Игорь Северянин - Том 3. Менестрель. Поэмы

В гирляндах из ронделей и квинтин,
Опьянены друг другом и собою
В столице Eesti, брат мой Константин,
На три восхода встретились с тобою.

Капризничало сизо-голубою
Своей волною море. Серпантин
Поэз опутал нас. Твой «карантин»
Мы развлекли веселою гульбою…

Так ты воскрес. Так ты покинул склеп,
Чтоб пить вино, курить табак, есть хлеб,
Чтоб петь, творить и мыслить бесконтрольно.

Ты снова весь пылаешь, весь паришь
И едешь, как на родину, в Париж,
Забыв свой плен, опять зажить корольно.

Ее раздольный голос так стихиен,
Крылат, правдив и солнечно-звенящ.
Он убедителен, он настоящ,
Насыщен Русью весь, — он ороссиен.

При голосе таком глаза какие, —
Нежней лазори и прохладней чащ,
Которые проглазятся сквозь плащ, —
Какие, как не только голубые?…

Необходим закон — при том, что в двух
Строфах рассказано, иметь и дух
Денно-светильный, голубой, крылатый.

А раз душа небесна, то и дар
Не-может быть иным. В святой пожар
Иду калить побед своих булаты!

Я тронут: Ваша лира мне близка,
И строфы Ваши праведны. Корону,
Дар неба, смяла выродка рука, —
    …Я тронут!

Приял уклон к утонченному тону
Строф аромат, приплыв издалека.
В сочувствии — от зла зрю оборону.

Так «у моря погоды» жду. Река,
Поля и лес со мною вместе стонут
Надеждою моею. А пока —
    Я тронут.

Благоухала матиола
Семь лет назад в пресветлой Эстии,
И значит — жил здесь Сологуб…
И голос некий, как виола,
Потусторонние известия
Вещал из женских алогуб…

Увы. Вы этого не помните —
Затем, что Вы тогда не жили,
И это, право, очень жаль:
Духовней были дни и скромней те,
Мы больше дух, чем тело, нежили, —
И чтилась некая скрижаль…

Там, где моря влага синяя
Острошхерною косой
С прибережной полосой
Разграничена, сфинкс-Финния
Взор дарит своей красой.

Вы, пробравшийся в Финляндию
И попавший в Гельсингфорс,
Вы, отвергший «красный форс»,
Получаете гарантию,
Что из Вашей крови морс
Сатане не будет выделан,
С чем и поздравляю Вас
И целую много раз.

Бедный принц! как много видел он!
Сколько слышал страшных фраз!
Исцелитесь от уныния
На лужайках финских скал.
Помню ныне я бокал
За твое величье, Финния!
За полярный твой закал!

Пользуясь любезным разрешеньем
Вашим — посещать Ваш дом без Вас,
Мы пришли со скромным подношеньем
Более для слуха, чем для глаз…

Я — поэт, и мне доступны страсти,
Алый притягательный графин:
Разделил его я на две части, —
Я повинен в этом не один…

Ведь моя возлюбленная тоже
Поэтесса, знающая страсть…
Ах, и ей, как мне, вино пригоже!
Ах, и ей его желанна сласть!

За здоровье Принца — Лильевзора
Пили бесподобный «Барбарис».
В результате: нет у Вас ликера,
Но — одна из ярких импровиз!

Трагические сказки! Их лишь три.
Во всех мечта и колдовство фантазий,
Во всех любовь, во всех душа в экстазе,
И всюду смерть, куда ни посмотри.

О, сказочные звуки, где внутри
Тщета любви и нежность в каждой фразе…
Какая скорбь почти в святом рассказе!
О, Время! Ты глаз Памяти не три:

Пусть сон мотивов сказочно-тревожных,
Мне сердца чуть не рвущих, невозможных
В уловленной возможности своей,

Пусть этот сон всю жизнь мою мне снится,
Дабы иным ему не замениться, —
Сон музыки, которой нет больней!

Она противостатна мне. Она
Совсем не то, чего ищу я в деве.
Но лишь при ней душе поют деревья
И только с ней мне жизнь моя нужна.

Ей не понять стилистики изыскной
Лианно-обольстительных секстин,
Ни Врубеля внеразумных картин, —
Ей не понять — убоженке мне близкой…

Ее мирок — не космос чувств моих,
А просто — буржуазная улыбка.
Она — моя любимая ошибка,
Сознательно мной вложенная в стих…

Она мила своею простотою,
Душевною опрятностью мила.
Пусть я велик, пускай она мала,
Но я, — признаться ль вам? — ее не стою!..

Глаза зеленые с коричневыми искрами.
Смуглянка с бронзовым загаром на щеках.
Идет высокая, смеющаяся искренно,
С вишневым пламенем улыбок на губах.

Такая стройная. Она такая стройная!
Она призывная и емкая. Она
Так создана уже, уж так она устроена,
Что льнуть к огнистому всегда принуждена…

Вся пророкфорена, и вместе с тем не тронута…
О, в этом самчестве ты девность улови!
И как медуза, что присосана к дредноуту,
Пригвождена она трагически к любви…

С той стороны Финляндского залива,
Из города-страны озер и скал,
Вы пишете, — и в грезах зреет слива,
Находишь вдруг, чего и не искал…

Капризно расстоянье укоротив,
Десятки верст считая за вершок,
С той стороны, из города напротив,
Вы пишете, что я для Вас — божок!..

Я, Вашему покорствуя желанью,
Слегка коснусь податливой струны,
Послав в ответ «с той стороны посланью»
Свою поэзу с этой стороны…

Ваш дом среди заводских пустырей,
От города приморского в трехверстьи,
Ваш дом, куда охотно ездят гости,
Дом широко распахнутых дверей.

Куда попасть, чем выбраться, скорей,
И где поэт в своем заздравном тосте
(Хотя вокруг и злобствовал Борей…)
Приветствовал хозяев, чуждых злости,

Ваш дом, где неизменен тонкий вкус
В литературе, мебели, гравюрах,
Где фея настроенья — в абажурах,

И где не редкость — встречи знатных муз,
Где культ наипрекраснейшей богини,
Ваш дом — оазис в городской пустыне.

Моя Фелиссочка! Моя красавица!
Тебе, Любимая, мой «Менестрель».
Всему изыскному должна ты нравиться,
Моя Фелиссочка — моя свирель!

Пускай для грубого ты только «выскочка», —
Что мне до зтого: ты мне люба!
Моя Таланточка! Моя Фелиссочка!
Моя Исканная! Моя Судьба!

Тебе лишь сладко мне сказать: «Невесточка», —
Здесь браконенависть — браколюбовь…
О, символ Эстии, ребенок-Эсточка,
С тобою молодость познал я вновь!

Да разве это жизнь — в квартете взоров гневных,
В улыбках, дергаемых болью и тоской,
И в столкновениях, и в стычках ежедневных
Из-за искусства, угнетенного тобой?

Да разве это жизнь — в болоте дрязг житейских,
В заботах мелочных о платье и куске,
В интригах, в сплетнях, в сальностях лакейских
С физиологией гнусней, чем в кабаке?

Да разве это жизнь, достойная поэта,
Избранника сердец, любимца Божества,
Да разве это жизнь — существованье это?
И если это жизнь, то чем она жива?

Она жива тобой, цветком махровым прозы,
Бескрылой женщиной, от ревности слепой,
Тупою к красоте и к окрыленьям грезы.
Тобой рожденная, она жива тобой!

Она жива тобой, мертвящею поврагой
Природы, лирики, любви и Божества,
Тобой, ничтожною, залившей черной влагой
Мои горячие и мысли, и слова.

Разбитою мечтой, причиной катастрофы
Поэта творчества вовеки ты пребудь.
Ты — бездна мрачная! ты — крест моей Голгофы!
Ты — смерть моя! ты — месть! в тебе сплошная жуть.

Я так тебя любил, как никого на свете!
Я так тебя будил, но не проснулась ты!
Да не пребудешь ты пред Господом в ответе
За поругание невинной красоты!