«У Абрама, Исака и Якова…»
У Абрама, Исака и Якова
Сохранилось немногое от
Авраама,
Исаака,
Иакова —
Почитаемых всюду господ.
Уважают везде Авраама —
Прародителя и мудреца.
Обижают повсюду Абрама,
Как вредителя и подлеца.
Прославляют везде Исаака,
Возглашают со всех алтарей.
А с Исаком обходятся всяко
И пускают не дальше дверей.
С той поры, как боролся Иаков
С богом
и победил его бог,
Стал он Яковом.
Этот Яков
Под любым зодиаком убог.
«Почему люди пьют водку?..»
Почему люди пьют водку?
Теплую, противную —
Полные стаканы
Пошлого запаха
И подлого вкуса?
Потому что она врывается в глотку,
Как добрый гуляка
В баптистскую молельню,
И сразу все становится лучше.
В год мы растем на 12 процентов
(Я говорю о валовой продукции.
Война замедляла рост производства).
Стакан водки дает побольше.
Все улучшается на 100 процентов.
Война не мешает росту производства,
И даже стальные протезы инвалидов
Становятся теплыми живыми ногами —
Всё — с одного стакана водки.
Почему люди держат собаку?
Шумную, нелепую, любящую мясо
Даже в эпоху карточной системы?
Почему в эпоху карточной системы
Они никогда не обидят собаку?
Потому что собака их не обидит,
Не выдаст, не донесет, не изменит,
Любое достоинство выше оценит,
Любой недостаток простит охотно
И в самую лихую годину
Лизнет языком колбасного цвета
Ваши бледные с горя щеки.
Почему люди приходят с работы,
Запирают двери на ключ и задвижку,
Бросают на стол телефонную трубку
И пять раз подряд, семь раз подряд,
Ночь напролет и еще один разок
Слушают стертую, полуглухую,
Черную, глупую патефонную пластинку?
Слова истерлись, их не расслышишь.
Музыка? Музыка еще не истерлась.
Целую ночь одна и та же.
Та, что надо. Другой — не надо.
Почему люди уплывают в море
На два километра, на три километра,
Хватит силы — на пять километров,
Ложатся на спину и ловят звезды
(Звезды падают в соседние волны)?
Потому что под ними добрая бездна.
Потому что над ними честное небо.
А берег далек — его не видно,
О береге можно забыть, не думать.
Шел человек по улице зеленой.
Угрюмый, грустный,
может быть — хмельной.
От всех — отдельный,
Зримо отделенный
От всех
Своей бедой или виной.
У нас — рубашки. У него рубаха.
Не наши туфли. Просто — башмаки.
И злые. И цепные, как собаки,
В его глазах метались огоньки.
Глаз не свожу я с этого лица:
А может — нету в мире виноватых?
И старый ватник — это просто — ватник.
Одёжа,
А не форма подлеца.
«Все скверное — раньше и прежде…»
Все скверное — раньше и прежде.
Хорошее — невдалеке.
Просторно мне в этой надежде,
Как в сшитом на рост пиджаке.
Мне в этой надежде привольно,
Как в поле, открытом для всех.
Не верится в долгие войны,
А верится в скорый успех.
Я сегодня — шучу.
Я своей судьбой — верчу.
Я беру ее за кубические,
Как у толстой вдовы, бока
И слова говорю комические,
Потому что — шучу. Пока.
— Вековуха моя, перестарок,
Будь довольна, что я — верчу.
Завтра я шутить перестану,
А пока — ничего. Шучу.
Царь природы, венец творенья
Встал за сахаром для варенья.
За всеведением или бессмертием
Он бы в очередь эту не влез,
Но к вареньям куда безмерней
И значительней интерес.
Метафизикам не чета я,
И морали ему не читаю.
Человек должен сытно кушать
И чаи с вареньем пивать.
А потом про бессмертие слушать
И всезнаньем мозги забивать.
Грехи и огрехи,
Враги и овраги
Не стоят чернила,
Не стоят бумаги,
Не стоит чернила
Все то, что чернило,
Все то, что моральный
Ущерб причинило.
Пишите-ка оды,
Где слово «народы»
Неточно рифмуют
Со словом «свободы».
Пишите баллады,
Где слово «победы»
Прекрасно рифмуют
Со словом «обеды».
Я ваши таланты
Весьма почитаю
И ваши баллады
Всегда прочитаю.
Должна быть мастерская,
А в мастерской —
Свет, чистота, покой.
Немыслимы, бессмысленны
Будущего контуры
Без отдельной комнаты.
Комната. Она
На каждого одна
Должна быть.
С врезанной в дверях
Сталью замка.
Звонок тоже необходим пока.
Хошь — затворяй.
Хошь — не затворяй.
Свой отдельный рай.
С людьми живешь и дышишь,
Но только не попишешь,
Не сотворишь в толпе.
И стих и человек
Не на людях творятся,
И надо затворяться
На это время.
«Ордена теперь никто не носит…»
Ордена теперь никто не носит.
Планки носят только дураки.
И они, наверно, скоро бросят,
Сберегая пиджаки.
В самом деле, никакая льгота
Этим тихим людям не дана,
Хоть война была четыре года,
Длинная была война.
Впрочем, это было так давно,
Что как будто не было и выдумано.
Может быть, увидено в кино,
Может быть, в романе вычитано.
Нет, у нас жестокая свобода
Помнить все страдания. До дна.
А война — была.
Четыре года.
Долгая была война.
Дивизия лезла на гребень горы
По мерзлому,
мертвому,
мокрому
камню,
Но вышло,
что та высота высока мне.
И пал я тогда. И затих до поры.
Солдаты сыскали мой прах по весне,
Сказали, что снова я родине нужен,
Что славное дело,
почетная служба,
Большая задача поручена мне.
— Да я уже с пылью подножной смешался!
Да я уж травой придорожной пророс!
— Вставай, подымайся! —
Я встал и поднялся.
И скульптор размеры на камень нанес.
Гримасу лица, искаженного криком,
Расправил, разгладил резцом ножевым.
Я умер простым, а поднялся великим.
И стал я гранитным,
а был я живым.
Расту из хребта,
как вершина хребта.
И выше вершин
над землей вырастаю.
И ниже меня остается крутая,
Не взятая мною в бою высота.
Здесь скалы
от имени камня стоят.
Здесь сокол
от имени неба летает.
Но выше поставлен пехотный солдат,
Который Советский Союз представляет.
От имени родины здесь я стою
И кутаю тучей ушанку свою!
Отсюда мне ясные дали видны —
Просторы
освобожденной страны.
Где графские земли
вручал
батракам я,
Где тюрьмы раскрыл,
где голодных кормил,
Где в скалах не сыщется
малого камня,
Которого б кровью своей не кропил.
Стою над землей
как пример и маяк.
И в этом
посмертная
служба
моя.
