Великий спор, затеянный веками,
Взывает к справедливому суду.
Но только суд безмолвствует, как камень,
Что был протянут некогда Христу.
Кто различит, где истина нагая?..
Где ложь в парче и царских соболях?..
Кто фолианты дел перелистает
И сделает пометки на полях?
И кто отыщет судей благородных,
Презревших сети взяток и наград,
Посмевших сильным мира не в угоду
Решить, как есть — кто прав, кто виноват?
Заполнен зал огромный до отказа…
И затаит дыхание народ,
Когда, как гром небесный, грянет фраза
Над всей планетой нашей: — Суд идет!
И в этот миг я встану, как свидетель,
Коснувшись сердца правою рукой.
И той, что мне дороже всех на свете,
Я поклянусь пред небом и землей.
Преодолев угрозы и невзгоды,
Не отрекусь от выстраданных слов.
Поэт и лжесвидетель — антиподы,
Несовместимы, как добро и зло.
Судейский молоток ударит трижды
По центру мира — точке болевой,
Так громко, что глухой его расслышит
И вновь дар речи обретет немой.
И эха отдаленного раскаты
Взорвутся троекратно: — Суд идет,
Который «равнодушен к звону злата»
И все о каждом знает наперед.
Пред ним бессильны даже президенты
И беззащитней пешек короли.
Он беспристрастен с этого момента
К любому обитателю земли.
… Но вдруг какой-то путник неизвестный
Ворвался в зал в распахнутом пальто
И выкрикнул взволнованно, но веско
Разящее, как меч: — А судьи кто?
Пусть всяк из четверых поочередно
Поднимется из кресла своего
И, не таясь, расскажет всенародно:
Какие есть заслуги у него?
И первый судия промолвил строго:
— Я — правда. Я на правильном пути.
В меня народы верили, как в Бога,
Когда им было некуда идти.
Но старики, шептавшиеся робко,
Заговорили вдруг наперебой:
— Извилиста в горах любая тропка,
Но разве правда может быть кривой?
И курица взахлеб захохотала,
И завизжала сытая свинья.
И, обнажив раздвоенное жало,
В клубок свернулась скользкая змея.
Тогда второй судья сказал достойно:
— Я — справедливость. Испокон веков
Мое возмездье прекращало войны,
Рабов освобождало от оков.
Но юноши, молчавшие до срока,
Затопали ногами в свой черед:
— Да разве справедлива та дорога,
Что неуклонно к пропасти ведет?
Захрюкала свинья самодовольно,
Уткнувшись рылом в грязную бадью.
Несушка закудахтала невольно,
Перепугав уснувшую змею.
Тут третий судия воскликнул, стоя:
— Я — подвиг. Сочетаются во мне
Два совершенства — мудрость с красотою,
И этого достаточно вполне.
Но дети, что сидели терпеливо,
В два пальца засвистели, как в кино:
Мол, сыты мы и мудростью трусливой,
И глупою отвагою давно.
От возмущенья курица застыла
И зашипела грозная змея.
И, вытянув запачканное рыло,
Еще сильней зачавкала свинья.
Тем временем решительно встал с места
Тот судия, что прочих был главней,
И резко отчеканил: — Я известен
В народе непредвзятостью своей.
Мой зоркий взгляд огнем испепеляет,
Он для иных страшнее, чем чума.
Другим посмертно славу возвращает,
Поскольку я — История сама!
От этих слов, как будто рябь по морю,
По залу дрожь испуга пронеслась…
И, не понять, на счастье иль на горе,
Вдруг разомкнулась временная связь.
И, заглушая все иные звуки,
С утробным стоном стены разошлись,
И из земли бесчисленные руки
На всех погостах мира поднялись.
Задребезжали ржавые оковы,
И с этим звоном слился общий глас:
— Потомки наши, дайте же нам слово,
Которое украдено у нас.
И, будто доказательства немые,
К ногам высоких судей в тот же миг
Швырнули гневно руки неживые
Всё то, чем и поныне полон мир.
Куски паучьей проволоки жесткой,
Золу и полосатое тряпье,
И гладко отшлифованные доски,
Где выведено: «Каждому — свое».
Сторожевые вышки, и бараки,
И аккуратных виселиц ряды,
И все те безымянные овраги,
Где ни креста, ни камня, ни звезды…
Приблизились и распахнулись дали,
И среди женщин, незнакомых мне,
Увидел вдруг я маму в черной шали,
Стоявшую немного в стороне.
Пока кричали все, она молчала,
Как будто никого и не виня,
Но взор ее, исполненный печали,
Был устремлен сквозь годы на меня.
— Чего вам, люди, надобно?.. Ответьте. —
Опешил растерявшийся судья. —
Давно уже вас нет на белом свете,
И в том повинен, кажется, не я.
— Но кто же виноват, — спросили люди, —
Что мы ушли до срока в мир иной?
История, тебя судить мы будем
По праву, оскверненному тобой.
Твоих кумиров свергнем с пьедесталов,
Гранит и мрамор яростно дробя.
История, ты точно одеяло,
Которое все тянут на себя.
Расплылись кляксы на твоих страницах
И факты погребли в чернильной мгле,
Как будто фараоновы гробницы,
Фундаментом приросшие к земле.
История, порою ты похожа
На женщину, которая мужей
Меняет, как змея меняет кожу,
И гонит опостылевших взашей.
Кривые зеркала в твоих покоях
На мир бесстыже пялятся со стен,
И в каждом отражение кривое
Античной подражает красоте.
История, ты критикам подобна,
Чье мненье, извиваясь без конца,
Становится прямым, когда удобно
Для высокостоящего лица.
Под чьи ты только дудки не плясала,
В чьи только платья не рядилась ты:
То рядовым была, то генералом,
Играя, точно в кубики, в посты.
Не ты ль в бараний рог согнула правду,
А кривду обтесала, как бревно?..
Но пробил час — и нам теперь на равных
С тобою разговаривать дано.
История, бездарная актриса,
Пускай тебе партер рукоплескал,
Зато галерка откровенным свистом
Всегда обескураживала зал.
Сотри же грим!.. Белила и румяна
Твоих морщин не в силах скрыть уже,
Хотя они скрывали наши раны,
Горящие на теле и в душе.
История, болтливая гадалка,
Тебе, преодолевшей стыд и страх,
Шестерок замусоленных не жалко,
Коль козырной король в твоих руках.
Не ты ли свои лучшие страницы
Спалила на безжалостном костре?
Не ты ли хладнокровною убийцей
Вела людей безвинных на расстрел?
Не ты ль трубила: Сталин — вождь народа!
Когда над всей страной сгустилась мгла?
Не ты ли в упоении свободы
Его тираном после нарекла?
Где Тухачевский? Где Муслим Атаев?
Где сотни тысяч безымянных жертв?..
История, молчи! Не доверяю
Я твоему раскаянью уже.
Ведь даже Шамиля ты пятикратно
Оговорила, глазом не моргнув,
Но нынче клевету твою обратно
Тебе я с отвращением верну.
Пускай урчит хавронья над корытом,
Гадюка извивается дугой
И курица в курятнике сердито
На петуха кудахчет день-деньской.
… Взмолился зал: — Сикстинская мадонна!
Лицо свое прекрасное яви.
И, может быть, прозреют миллионы
И снова возродятся для любви.
Но вздрогнула картина Рафаэля,
И гладкий лик растрескался, скорбя,
А губы прошептали еле-еле:
— И Гитлер мнил художником себя…
Взгляните на безумные полотна —
Они в цене, поскольку вновь и вновь
Их кто-то реставрирует охотно,
Обмакивая кисть в густую кровь.
— О, пощади народ, святая дева,
Сойди на землю с белых облаков,
Чтоб нас спасти от праведного гнева
И защитить от собственных грехов.
Но только был ответ Марии кратким:
— Ах, люди, снизошла бы я, да вот
Боюсь, что ваши волчьи все повадки
Младенец непорочный переймет.
На небе сострадая вам безмерно,
Я все же не покину райских врат…
Я мать, и потому я милосердна,
Но из меня неважный адвокат.
… Притихли люди в зале заседаний,
Потупив повлажневшие глаза.
И в тот же миг у каменного зданья
Протяжно завизжали тормоза.
Сутулый инвалид, каких в России
Не счесть, на «Москвиче» приехал в суд
И в зал вошел, прихрамывая сильно.
Откашлялся… — Кто главным будет тут?
История спросила: — Вы свидетель?
Повестку вашу предъявите мне.
Но, усмехнувшись, ветеран ответил:
— Повестку я оставил на войне.
И тотчас из кармана осторожно
Он два портрета выцветших извлек,
Сказав при этом: — Ими, если можно,
Я заменю казенный ваш листок.
Как будто по команде, судьи встали
И фото поднесли к своим глазам…
— Позвольте, гражданин, ведь это Сталин…
Зачем его вы притащили нам?
И не один, а сразу два портрета…
Задумался старик и произнес:
— Вся жизнь моя является ответом
На этот заковыристый вопрос.
Ведь Сталин был один, когда отважно
Я с именем его бросался в бой.
И потому мне знать сегодня важно,
Откуда появился вдруг второй?
Вы нынче не кумира развенчали,
А молодость суровую мою,
Раненья и солдатские медали,
Добытые в решительном бою.
История вздохнула: — Я согласна
С тобой во многом, только всякий раз
Не люди ли писали ежечасно
Мои страницы, кто во что горазд?
И грамотей, и неуч бестолковый,
Глядеть не смея истине в глаза,
Пытались, каждый, вставить свое слово
Или хотя бы букву дописать.
Но лишнюю любую запятую
Вы сваливали тут же на меня,
Забыв одну пословицу простую,
Что нечего на зеркало пенять…
Пьянчужка не поддастся уговорам
Ни друга, ни месткома, ни жены.
Вор, отсидев в тюрьме, вернется вором,
Когда его наклонности дурны.
Хапуга не побрезгует наваром,
И клеветник не выронит пера.
Не каждому отчаянным Хочбаром
Дано шагнуть в чистилище костра.
Вы можете кумиров ниспровергнуть
И новым поклоняться в свой черед,
Но от ошибок сотня нюренбергов
Вас все равно не предостережет.
Свинья угрюмо вытянула рыло,
Змея проворно выплеснула яд,
А курица панически укрыла
Под крыльями взъерошенных цыплят.
