Юрий Нестеренко (Райт Джордж)
Стихи (2)
Так вот она, ваша победа!
А. Галич
И было так: четыре года
В грязи, в крови, в огне пальбы
Рабы сражались за свободу,
Не зная, что они — рабы.
А впрочем — зная. Вой снарядов
И взрывы бомб не так страшны,
Как меткий взгляд заградотрядов,
В тебя упертый со спины.
И было ведомо солдатам,
Из дома вырванным войной,
Что города берутся — к датам.
А потому — любой ценой.
Не пасовал пред вражьим станом,
Но опускал покорно взор
Пред особистом-капитаном
Отважный боевой майор.
И генералам, осужденным
В конце тридцатых без вины,
А после вдруг освобожденным
Хозяином для нужд войны,
Не знать, конечно, было б странно,
Имея даже штат и штаб,
Что раб, по прихоти тирана
Возвышенный — все тот же раб.
Так значит, ведали. И все же,
Себя и прочих не щадя,
Сражались, лезли вон из кожи,
Спасая задницу вождя.
Снося бездарность поражений,
Где миллионы гибли зря,
А вышедшим из окружений
Светил расстрел иль лагеря,
Безропотно терпя такое,
Чего б терпеть не стали псы,
Чтоб вождь рябой с сухой рукою
Лукаво щерился в усы.
Зачем, зачем, чего же ради —
Чтоб говорить бояться вслух?
Чтоб в полумертвом Ленинграде
От ожиренья Жданов пух?
Чтоб в нищих селах, все отдавших,
Впрягались женщины в ярмо?
Чтоб детям без вести пропавших
Носить предателей клеймо?
Ах, если б это было просто —
В той бойне выбрать верный флаг!
Но нет, идеи Холокоста
Ничуть не лучше, чем ГУЛАГ.
У тех — все то же было рабство,
А не пропагандистский рай.
Свобода, равенство и братство…
Свободный труд. Arbeit macht frei.
И неизменны возраженья,
Что, дескать, основная часть
Из воевавших шла в сраженья
Не за советскую-де власть,
Мол, защищали не колхозы
И кровопийцу-подлеца,
А дом, семью и три березы,
Посаженных рукой отца…
Но отчего же половодьем
Вослед победе в той войне
Война со сталинским отродьем
Не прокатилась по стране?
Садили в небеса патроны,
Бурлил ликующий поток,
Но вскоре — новые вагоны
Везли их дальше на восток.
И те, кого вела отвага,
Кто встал стеною у Москвы —
За проволоками ГУЛАГа
Поднять не смели головы.
Победа… Сделал дело — в стойло!
Свобода… Северная даль.
Сорокаградусное пойло,
Из меди крашеной медаль.
Когда б и впрямь они парадом
Освободителей прошли,
То в грязь со свастиками рядом
И звезды б красные легли.
Пусть обуха не сломишь плетью,
Однако армия — не плеть!
Тому назад уж полстолетья
Режим кровавый мог истлеть.
И все ж пришел конец запретам,
Но, те же лозунги крича,
Плетется дряхлый раб с портретом
Того же горца-усача.
Он страшно недоволен строем,
Трехцветным флагом и гербом…
Раб тоже может быть героем,
Но все ж останется рабом.
И что ж мы празднуем в угоду
Им всем девятого числа?
Тот выиграл, кто обрел свободу.
Ну что же, Дойчланд — обрела.
А нас свобода только дразнит,
А мы — столетьями в плену…
На нашей улице — не праздник.
Мы проиграли ту войну.
В Империи траур. Приспущены флаги.
Убито две сотни детей.
Залиты рекордным количеством влаги
Экраны и тексты статей.
Плывет по америкам и по европам,
Колышется пламя свечей.
Мешаются слезы с сусальным сиропом
Слюняво-сопливых речей.
«Всего драгоценней и чище на свете
Ребенок, сей ангел Земли!
Ах, бедные дети, несчастные дети!
О нелюди, как вы могли?»
Несчастные дети. Поспоришь едва ли,
Хоть нелюди тут с потолка —
Ведь именно люди детей убивали
Везде и в любые века.
Несчастные… Метод единой гребенки,
Конечно, привычней всего,
Но далее речь о счастливом ребенке
Пойдет. В чем же счастье его?
Не в том лишь, что выжил. Таких ведь немало
Средь загнанных в школу-тюрьму;
Других испытание это сломало,
Он тоже был близок к тому.
Он тоже сидел до последнего часа,
Как все, без воды и жратвы…
Но трое подонков из старшего класса,
Его изводивших, мертвы!
Сегодня по ним проливаются слезы,
Мучители — в списке потерь.
И черт с ними! Главное то, что угрозы
От них не исходит теперь.
И пусть террористы — не меньшие гады
И свой заслужили конец,
Но все ж кое-где совершили, что надо,
Бандитский тротил и свинец.
А мир содрогнулся: «Как можно — по детям!»
Да разве же в возрасте соль?
Он тысячу раз бы стрелял бы по этим
За все униженья и боль!
А тех, кто вещает на первом канале
О чистой, святой детворе,
Наверное, слишком давно не пинали
Ногами на школьном дворе.
Посылки идут от детей и старушек
Из Ромы, Нью-Йорка, Москвы —
Не надо, он счастлив без всяких игрушек:
Он выжил, а эти — мертвы!
Решать не ему, путь наш верен ли, плох ли,
Зачем мы убийц не казним,
Но трое подонков — подохли, подохли!
Порадуйтесь, граждане, с ним.
Красавец корнет на красавце коне
Гарцует — ну просто charmante!
За ним наблюдает блондинка в окне
Украдкой от строгой maman.
У ней под подушкой — французский роман,
В шкатулке — четыре письма,
В мозгах, разумеется, полный дурман,
Банальный, и даже весьма.
На солнце блестит серебро эполет,
Лоснится ухоженный круп,
И смотрит блондинка восторженно вслед
Под бравую музыку труб.
Она, безусловно, не слишком умна
(Глупа — это будет точней),
Но тот, от кого обмирает она,
Конечно, не многим умней:
Испорченный светских шутов ученик,
Набитый, как кукла трухой,
Чужими манерами, бредом из книг,
Bon mots и иной чепухой,
Распутник, кутила, беспечный игрок,
Дуэль он устроит шутя,
Подхватит любой новомодный порок,
Чтоб видели: он — не дитя.
И ныне он горд и доволен собой:
Прощайте, блондинки! Война!
Он ринется первым в решающий бой,
И слава ему суждена.
Товарищи вскочат взволнованно с мест,
Обнимет его командир,
И сам Император свой орденский крест
Приколет ему на мундир.
И смотрит блондинка, меняясь в лице,
Как, сам удивляясь себе,
Один жеребец на другом жеребце
Гарцует навстречу судьбе.
Уходит, уходит из города полк,
Свершая свой новый вояж
Туда, куда требует воинский долг,
Точнее — имперская блажь.
Гусары, драгуны — героев не счесть,
И каждый сражаться готов…
Имперская доблесть. Дворянская честь.
Ряды деревянных крестов.
На пошлой, нелепой, ненужной войне,
В бездарном и глупом бою
Красавец корнет на лихом скакуне
Отыщет погибель свою.
Зароют его неопознанный труп
С оторванной правой ногой,
Под гром барабанов, под музыку труб
Домой возвратится другой…
Блондинка немного поплачет в углу
Над горькой судьбой удальца,
Но вечером надо блистать на балу,
А слезы не красят лица.
Еще она будет пленяться не раз
(На день или несколько дней)
Компотом из пошлых затасканных фраз,
Но станет в процессе умней
И после резонных и чинных бесед
Уступит maman наконец:
Чиновник в отставке, помещик-сосед
Ее поведет под венец;
И будет в деревне толстеть и скучать
Блондинка, имея взамен
Супруга, способного не замечать
Ее мимолетных измен;
Без модных идей и без бурных страстей,
Вдали от столичных юнцов
Родит четырех или больше детей
От трех или больше отцов.
Чиновником старшему стать суждено,
Из младшего выйдет корнет…
Но полно! К чему продолжать? Все равно
Конца у истории нет.
Пусть время на тронах меняет зады,
Но суть остается всегда,
И если пришелец с далекой звезды
Когда-нибудь взглянет сюда,
На этих, пятнающих тело Земли —
То, факты в уме перебрав,
Склонясь над прицелом, скомандует: «Пли!»
И будет по-своему прав.
