Римма Казакова
- Сойди с холма и затеряйся разом... - Ступлю туда, куда ступлю... - Я житейским бесчисленным радуюсь хлопотам... - Я не умела жить несмело... - Будет дальняя дорога... - Двое - Дураки - Из первых книг, из первых книг... - Лето благостной боли... - Любить Россию нелегко... - Мы молоды. У нас чулки со штопками... - На фотографии в газете... - Ну и не надо. Ну и простимся... - Осень - Песенка о парусе - Помпея - Постарею, побелею... - Я не здесь...
* * * Мы молоды. У нас чулки со штопками. Нам трудно. Это молодость виной. Но плещет за дешевенькими шторками бесплатный воздух, пахнущий весной.
У нас уже - не куклы и не мячики, а, как когда-то грезилось давно, нас в темных парках угощают мальчики качелями, и квасом, и кино.
Прощаются нам ситцевые платьица и стоптанные наши каблучки. Мы молоды. Никто из нас не плачется. Хохочем, белозубы и бойки!
Как пахнут ночи! Мокрым камнем, пристанью, пыльцой цветочной, мятою, песком... Мы молоды. Мы смотрим строго, пристально. Мы любим спорить и ходить пешком...
Ах, не покинь нас, ясное, весеннее, когда к нам повзросление придет, когда другое, взрослое везение нас по другим дорогам поведет.
От лет летящих никуда не денешься, но не изменим первым "да" и "нет". И пусть луны сияющая денежка останется дороже всех монет.
Жизнь - наковальня. Поднимайте молоты! На молодости - главные дела. Мы молоды. Мы будем вечно молодо смотреться в реки, в книги, в зеркала... Римма Казакова. Страна Любовь. Москва, "Молодая Гвардия", 1980.
ОСЕНЬ Все в природе строго. Все в природе страстно. Трогай иль не трогай То и это страшно.
Страшно быть несобранной, Запутанной в траве, Ягодой несорванной На глухой тропе.
Страшно быть и грушею, Августом надушенной,Грушею-игрушкою, Броше 1000 нной, надкушенной...
Страсть моя и строгость, Я у вас в плену. Никому, чтоб трогать, Рук не протяну.
Но ведь я - рябина, Огненная сласть! Капельки-рубины Тронул - пролилась.
Но ведь я - как ярмарка: Вся на виду. Налитое яблоко: Тронул - упаду!
Лес тихо охает Остро пахнет луг. Ах, как нам плохо Без надежных рук!
Наломаю сучьев. Разведу огонь... И себя измучаю, И тебя измучаю. - Тронь!.. ...Не тронь!... Римма Казакова. Страна Любовь. Москва, "Молодая Гвардия", 1980.
ДУРАКИ Живут на свете дураки: На бочку меда - дегтя ложка. Им, дуракам, все не с руки Стать поумнее, хоть немножко.
Дурак - он как Иван-дурак, Всех кормит, обо всех хлопочет. Дурак - он тянет, как бурлак. Дурак во всем - чернорабочий.
Все спят - он, дурень, начеку. Куда-то мчит, за что-то бьется... А достается дураку Как никому не достается!
То по-дурацки он влюблен, Так беззащитно, без опаски, То по-дурацки робок он, То откровенен по-дурацки.
Не изворотлив, не хитер,Твердя, что вертится планета, Дурак восходит на костер И, как дурак, кричит про это!
Живут на свете дураки, Идут-бредут в своих веригах, Невероятно далеки От разных умников великих.
Но умники за их спиной гогочут...
- Видели растяпу? Дурак, весь век с одной женой! - Дурак, не может сунуть в лапу! - Дурак, на вдовушке женат И кормит целую ораву!...
Пусть умники меня простят Мне больше дураки по нраву.
Я и сама еще пока Себя с их племенем сверяю. И думаю, что дурака Я этим делом не сваляю.
А жизнь у каждого в руках. Давайте честно к старту выйдем, И кто там будет в дураках Увидим, умники! Увидим. Римма Казакова. Страна Любовь. Москва, "Молодая Гвардия", 1980.
* * * На фотографии в газете нечетко изображены бойцы, еще почти что дети, герои мировой войны. Они снимались перед боем в обнимку, четверо у рва. И было небо голубое, была зеленая трава.
Никто не знает их фамилий, о них ни песен нет, ни книг. Здесь чей-то сын и чей-то милый и чей-то первый ученик. Они легли на поле боя,жить начинавшие едва. И было небо голубое, была зеленая трава.
Забыть тот горький год неблизкий мы никогда бы не смогли. По всей России обелиски, как души, рвутся из земли. ...Они прикрыли жизнь собою,жить начинавшие едва, чтоб было небо голубое, была зеленая трава. Римма Казакова. Помню. Москва, "Советская Россия", 1974.
* * * Любить Россию нелегко, она - в ухабах и траншеях и в запахах боев прошедсих, как там война ни далеко.
Но, хоть воздастся, может быть, любовью за любовь едва ли, безмерная, как эти дали, не устает душа любить.
Страна, как истина, одна,она не станет посторонней, и благостней, и проторенней, тебе дорога не нужна.
И затеряться страха нет, как незаметная песчинка, в глубинке города, починка, села, разъезда, верст и лет.
Отчизны мед и молоко любую горечь пересилят. И сладостно - любить Россию, хотя любить и нелегко. Римма Казакова. Страна Любовь. Москва, "Молодая Гвардия", 1980.
* * * Будет дальняя дорога, то в рассвет, а то в закат. Будет давняя тревога и по картам, и без карт.
Юность, парусник счастливый, не простившись до конца, то в приливы, то в отливы тянет зрелые сердца.
Нет, не строки - дарованье и природы, и судьбы,этих смут очарованье, опьянение борьбы.
Не оплатишь это небо, где - с орлами в унисон чувствуешь, как грозно, нервно пахнет порохом озон... Римма Казакова. Страна Любовь. Москва, "Молодая Гвардия", 1980.
* * * Лето благостной боли, постиженья печального света... Никогда уже больше не будет такого же лета.
лето, где безрассудно и построили, и поломали. Лето с тягостной суммой поумнения и пониманья.
Для чего отогрело все, чт 1000 о с летним листом отгорело? Но душа помудрела, и она, помудревши, узрела
кратковременность лета, краткость жизни, мгновенность искусства и ничтожность предмета, что вызвал высокие чувства. Римма Казакова. Страна Любовь. Москва, "Молодая Гвардия", 1980.
ПЕСЕНКА О ПАРУСЕ М.Светлову
Веселый флаг на мачте поднят как огонек на маяке. И парус тонет, и парус тонет за горизонтом вдалеке.
А по воде гуляют краски, и по-дельфиньи пляшет свет... Он как из сказки, он как из сказки, таких на свете больше нет.
А море вдруг приходит в ярость такой характер у морей. Куда ты, парус, куда ты, парус, вернись скорей, вернись скорей!
Но парус вспыхнул, ускользая, и не ответил ничего. И я не знаю, и я не знаю, он был иль не было его... Римма Казакова. Помню. Москва, "Советская Россия", 1974.
* * * Постарею, побелею, как земля зимой. Я тобой переболею, ненаглядный мой.
Я тобой перетоскую,переворошу, по тебе перетолкую, что в себе ношу.
До небес и бездн достану, время торопя. И совсем твоею стану только без тебя.
Мой товарищ стародавний, суд мой и судьба, я тобой перестрадаю, чтоб найти себя.
Я узнаю цену раю, ад вкусив в раю. Я тобой переиграю молодость свою.
Переходы, перегрузки, долгий путь домой... Вспоминай меня без грусти, ненаглядный мой. Русская советская поэзия 50-70х годов. Хрестоматия. Составитель И.И.Розанов. Минск, "Вышэйшая школа", 1982.
* * * ...Ну и не надо. Ну и простимся. Руки в пространство протянуты слепо. Как мы от этой муки проспимся? Холодно справа. Холодно слева. Пусто.
Звени,
дорогой колокольчик, век девятнадцатый,снегом пыли! Что ж это с нами случилось такое? Что это? Просто любовь. До петли. До ничего.
Так смешно и всецело. Там мы, в наивнейшей той старине. Милый мой мальчик, дитя из лицея, мы - из убитых на странной войне, где победители бедные люди,о, в победителях не окажись!где победитель сам себя судит целую жизнь, целую жизнь. Русская советская поэзия 50-70х годов. Хрестоматия. Составитель И.И.Розанов. Минск, "Вышэйшая школа", 1982.
ДВОЕ У поезда, застыв, задумавшись в глазах бездонно и черно,стояли девушка и юноша, не замечая ничего.
Как будто все узлы развязаны и все, чем жить, уже в конце,ручьями светлыми размазаны слезинки на ее лице.
То вспыхивает, не стесняется, то вдруг, не вытирая щек, таким сияньем осеняется, что это больно, как ожог.
А руки их переплетенные! Четыре вскинутых руки, без толмача переведенные на все земные языки!
И кто-то буркнул:- Ненормальные!Но сел, прерывисто дыша. К ним, как к магнитной аномалии, тянулась каждая душа.
И было стыдно нам и совестно, но мы бесстыдно все равно по-воровски на них из поезда смотрели в каждое окно.
Глазами жадными несметными скользили по глазам и ртам. Ведь если в жизни чем бессмертны мы, бессмертны тем, что было там.
А поезд тронулся. И буднично неужто эта нас зажгла?с авоськой, будто бы из булочной, она из тамбура зашла.
И оказалась очень простенькой. И некрасива, и робка. И как-то неумело простыни брала из рук проводника.
А мы, уже тверды, как стоики, твердили бодро:- Ну, смешно! И лихо грохало о столики отчаянное домино.
Лились борщи, наваром радуя, гремели миски, как тамтам, летели версты, пело радио...
Но где-то,
где-то,
где-то там, вдали, в глубинках, на скрещении воспоминаний или рельс всплывало жгучее свечение и озаряло все окрест.
И двое, раня утро раннее, перекрывая все гудки, играли вечное, бескрайнее в четыре вскинутых руки! Римма Казакова. Помню. Москва, "Советская Россия", 1974.
* * * Из первых книг, из первых книг, которых позаб add ыть не смею, училась думать напрямик и по-другому не сумею.
