которые в пустынях кочевали,
на войлоке потертом ночевали...
Сам в рубище, любимый конь в рубинах.
Был прежде князь богаче во сто крат.
Он золото надменно презирал.
Любил он ладан, амбру и сандал,
предпочитая блеску - аромат.
Как бог, был белый царь Востока чтим,
мир тяготила власть его земная;
а он лежал ничком, тоской томим,
рыдал на пыльных плитах, твердо зная,
что никогда врата святые рая
не распахнутся перед ним.
Судовладелец покупал полотна
у живописцев прямо в мастерских,
такие, чтобы жизнь мечтой бесплотной
покорно меркла рядом с блеском их.
Плащ, словно город на плечи взвалив,
он был, как лист, среди червонных нив,
висок его седой дышал заботно.
Вот чье богатство было необъятно,
обременили жизнь собой они.
Того, что миновало безвозвратно,
мы у Тебя не требуем обратно
Ты только бедность бедному верни.
x x x
Верни святую бедность небогатым;
на вечный страх они обречены
осанкою и видом виноватым:
приметы жизни с них совлечены.
К ним липнут городские нечистоты,
лохмотья оспенных простынь и гарь;
отвержены они, как эшафоты,
откуда трупы падают в пустоты,
или как прошлогодний календарь;
но если рухнут все Твои оплоты,
они - земли последние красоты,
которыми спастись могла бы тварь.
Камней чистейших драгоценных чище,
слепые звери, робкие в пути,
о Господи, они Твое жилище,
как все, что неприкаянно и нише...
Ты только бедность бедным возврати.
Поскольку бедность изнутри сияет.
x x x
От века и навек всего лишенный,
отверженец, ты - камень без гнезда.
Ты - неприкаянный, ты - прокаженный,
с трещоткой обходящий города.
Как ветер, обездоленный и сирый,
своей ты не прикроешь наготы
и потому с роскошною порфирой
готов сравнить обноски сироты.
Ты, как зародыш в чреве, слаб и плох.
(Зародыш еле дышит в то мгновенье,
когда с тоской сжимаются колени,
скрывая новой жизни первый вздох.)
Ты беден, как весенний дождь блаженный,
который с кровель городских течет;
как помысел того, кто без вселенной
в тюрьме годам и дням теряет счет;
как тот больной, что счастлив неизменно,
перевернувшись н_а_ бок;
как растенье,
у самых шпал цветущее в смятенье...
Ты беден, беден, как ладонь в слезах.
Собака дохнет. Замерзает птица.
Ты бесприютнее вдвойне, втройне.
Зверь шевельнуться в западне боится.
Забытый, рад бы в угол он забиться,
но ты беднее зверя в западне.
Живущие в ночлежках ради Бога,
не мельницы, а только жернова,
но смелют и они муки немного.
Один лишь ты живешь едва-едва.
От века и навек всего лишенный,
лицо свое ты прячешь. Ты - ничей,
как роза нищеты, взращенный,
блеск золота, преображенный
в сиянье солнечных лучей.
От всей вселенной отрешенный,
тяжел ты слишком для других.
Ты воешь в бурю. Ты хрипишь от жажды,
звучишь, как арфа. Разобьется каждый,
коснувшись ненароком струн таких.
x x x
Лишь бедные верны первоосновам.
Устойчивость изволь им даровать:
их защити Своим святым покровом,
не позволяй с корнями вырывать.
Другие без корней подобны вдовам,
а бедные на свете - род цветов,
чье дарованье в запахе медовом;
затрепетать зубчатый лист готов.
x x x
Попробуй подыщи для них сравненье:
как будто на ветру они дрожат,
но каждый у Тебя в руке зажат;
у них в глазах восторг и затемненье
полей, которые и в проясненье
недолгим летним ливнем дорожат.
x x x
Они такие тихие. Подобны
они вещам, и в комнатах жилых,
как старые друзья, они беззлобны,
себя движеньем выдать не способны
среди предметов новых и былых.
Хранят они таинственные клады,
которых сами видеть не должны;
над глубиной морской они челны;
они холсты в белильне, где награды
другой не будет, кроме белизны.
x x x
Взгляни на жизнь их беспокойных ног;
как звери, по земле они петляли,
и снег, и камень след в них оставляли,
зато луга скитальцев исцеляли,
среди которых каждый одинок.
Их боль - наследье той великой боли,
которую по собственной вине
ничтожным горем люди побороли;
траву и острый камень поневоле
любить привыкли те, кто в чистом поле
скитаются, как пальцы по струне.
x x x
Их руки схожи с женскими руками;
гнет материнства нежные несут,
как птицы, побывав под облаками,
вьют гнезда, неизменные веками;
их руки - освежающий сосуд.
x x x
Их губы словно губы, что прильнули
к другой груди, в которой потонули,
так что без этой плоти жизни нет,
как будто в ней одной премудрый свет
со всеми в мире формами замкнули
они, подобье, камень и предмет.
x x x
А голос их издалека царит,
привержен солнцу и стихийным силам,
лесам дремучим слышен и могилам,
во сне заговоривший с Даниилом,
о море неумолчно говорит.
x x x
И спят они, когда Первоначало
их восприемлет в царствии своем,
чтобы раздать потом, как хлеб голодным,
глухим ночам и зорям путеводным;
они как дождь, в котором зазвучало
земное лоно, щедрый чернозем.
Прозванье - шрам, и не оставит время
у них на теле этого рубца;
для вечности их тело - только семя,
чтобы Тебе рождаться без конца.
x x x
Их тело как жених, который сам
не ведает границ родного дола,
где странствует в окрестностях престола
ручей, прекрасным родственный вещам;
но в стройности самой залог раскола
и слабости от многих женщин там,
где в дебрях движет мощь драконом пола
и в ожиданье тихом дремлет срам.
x x x
И в будущем, поверь, они пролягут,
преодолев границы наших дней,
и от лесных не отличаясь ягод,
покроют землю сладостью своей.
И под дождем осенним не растаяв,
без крыши должен выстоять их род,
источник всех на свете урожаев,
тысячекратно приносящий плод.
Пусть будут времена еще суровей,
пусть государства гибнут в кабале,
возделают их руки новь становий,
когда устанут руки всех сословий
и всех народов на земле.
x x x
Их уведи оттуда, где на суд
обречены отчаянье и злоба,
где терпеливо до сих пор живут
они средь нарождающихся смут.
Неужто места не нашли для них
ни ветер быстрый, ни ручей проворный,
и пруд не отразит жилищ людских,
когда застроен брег его просторный?
Им нужен лишь клочок земли покорной,
как дереву, чей цепкий корень тих.
x x x
Дом бедных - не алтарный ли ковчег?
Там вечность - род изысканнейшей снеди,
но у нее бессмертные соседи,
и все-таки, уверена в победе,
она в себя вернется на ночлег.
Дом бедных - не алтарный ли ковчег?
Дом бедных - это детская ладонь,
что брезгует имуществом стыдливо,
предпочитая маленькое диво,
жучка, чья челюсть светится красиво
или песок, бегущий торопливо,
ракушку, хоть звучит она тоскливо,
но взвешено все в мире справедливо
ладонью-чашей (чаш таких не тронь!).
Дом бедных - это детская ладонь.
Дом бедных - всей подобие земли,
осколок неизвестного кристалла,
чья будущая слава отблистала;
убогое жилище, где настала
ночь, вечное предвестие начала,
откуда звезды все произошли.
x x x
Но города в своих бесповоротных
движеньях длят неисправимый век,
ломая и деревья, и животных,
народы вовлекая в дикий бег.
И там культурным служат интересам
и путают, смеясь, добро со злом,
и след улитки там зовут прогрессом,
и мчатся там, где шли, бывало, лесом,
и блеск блудниц хотят придать принцессам,
и дребезжат металлом и стеклом.
Там, кажется, дает им ложь уроки,
собою быть им больше не дано,
и деньги соблазнительно-жестоки
и тянут обессилевших на дно,
и взбадривают слабых, как вино,
животно-человеческие соки
для будничной мучительной мороки.
И бедных изнуряет эта проба,
и неурядиц им не превозмочь,
и бредят жертвы жара и озноба,
и лишены квартиры или гроба,
как мертвецы чужие в злую ночь;
и небеса для бедных ядовиты,
и против них безжалостный пейзаж,
и все они оплеваны, побиты,
и освистать их может экипаж.
И если есть уста для их защиты,
когда Ты, наконец, им слово дашь?
x x x
Где тот, чья бедность мир превозмогла,
тот, кто, большому верный отреченью,
шагнул к епископскому облаченью,
раздевшись на базаре догола;
он; любящий среди благословенных,
как юный год, забрезживший вдали,
брат соловьев господних вдохновенных,
шел, смуглый, средь свершений сокровенных,
восторженный приверженец земли.
Свободный от смертельного недуга,
