли горемык, увы, и он не превозмог.
Весь мир покорила твоя красота,
Но ты лишь собою, увы, занята!
Пусть солнцем она для влюбленных горит,
Не зная заката, светла и чиста.
И родинок точки и «нуны» бровей
Красивы, как схожие с «мимом» уста.
Припомню я стан твой — истаю совсем,
И сам я уже — словно небыль, мечта.
Прекрасною речью красно ты хитришь,—
От красного слова — и щек краснота.
О, сжалься, хоть раз подари поцелуй
И душу возьми, что тобой отнята.
Как речь попугая, сладка твоя речь,—
Созвучья Хафиза лишь ей и чета!
Властитель мой, хоть иногда ты сжалься над слугой, молю,
Тяжка моя печаль-страда,— мне сердце успокой, молю.
Опутан я со всех сторон — как твои кудри, вьюсь от мук,
И скован я и сокрушен,— даруй же мне покой, молю.
Я изнемог от мук любви, твоей красою изможден,
Больное сердце обнови, объятое тоской, молю.
И телом и душой — вдвойне — стелюсь я пред тобой во прах,—
Рушь мою плоть, но душу мне, смягчась, благоустрой, молю.
Жестокий гнев твой зол и яр, но если я хоть раз вскричу,
Ты каждую из лютых кар безмерно сделай злой, молю.
О, лик твой пламенно-пунцов,— затми же солнце поутру,—
Приподними с чела покров — блесни мне красотой, молю.
Хафиз в плену твоих очей — безумной страстью в них влюблен,—
Быть жертвой этих палачей, награды удостой, молю.
Весна, о кравчий,— начинай свой пир, веселья час приблизь,
Настрой и чанг, и уд, и най, чтобы их звуки полились.
В стенанье сладостном своем любовь и страсть воспой в лугах
И с одержимым соловьем — своим собратом подружись.
Всех истинно влюбленных в сад зови на пиршество скорей,
Чтоб песни там — за ладом лад — одна вослед другой неслись.
И если в кущах красоты тебе откроет роза лик,
Пари в безумии мечты, как соловей, взлетая ввысь.
Закрытый некрасив бутон, как ты его ни украшай,—
Расцветшей розой изумлен, стократ красе ее дивись!
Когда в саду твой взор узрит тон чаровницы стройный стан,
Ты можешь позабыть самшит, без кипариса обойтись.
И если в цветнике любви ты, словно роза, расцветешь,
К себе Хафиза позови — ему, страдальцу, улыбнись.
Страдальца порадуй свиданьем,— да будет он весел и рад,
Скитальца спаси назиданьем, бредущего вдаль наугад.
Владычица избранной доли, пощаду и милость яви,
Невольника вызволь на волю из плена невзгод и утрат.
Кудрей покрывало ночное с дневного чела приоткинь,—
Сокроются солнце с луною, навеки уйдут на закат.
Вовек милосердного слова страдальцам не ждать от тебя,—
Зачем твое сердце сурово, как острый и твердый булат?
Твой взор с беспощадною силой несчастных страдальцев гнетет,—
