Предисловие к Мирозданию - Саша Немировский

Это было давно,

это было вчера или не было вовсе?

Мы живем теперь после

или, может быть, до;

или время сейчас через это проносит

потоком?

Вечера и утра есть ли в тонком

пространстве?

Наших жизней осколки

выживают ли там, пребывая в прекрасном?

. .

Я гадал, я считал, я по косвенным данным мозаику

слагал,

я о том, что открылось, себе не солгал.

Измеренье другое, как в него подсмотреть,

ведь нельзя ж в любопытстве приветствовать

смерть?

. .

Вот тонкий мир. Не знаю где, здесь не темно

и не светло.

Ни ветра, ни движения среды.

Беседуют два старика. Два ангела, две сущности.

В открытое окно

виднеется стена скалы,

журчит вода.

Едва светлеет красное пятно

в ногах того, что слева. Он в тучности

своей стоит, чуть хрипло дышит, капая слова

беседы неторопливо низким голосом

другому. Другой – чуть помоложе,

одетый простенько,

но ростом выше,

с седою бородой, сидит на стуле, пишет

пальцем, кожей

по пластине, висящей в воздухе, и звуки слушает,

что первый скупо крошит,

и отвечает только после вздоха.

Ну что, коллега, снова та эпоха,

когда пора садовниками быть?

Разросшиеся кущи на кроху

упорядочить, уменьшить, чтоб запустить

расти на следующий виток в здоровом виде?

Да, лидер,

ты, конечно, прав. Сто лет уж миновало с той поры,

как мы «испанке» дали путь и пищу.

Сюжет на выдохе. Всё так же нищи

духом богачи, всё так же продолжаются пиры,

всё так же рыщут

в поисках наживы, губя планету, делая ошибки,

не короли и не визири, а президенты да министры —

все однодневные «цари-горы» —

индустриалисты,

политики, чьи лицемерные дары,

как обещанья, что не шибко

выполнимы. Чем тут не удивишь?

То технологии ужимки. Куда от них сбежишь?

И вроде не нужны,

а всё ж с животной радостью используем и мы.

Но на одно полезное изобретенье

приходится под сотню

засоряющих природу добавлений.

Почти что беспроблемным

стало размноженье.

Но вот зачем долгоживущие тела,

когда душа на выходе всё хуже к нам приходит?

Мы посылаем их обратно, вроде

с надеждою, что вырастет она,

но – бац – загнила и растлилась.

Вот дела,

в итоге всё, что возвратилось,

до сердцевины за ново

счищать и снова собирать

из душ животных в человечью сущность.

Добавь ещё, что с са́мого

начала настраивать, чтоб лучше

узнавалась возрождённым телом,

здоровьем наливалась и гудела,

вновь бесшабашно

прожигая цикл.

Да, это точно. Он, как сажа, —

оставляет блики.

Содрать налёт самолюбви с души не просто.

Я помню круг земной, тысячелетия назад,

я – небольшого роста

мальчуган, тогда был взят

в позорный плен и продан во дворец.

Сначала думал, что придёт ко мне скопец,

но нет, я там работал, как садовник,

от солнца был в чепец

одет, ухаживая за висящими садами.

Я ровно

резал, закреплял и удобрял растенья днями

напролёт, переходя с террасы на террасу.

Как акробат, висел и стриг под форму вазы

корни, потом подвязывал,

да смачивал водою.

Там подо мною

тёк поток в каньоне

узком. Так глубоко, что лишь вода шумела.

Дна видно не было,

но лишь пространство

в котором птицы, да другие бедолаги,

как и я, работали над доставленьем влаги,

над засыпанием земли

в висящие над пропастью платформы.

Мы ежечасно

рисковали жизнью ради корма

цветам. О да! – цветы цвели

и радовали глаз вельможам, власть имущим:

царю, царице, всем другим живущим

в роскоши. Искусственные кущи

росли, переплетаясь, птицы пели.

Мы умирали, падая, в неловкости сорвавшись…

И там, внизу, останки наши звери ели.

Однажды утром, ветреным и мокрым,

на мой прыжок с террасы

на платформу

смотрела девушка.

О, это был волшебный

сон!

Копна волос

струилась тёмной массой

по плечам,

где их поток, достигнув бе́режка

туники, истончался

в рисунок тени.

На белой коже места не было другим вещам.

Материя накидки

(иль лёгкого плаща?)

так облегала грудь,

что я готов был ниткой

стать в её плетенье.

Дождь