сей поселить гарнизонные и ландмилицкие полки. IV. Позволить, за отдаленностию места, производить достойных обер-офицеров в чины, а недостойных увольнять в отставку. V. Позволить распространить торговлю того края. VI. Установить правила для управления киргиз-кайсаками. В сие время полковник Тевкелев, природный башкирец, находившийся при Оренбургской экспедиции, вызванный в С.-Петербург за несколько месяцев прежде Татищева, дабы состоять в свите посла, прибывшего туда из Персии, успел рассеять неблагоприятные слухи насчет Татищева и подал на него несколько жалоб. Кабинет, рассмотря жалобы сии и возражения Татищева, нарядил следственную комиссию над ними; а между тем определен был начальником оренбургской комиссии член государственной адмиралтейств-коллегий, контр-адмирал кн. Василий Урусов. Несмотря на сие, все вышеприведенные представления Татищева были уважены. Неизвестно, чем кончилась наряженная над Татищевым комиссия; обвинения оказались, вероятно, несправедливыми, ибо чрез несколько месяцев Татищев был снова послан в 1741 году, по смерти калмыцкого хана Дондук-Омбы, для усмирения взбунтовавшихся калмыков и вскоре назначен в Астрахань губернатором. От сей должности он уволен (1744) по несогласию его с наместником Калмыцкого ханства. Татищев, оставив Астрахань, отправился в подмосковную деревню свою, сельцо Болдино, где и умер 1750 года, июля 15. Тело Татищева предано земле в погосте, состоящем в одной версте от его деревни.
Доктор Лерх, сопровождавший князя Михаила Михайловича Голицына в Персию, говорит о Татищеве:
«Октября 27, 1744 года прибыли мы в Астрахань. Губернатором был там известный ученый Василий Никитич Татищев, который пред сим образовал новую Оренбургскую губернию. Он говорил по-немецки, имел большую библиотеку отличнейших книг и был в философии, математике, а особенно в истории весьма сведущ. Он написал „Российскую историю“, которая по кончине его досталась кабинет-министру барону Ивану Черкасову». Черкасов передал оную Ломоносову.
Татищев жил совершенным философом и имел особенный образ мыслей. Он был слабого здоровья, но сие не препятствовало ему быть деятельным и решительным в делах; он умел каждому дать полезный совет и помощь, а особенно купечеству, которое он в том крае восстановил.
Татищев решился первый привести в систему разнообразные повествования о России и, слича оные с летописями, составил «Историю Российского государства» с самых древних времен до 1463 года. Она напечатана в 4 частях (1768–1784). В сочинениях своих упоминает он, что занимался беспрерывно географиею. «Во время пребывания моего в Астрахани, – говорит он, – посылал я по земле и морю описывать искусных людей, сочиня ланкарту, послал оную в Сенат и Академию».
Татищев занимался разбором древних законов русских и объяснил основательными примечаниями «Русскую Правду» и «Судебник» царя Ивана Васильевича с дополнительными к нему указами. Первая помещена в 1 части продолжения «Древней российской вифлиотики»; а второй издан двоекратно: в 1768 и 1786 годах. Не успел он, к сожалению, кончить своего «Лексикона». Три книги оного, продолжающиеся до буквы Л, изданы в 1793 году и содержат много любопытного. Татищев говорит в предисловии «Лексикона», между прочим, что в 1735 году представил он кабинету, дабы переменить те немецкие названия, коими определяются степени горных чинов. Кабинет на сие согласился; но Бирон, узнав сие, на него сильно гневался. Татищев приложил к своей «Истории» известие о российском государственном гербе, о родословии российских государей, о иерархии, о чинах и суевериях древних и о географии русской вообще. В духовной Татищева помещено много замечаний, кои суть плоды долговременной службы и опытности. Татищев вооружается весьма сильно против кабаков, доказывая, сколь они вредны и пагубны; но, читая сие, нельзя не вспомнить, что он сам учредил кабаки в заводах Демидова. Духовная сочинена Татищевым в 1733 году сыну его Евграфу Васильевичу; издана она в 1773 году Сергеем Друковцовым. Сверх того, многие сочинения Татищева пропали, важные по предметам своим: 1. Лексикон сарматских, эстляндских и финских слов. 2. Жизнеописание царей Алексея Михайловича и Феодора Алексеевича. 3. Замечания на Страленберга, и 4. Перевод Кирхеровой хронологии татар и калмыков.
О НАРОДНОМ ВОСПИТАНИИ
В черновой рукописи Пушкина следовало:
После слов «долговременным приготовлением»: но у нас еще не требуемые ни духом народа, ни общим мнением, еще не существующим, ни самой силой вещей, были любимою мечтою молодого поколения. Несчастные представители сего буйного и невежественного поколения погибли.
После слов «от первоначальных начертаний»:
Молодые люди занимались военной службой и старались отличиться французскими стишками и шалостями.
После слов «просят оной в душе своей»: с надеждою на милость монарха, не ограниченную никакими законами.
После слов «освященных временем и привычкою»:
Россия походила бы на хаос; никто бы не знал, ни что́ он такое, ни что́ другие; долго беспорядок был бы чрезвычайный.
После слов «совершенно измениться»:
Не таить от них республиканских рассуждений Тацита (великого сатирического писателя, впрочем, опасного декламатора и исполненного политических предрассудков).
После слов «преподавать по Карамзину»:
Его творение есть вечный памятник и алтарь спасения, воздвигнутый русскому народу.
ОТРЫВКИ ИЗ ПИСЕМ, МЫСЛИ И ЗАМЕЧАНИЯ
В отрывке «Жалуются на равнодушие русских женщин к нашей поэзии…» после слов «отказала им в чувстве изящного» (стр. 38) следовало:
Руссо заметил уже 1, что ни одна из женщин-писательниц не доходила дале посредственности – кроме Сафы и еще одной, говорит Руссо, разумея Новую Элоизу, которую он выдавал за невымышленное лицо. Vitam impendere vero 2 [253]. Они вообще смешно судят о высоких предметах политики и философии! нежные умы не способны к мужественному напряжению мыслей; предметы изящных искусств с первого взгляда кажутся их достоянием, но и тут чем более вслушиваетесь в их суждения, тем более вы изумитесь кривизне и даже грубости их понятия. Рожденные с чувствительностью самой раздражительной, они плачут над посредственными романами Августа Лафонтена и холодно читают красноречивые трагедии Расина. Поэзия скользит по слуху их, не достигая души.
Отрывок «Примеры невежливости» (стр. 39) имел следующее окончание:
Кстати или некстати некоторые критики, добровольные опекуны прекрасного пола, разбирая сочинения, замечают обыкновенно, что такие-то слова, выражения, описания дамам читать будет неприлично, как слишком простонародные, низкие. Как будто остроумная басня Крылова или описания шотландских кабаков в романах Вальтера Скотта должны непременно оскорблять тонкое чувство модной дамы! Как будто женщина какое-то идеальное существо, чуждое всему земному, и должно ужасаться простых прозаических подробностей жизни!
Эта провинциальная чопорность доказывает малое знание света и того, что в нем принято или нет.
Это-то, по несчастию, слишком у нас обыкновенно и приносит немалый вред нашей младенческой и жеманной литературе.
Отрывок «Идиллии Дельвига…» (стр. 45) в черновом тексте продолжался словами: напряженного в чувствах, ничего, что отзывалось бы новейшим остроумием; сию вечную новизну
