Утихла б боль моя, Будь денег хоть немного,-На Север мне дорога Иль в южные края? О нет! Мечта убога
И множит счет потери, И пусть я снова стану Скитальцем неустанным -Не будет мне открыта Корчмы зеленой зверь.
5. Заключительное
Дрожащие на поле голубки, Ночной зверек, бегущий наугад, Животные в загонах, мотыльки Последние -- те тоже пить хотят.
Дух испустить, растаять... Где -- неважно: Средь облаков, что тают в небесах, Или среди фиалок этих влажных, Чью свжесть зори пролили в лесах.
Май 1872
Добрые мысли поутру
Под утро, летнею порой, Спят крепко, сном любви объяты. Вечерних пиршеств ароматы
Развеяны зарей.
Но там, где устремились ввысь Громады возводимых зданий, Там плотники уже взялись
За труд свой ранний.
Сняв куртки, и без лишних слов, Они работают в пустыне, Где в камне роскошь городов
С улыбкою застынет.
Покинь, Венера, ради них, Покинь, хотя бы на мгновенье, Счастливцев избранных твоих,
Вкусивших наслажденье.
Царица пастухов! Вином Ты тружеников подкрепи! И силы Придай им, чтобы жарким днем Потом их море освежило.
Май 1872
Празднества терпения
1. Майские ленты.-- 2. Песня самой высокой башни.-- 3. Вечность.-- 4. Золотой век
(1) Майские ленты
В сплетеньях светлых веток лип Угас охотничий призыв. Однако мудрых песен стаи В кустах смородины порхают. Пусть кровь смеется в наших венах. Лоза с лозой сплелись невинно. Красиво небо, словно ангел. Лазурь сливается с волною. Я выхожу. Коль сердце ранит Меня лучом, в траву я рухну.
Терпеть ли, предаваться ль скуке Так просто! Прочь мои невзгоды! О пусть трагическое лето Меня к своим коням привяжет, И пусть из-за тебя, Природа, -- Не столь ничтожным, одиноким -Умру я. Чтоб не умирали Повсюду в мире Пастухи.
Хочу, чтоб временами года Был истомлен я. Голод, жажду Тебе, Природа, я вручаю. Корми, пои меня, коль хочешь. Ничто меня не обольщает. И никому я не желаю Дарить улыбку. Пусть же будет Свободною моя беда.
Май 1872
(2) Песня самой высокой башни
Молодости праздной Неуемный пыл, С чувством сообразно Я себя сгубил. Время б наступило, Чтоб любовь царила!
Сам себе сказал я: Хватит! Уходи! И не обещал я Радость впереди. О, не знай сомненья, Дух уединенья!
Так терпел я много, Что не помню сам; Муки и тревога Взмыли к небесам; И от темной жажды Вены мои страждут.
Брошенное поле Так цветет порой Ароматом воли, Сорною травой Под трезвон знакомый Мерзких насекомых.
О душа, что нищей Стала от потерь! Лишь один все чище Образ в ней теперь. Но, молитвы, где вы Для Пречистой Девы?
Молодости праздной Неуемный пыл, С чувством сообразно Я себя сгубил. Время б наступило, Чтоб любовь царила!
Май 1872
(3) Вечность
Ее обрели. Что обрели? Вечность! Слились В ней море и солнце!
О дух мой на страже, Слова повтори Тьмы ночи ничтожной, Зажженной зари.
Людей одобренье, Всеобщий порыв -Ты сбросил их бремя И воспарил.
Ведь только у этих Атласных костров Высокий Долг светит, Нет суетных слов.
Надежды ни тени, Молитв ни на грош, Ученье и бденье, От мук не уйдешь.
Ее обрели. Что обрели? Вечность! Слились В ней море и солнце!
Май 1872
(4) Золотой век
Звуча в тишине, И с ангельским схожий, --А речь обо мне,-Стал голос чуть строже:
Ты видишь, их тьма Вопросов, сомнений, Что сводят с ума, Таят опьяненье.
Признай эту башню Веселья и света: То волны и пышность, Семья твоя это!
И стал он петь песню Веселья и света, Был видим так ясно, -- И пел я с ним вместе,-
Признай эту башню Веселья и света: То волны и пышность, Семья твоя это!.. и т.д. ...
И вот в тишине Он, с ангельским схожий, -- А речь обо мне,-Звучать начал строже;
И пел он потом, Тот голос прекрасный, Немецкий в нем тон, Но пылкий и страстный.
Мир грешен всегда, К чему удивляться? Живи! А беда Пусть прочь удалится.
О замок! О свет! Как жизнь твоя свята! Какой тебе век, О царственный блеск Высокого брата? и т.д. ...
Я тоже пою: О хор величавый! Вас, братья, молю, Овейте мою Жизнь чистою славой... и т.д. ...
Июнь 1872
Юная чета
В окне простор зелено-голубой; Почти нет места: сундуки, шкатулки... Снаружи вьется кирказон по стенке, И десны обнажает домовой.
Конечно же, интриги духов это -Расходы, беспорядок, старый хлам. И фея африканская примета Здесь оставляет -- сетки по углам.
Приходит,-- недовольный вид у крестной,-И остается, спрятавшись в буфет... Отсутствует чета, но несерьезно, И ничего особенного нет.
Молодожена ветер здесь дурачит В его отсутствие -- все время и всегда. И даже водяные духи скачут Над сводами алькова иногда.
А ночью... О! Медовый месяц ночью Сорвет улыбку их, прольет он медь На небосвод... Но крыса зубы точит, И дело с ней придется им иметь,-
Коль огонек блуждающий и бледный Не вспыхнет вдруг, как выстрел в тишине. О привиденья в белом Вифлиема, Храните синеву у них в окне!
27 июня 1872
Брюссель
Июль
Бульвар Регента
Куртины амарантов вплоть да самых Колонн дворца Юпитера... Я знаю, Что это Ты к оттенкам этих мест Примешиваешь Синеву почти Сахары.
Затем, поскольку ель и роза солнца Здесь обрели пристанище свое, То вот и клетка вдовушки...
О сколько Отрядов певчих птиц: йа-йо, йа-йо!
Былые страсти, тихие дома! Беседки той, что от любви с ума Сошла, затем цветник и полутьма Балкона невысокого Джульетты.
И в памяти всплывает Генриетта, Прелестный полустанок в сердце гор, Где синие танцуют дьяволята, Сбежавшие на воздух, на простор.
Зеленая скамья, где под гитару О рае грозовом поет ирландка. Потом в столовой гомон спозаранку, Возня детей и щебет клетки старой.
Вот герцога окно: в его сверканье Я вижу яд улиток и кругом Самшит, на солнце спящий.
А потом... Красиво как! Давай хранить молчанье.
Бульвар, где ни торговли, ни движенья, Беззвучный, весь комедия и драма, Собранье сцен, иных и тех же самых, Тобою восхищаюсь я в молчанье.
Альмея ли она? В голубизне начальной Цветком увядшим не осыпется ль печально Перед безмерностью пространства, в чьем сверканье Таится города расцветшего дыханье?
Красиво как! О да, красиво... Но ведь это Для песни надо, что Корсарами пропета, И чтобы верили еще ночные маски В прозрачность волн морских, в их праздничные пляски.
Июль 1872
Праздник голода
Голод мой, Анна, Анна,
Мчит на осле неустанно.
Уж если что я приемлю, Так это лишь камни и землю. Динь-динь-динь, есть будем скалы, Воздух, уголь, металлы.
Голод, кружись! Приходи,
Голод великий! И на поля приведи
Яд повилики.
Ешьте Битых булыжников горы, Старые камни собора, Серых долин валуны Ешьте в голодную пору.
Голод мой -- воздух черный,
Синь, что рвется на части, Все это -- рези в желудке,
Это -- мое несчастье.
Появилась листва, сверкая; Плоть плодов стала мягче ваты. Я на лоне полей собираю Фиалки и листья салата.
Голод мой, Анна, Анна,
Мчит на осле неустанно.
Август 1872
x x x
Волк под деревом кричал, И выплевывал он перья, Пожирая дичь... А я, Сам себя грызу теперь я.
Ждет салат и ждут плоды, Чтоб срывать их стали снова. А паук фиалки ест, Ничего не ест другого.
Мне б кипеть, чтоб кипяток Возле храма Соломона Вдоль по ржавчине потек, Слился с водами Кедрона.
Прислушайся к вздохам И крикам в ночи Обвитых горохом Зеленых тычин.
Луной залитые, Средь дымки и снов Мелькают святые Минувших веков.
Вдали от калиток, Стогов и оград Пить тайный напиток Святые хотят.
Не праздничный это И не астральный Туман до рассвета Из ночи печальной.
И все же они Остаются, конечно, В тумане том грустном И побледневшем.
О замки, о семена времен! Недостатков кто не лишен?
О замки, о семена времен!
Постигал я магию счастья, В чем никто не избегнет участья.
Пусть же снова оно расцветет, Когда галльский петух пропоет.
Больше нет у меня желаний: Опекать мою жизнь оно станет.
Обрели эти чары плоть, Все усилья смогли побороть.
Что же слово мое означает? Ускользает оно, улетает!
О замки, о семена времен!
Позор
Покуда нож в его Мозгах, в их липкой массе, С удара одного Все мысли не погасит,
(О, надо бы еще И нос ему и губы Отсечь! Пришел расчет! Живот вспороть ему бы!)
Да, надо! Ведь пока Мозг не пронзят клинками, Не отобьют бока, Кишки не бросят в пламя,
Ребенок, что всегда Помеха всем и бремя, Лгать будет без стыда И предавать все время;
Загадит все кругом, Как дикий кот... О боже! Когда умрет -- о нем Вы помолитесь все же.
* ОЗАРЕНИЯ *
После Потопа
Как только угомонилась идея Потопа, заяц остановился среди травы и кивающих колокольчиков и помолился радуге сквозь паутину.
О драгоценные камни, которые прятались, цветы, которые уже открывали глаза!
На грязной улице появились прилавки, и потянулись лодки по направлению к морю, в вышине громоздящемуся, как на гравюре.
Кровь потекла -- и у Синей Бороды, и на бойнях, и в цирках, где божья печать отметила побледневшие окна. Кровь и молоко потекли.
