Владимир Высоцкий - Я, конечно, вернусь...

Если в этот скорбный час
        спустим рукава —
Соловей освищет нас
        и пойдет молва:
Дескать, силой царский трон
        все скудней,
Ел, мол, мало каши он,
Евстигней.

Кто же все же уймет шайку-лейку,
Кто на подвиги ратны горазд,
Царь тому дорогую шубейку
От щедрот своих царских отдаст!

Если кровь у кого горяча, —
Саблей бей, пикой лихо коли!
Царь дарует вам шубу с плеча —
Из естественной выхухоли!

Торопись указ зачесть,
        изданный не зря!
Кто заступится за честь
        батюшки-царя?
Кто разбойника уймет —
Соловья, —
К государю попадет
        в сыновья!

Кто оружьем побьет образину,
Кто проучит его кулаком,
Тот от царства возьмет половину,
Ну а дочку – дак всю целиком!

Сей указ – без обману-коварства.
За печатью, как в сказке, точь-в-точь.
В бой – за восемь шестнадцатых царства
Да за целую царскую дочь!

– Я – Баба Яга,
Вот и вся недолгá,
Я езжу в немазаной ступе.
Я к русскому духу не очень строга:
Люблю его… сваренным в супе.

Ох, надоело по лесу гонять,
Зелье я переварила…
– Нет, чтой-то стала совсем изменять
Наша нечистая сила!

– Добрый день! Добрый тень!
Я дак Оборотень, —
Неловко вчерась обернулся:
Хотел превратиться в дырявый плетень,
Да вот посередке запнулся.

Кто я теперь – самому не понять, —
Эк меня, братцы, скривило!..
– Нет, чтой-то стала совсем изменять
Наша нечистая сила!

– Я – старый больной
Озорной Водяной,
Но мне надоела квартира:
Лежу под корягой, простуженный, злой,
А в омуте – мокро и сыро.

Вижу намедни – утопленник. Хвать!
А он меня – пяткой по рылу!..
– Нет, перестали совсем уважать
Нашу нечистую силу!

– Такие дела:
Лешачиха со зла,
Лишив меня лешевелюры,
Вчера из дупла на мороз прогнала —
У ей с Водяным шуры-муры.

Сó свету стали совсем изживать —
Прост-таки гонят в могилу…
– Нет, перестали совсем уважать
Нашу нечистую силу!

Отчего не бросилась, Марьюшка, в реку ты,
Что же не замолкла-то навсегда ты,
Как забрали милого в рекруты, в рекруты,
Как ушел твой суженый во солдаты?!

Я слезами горькими горницу вымою
И на годы долгие дверь закрою,
Наклонюсь над озером ивою, ивою —
Высмотрю, как в зеркале, – что с тобою.

Травушка-муравушка – сочная, мятная —
Без тебя ломается, ветры дуют…
Долюшка солдатская – ратная, ратная:
Что, как пули грудь твою не минуют?!

Тропочку глубокую протопчу пó полю
И венок свой свадебный впрок совью,
Длинну косу девичью – до пóлу, до пóлу
Сберегу для милого – с проседью.

Вот возьмут кольцо мое с белого блюдица,
Хоровод завертится грустно в нем, —
Пусть мое гадание сбудется, сбудется:
Пусть вернется суженый вешним днем!

Пой как прежде весело, идучи к дому, ты,
Тихим словом ласковым утешай.
А житье невестино – омуты, омуты…
Дожидает Марьюшка – поспешай!

Вот пришла лиха беда —
Уж ворота отворяют, —
Значит, пробил час, когда
Бабьи слезы высыхают.

Значит, больше места нет
Ни утехам, ни нарядам.
Коль семь бед – один ответ, —
Так пускай до лучших лет
Наши беды будут рядом.

Не сдержать меня уговорами.
Верю свято я – не в него ли?

Пусть над ним кружáт черны вороны,
Но он дорог мне и в неволе.

Понаехали сваты́,
Словно на смех, для потехи, —
Ах, шуты они, шуты:
Не бывать тому вовеки.

Где им знать: поют кругом,
Да прослышала сама я,
Как в году невесть каком
Стали вдруг одним цветком
Два цветка – Иван да Марья.

Путь-дороженька – та ли, эта ли, —
Во кромешной тьме, с мукой-болью,
В пекло ль самое, на край света ли, —
Приведи к нему, хоть в неволю.

Ветры добрые, тайком
Прокрадитесь во темницу —
Пусть узнает он о том,
Что душа к нему стремится.

Сердцем пусть не упадет
И не думает худого,
Пусть надеется и ждет —
Помощь Марьина придет
Скоро-скоро, верно слово.

Пусть не сетует, пусть не мается,
Ведь не зря цветок в чистом поле
Нашим именем называется —
Так цвести ему и в неволе!

Жили-были нá море —
Это значит плавали,
Курс держали правильный, слушались руля,
Заходили в гавани —
Слева ли, справа ли —
Два красивых лайнера, судна, корабля:

Белоснежнотелая,
Словно лебедь белая,
В сказочно-классическом плане, —
И другой – он в тропики
Плавал в черном смокинге —
Лорд – трансатлантический лайнер.

Ах, если б ему в голову пришло,
Что в каждый порт уже давно
        влюбленно
Спешит к нему под черное крыло
Стремительная белая мадонна!

Слезы льет горючие
В ценное горючее
И всегда надеется втайне,
Что, быть может, в Африку
Не уйдет по графику
Этот недогадливый лайнер.

Ах, если б ему в голову взбрело,
Что в каждый порт уже давно
        влюбленно
Прийти к нему под черное крыло
Опаздывает белая мадонна!

Кораблям и поздняя
Не к лицу коррозия,
Не к лицу морщины вдоль белоснежных крыл,
И подтеки синие
Возле ватерлинии,
И когда на смокинге левый борт подгнил.

Горевал без памяти
В доке, в тихой заводи,
Зол и раздосадован крайне,
Ржавый и взъерошенный,
И командой брошенный,
В гордом одиночестве лайнер.

А ей невероятно повезло:
Под танго музыкального салона
Пришла к нему под черное крыло —
И встала рядом белая мадонна!

Сначала было Слово печали и тоски,
Рождалась в муках творчества планета, —
Рвались от суши в никуда огромные куски
И островами становились где-то.

И, странствуя по свету без фрахта и без флага
Сквозь миллионолетья, эпохи и века,
Менял свой облик остров, отшельник и бродяга,
Но сохранял природу и дух материка.

Сначала было Слово, но кончились слова,
Уже матросы Землю населяли, —
И ринулись они по сходням вверх на острова,
Для красоты назвав их кораблями.

Но цепко держит берег – надежней мертвой хватки, —
И острова вернутся назад наверняка.
На них царят морские – особые порядки,
На них хранят законы и честь материка.

Простит ли нас наука за эту параллель,
За вольность в толковании теорий, —
Но если уж сначала было слово на Земле,
То это, безусловно, – слово «море»!

В тиши перевала, где скалы ветрам не помеха,
        помеха,
На кручах таких, на какие никто не проник,
Жило-поживало веселое горное,
        горное эхо, —
Оно отзывалось на крик – человеческий крик.

Когда одиночество комом подкатит под горло,
        под горло
И сдавленный стон еле слышно в обрыв упадет,
Крик этот о помощи эхо подхватит,
        подхватит проворно,
Усилит – и бережно в руки своих донесет.

Должно быть, не люди, напившись дурмана и зелья,
        и зелья,
Чтоб не был услышан никем громкий топот и храп,
Пришли умертвить, обеззвучить живое,
        живое ущелье, —
И эхо связали, и в рот ему всунули кляп.

Всю ночь продолжалась кровавая злая потеха,
        потеха, —
И эхо топтали – но звука никто не слыхал.
К утру расстреляли притихшее горное,
        горное эхо —
И брызнули слезы, как камни, из раненых скал!
И брызнули слезы, как камни, из раненых скал.
И брызнули камни, как слезы, из раненых скал…

В дорогу – живо! Или – в гроб ложись!
Да, выбор небогатый перед нами.
Нас обрекли на медленную жизнь —
Мы к ней для верности прикованы цепями.

А кое-кто поверил второпях —
Поверил без оглядки, бестолково, —
Но разве это жизнь – когда в цепях,
Но разве это выбор – если скован!

Коварна нам оказанная милость —
Как зелье полоумных ворожих:
Смерть от своих – за камнем притаилась,
И сзади – тоже смерть, но от чужих.

Душа застыла, тело затекло,
И мы молчим, как подставные пешки,
А в лобовое грязное стекло
Глядит и скалится позор в кривой усмешке.

И если бы оковы разломать —
Тогда бы мы и горло перегрызли
Тому, кто догадался приковать
Нас узами цепей к хваленой жизни.

Неужто мы надеемся на что-то?!
А может быть, нам цепь не по зубам?
Зачем стучимся в райские ворота
Костяшками по кованым скобам?

Нам предложили выход из войны,
Но вот какую заломили цену:
Мы к долгой жизни приговорены
Через вину, через позор, через измену!

Но стоит ли и жизнь такой цены?!
Дорога не окончена – спокойно! —
И в стороне от той, большой войны
Еще возможно умереть достойно.

И рано нас равнять с болотной слизью —
Мы гнезд себе на гнили не совьем!
Мы не умрем мучительною жизнью —
Мы лучше верной смертью оживем!