НА БОРОДИНСКОМ ПОЛЕ
Анатолию Иванову
Здравствуй, поле, утром ранним!
Здравствуй, малая стезя!..
Мне на бывшем поле брани
Не взгрустнуть
Никак нельзя.
И от грусти той
Поникнет
Колос, солнцем налитой.
И из грусти той возникнет
Память Родины святой.
Протрубят над полем трубы,
Прошумит огнем пальба.
Вот и я, сомкнувши губы,
Кану в мертвые хлеба!..
Сколько раз и солнце слепло,
Сколько раз
Во все века
Вместе с Родиной
Из пепла
Я, как колос, возникал...
Ратник поля Куликова
И солдат Бородина
Свято чтили силу слова
В малом слове: Ро-ди-на!
И оно звучало веско
Над спокойствием Невы,
На семи холмах Смоленска,
На семи холмах Москвы.
И дорога
До Берлина
Им была озарена.
Слово «Родина» —
Былинно.
Здравствуй вечно,
Ро-ди-на!
Я к твоей причастен славе
И живу в твоих веках
Малой травкой разнотравий,
Каплей влаги в родниках.
Оттого и сердце бьется,
Что одной тобой дышу.
К чистоте твоих колодцев
С чистым сердцем прихожу...
Ну а если я
С годами
Растеряю чистоту,
Встанет пропасть между нами —
Я
Над пропастью
Пойду.
Если вдруг такое будет
И тебя обижу я,
У меня
Не будет судей,
Буду сам себе судья.
И уйду —
Как шел с базара,
Хоть не пойманный, но вор, —
Сам себе назначив кару,
Сам исполнив приговор.
Жизнь состояла из отрезков.
И был в одном из них
Пиджак,
Что в дни войны в родном Смоленске
Мне отдала вдова за так.
На переполненном вокзале
Она сидела у огня
И неизбывными глазами
Глядела с грустью на меня.
Пилотки и платки рябили.
Вокруг — узлы и костыли.
В старинной песне о рябине
Вдруг всколыхнулась боль земли.
Ее под сводами вокзала
Носило эхо черных дней...
Я пел
Для женщины
С глазами
Осиротевших матерей.
Когда же я закончил песню,
Она вздохнула горячо
И тихо так — со всеми вместе —
Сказала:
— Спой, сынок, еще...
Я пел.
Я знал, что души тронет,
И верил сам в минуты те,
Что вот умру — и похоронят,
Да только неизвестно где.
Я пел и видел,
Как в печали
Слез не скрывали старики.
И лишь глаза вдовы молчали,
Как замершие родники.
А после
Я сидел у печки,
И рядышком была она.
И все шептала мне:
— Сердечный!
Ишь как умаяла война...
И сквозь меня, сквозь даль глядела,
Достав залатанный пиджак...
— Смотри, сынок.
Продать хотела,
Да, знать, судьба — отдать за так...
Я, не нуждаясь в уговорах,
Надел его без суеты.
— Ну, так и знала, будет впору,
Ведь мой такой же был, как ты...
И пусть сегодня дни иные,
Пусть годы горя вдалеке,
Себя я чувствую
И ныне
В том самом, вдовьем, пиджаке...
И я пою,
Как на вокзале,
Как в дни беды страны моей,
Для этой женщины
С глазами
Осиротевших матерей.
Она во мне признала сына...
И в наши дни —
Пред ней в долгу —
Я без нее
Судьбу России
Уже представить не могу!
Мы помнить многое должны.
И в памяти моей
Остался черный день войны —
Один из многих дней.
Бомбежки огненный прибой
Затих.
И сквозь огонь,
Я помню, как шагал
Слепой,
Прижав к виску ладонь.
Выл репродуктор на углу,
Оповещал: «Отбой».
А он
По битому стеклу
Шел босиком —
Слепой!
Как вспомню, высказать нельзя
И промолчать нельзя.
Безумно-синие глаза,
Во все лицо глаза!
Глаза. Глаза.
Одни глаза.
Одни — на целый свет.
В них боль жила.
Жила гроза
В глазах,
Где света нет.
Что стало с ним, не знаю я.
Иные годы, дни...
А что, как и судьба моя
Его судьбе сродни?
А что, как выпадут года,
Похожие на те,
Когда
По всей земле беда
И солнце в темноте?
А что, как мне
Сквозь пыль веков,
Сквозь вечной ночи мглу
Идти придется босиком
По битому стеклу?
Мне жить и жить,
Пока стоят хлеба,
И петь о них,
Пока имею голос...
Как хлебороба вечная судьба —
В гербе моей страны — высокий колос.
Он тот,
Что знал тепло моей руки.
И породнился
Навсегда со мною...
Голодные, мы шли по колоски,
Мальчишки, опаленные войною.
О, сколько было пройдено стерней
И сколько было отдано поклонов!
Борьба за хлеб
Была второй войной,
Где каждый колос
Равен был патрону.
И были жертвы.
Можно ли забыть,
Как мы когда-то проходили мимо
Одной межи, где затаилась мина, —
Ей было Кольку суждено убить.
И вот лежал он, маленький такой,
Еще и не вступивший в пионеры,
И что-то все искал, искал рукой
В пыли дорожной на закате сером.
Беззвучными губами шевеля,
Он все шептал о колосках... о маме...
И плакала над ним
Сама земля
Безудержными нашими слезами.
Учитель на руках его отнес
В избу, где без того хватало горя,
И предложил нам
Записать за Колей
Все колоски,
Что сдали мы в колхоз...
О память, память!
Искрою во мгле
Вдруг высверкнет и снова замирает.
Живут не только хлебом на земле,
В борьбе за хлеб, однако,
Умирают.
Не знаю,
Какова моя судьба.
Но, с детства зная, что такое колос,
Я буду жить, пока стоят хлеба,
И петь о них, пока имею голос!
МОЯ ЗЕМЛЯ
Я говорю:
— Моя земля, —
И слышу,
Как чутко откликается она,
Под сошниками благодарно дышит
И душу опьяняет без вина.
Я знаю — ждет меня река лесная,
Над ней ракита старая цветет,
И говорю:
— Моя тропа, —
Я знаю,
Куда она в итоге приведет.
Я говорю:
— Мой дом. Моя береза.
Моя шмелем прошитая трава.
Моей России трепетные слезы, —
И да простит читатель строгий прозу, —
Моей любви высокие слова. —
Да не осудит существо поэта,
Когда порою
Позволяю я
Сказать в стихах:
— Мой век. Моя планета, —
Но век — не мой. Планета — не моя...
Когда бы век со мною был по сути,
То матери не ведали бы слез.
И свастикой задушенные люди
Могли бы слушать перелив берез,
Могли бы жить
И радоваться свету,
Дышать землей весенней допьяна...
Так почему ж она — моя планета,
Когда на ней еще идет война?
Когда не ценят человека слово
И правда принимается в штыки,
Когда, быть может, разразится снова
Большой пожар рассудку вопреки!..
Пока на нас наведены ракеты,
Я славлю нашей силы торжество.
Покамест существует в мире этом
Мир Ленина
И мир врагов его,
Я голосу моей Отчизны внемлю,
Как те солдаты,
Что в святом бою
Под пули шли не вообще за землю,
А за святую Родину свою.
За мирный край,
Где соловьиным свистом
Оглашено заречье по весне,
Где облачко сквозит в просторе мглистом
Навстречу народившейся луне...
Моя земля!
Мне жить по тем заветам
И верить,
Что смогу дожить,
Когда
Мне скажет сын:
— Мой век. Моя планета. —
И это будет верно навсегда.
Не по чьему-либо велению,
А с твердой верою
В бою
Россия выстрадала Ленина,
Как революцию свою.
И мне сейчас припомнить хочется,
Как, набирая высоту,
Она несла его пророчества
Сквозь выстрелы
И клевету.
Как шла она, невзгоды выстояв,
Шаги в бессмертье торопя,
Приняв всю боль тех самых выстрелов,
Как мать родная, — на себя.
Она его делами мерила
Свои нелегкие дела.
И в смерть его она не верила,
Поскольку
Лениным
Жила.
Она была в труде, в сражениях,
В крутой борьбе с неправотой
Его священным продолжением,
Его основой и мечтой...
И будущие поколения
Еще поклонятся не раз
России,
Давшей миру Ленина
Живым, без грима, без прикрас —
Таким, как есть.
С кремневой твердостью,
С могучей силой волгаря.
Его национальной гордостью
Была Октябрьская заря.
Он выстрадан тобой, Отечество!
Он твой, до капли крови твой,
Принадлежащий человечеству,
Твоим
Величием
Живой!
И помнит мир его дыхание,
И видит мир его дела,
И ты, Россия,
В испытаниях
Его бессмертье обрела.
Дайте мне возможность постареть,
Я еще успею умереть.
Я еще успею стать
Корнями,
Ручейком,
Что бьется под камнями,
Теплым ветром,
Голубой травой,
Сполохом под звездной синевой.
Дайте мне возможность постареть,
Чтобы ради Родины гореть
Тем костром, приметным издалека
В полночи беззвездной и жестокой, —
Лишь бы люди
Грелись у огня,
Лишь бы молча
Верили в меня.
Дайте мне возможность постареть,
Чтобы внуков, правнуков узреть,
Убедиться,
Что над ними небо
Доброе,
Как свежий запах хлеба.
Убедиться в том,
Что жил не зря,
Коль под небом —
Мирная заря.
Я еще успею умереть,
Дайте мне возможность постареть.
Что я прожил?
Я еще и не жил,
Вдоволь
Дорогих сынов не нежил,
Край отцовский
Им не показал.
О любви к нему
Не рассказал.
Я еще успею умереть,
Только бы душой не обмелеть,
Только б знать,
Что мир широк и светел,
И всегда
На этом белом свете
Недруга
От друга отличать,
О жестокой правде
Не молчать.
Убедиться б в том, что постарел,
В том, что мир жестокий подобрел.
И тогда готов я стать
Корнями,
Ручейком,
Что бьется под камнями,
Теплым ветром,
Голубой травой,
Сполохом под звездной синевой.
