Ознакомительная версия.
II. В ОСЬМНАДЦАТЬ ЛЕТ
В мой городок из северной столицы
Глухой, метельной ночью я скачу
Услышать смех двоюродной сестрицы.
Я юный ус порывисто кручу,
Бубенчикам заливистым внимаю
И ямщику нелепости кричу.
Оборотясь, кнутом он машет: знаю!
(А борода – как глетчер, и в глазах
Лазурное приветствие читаю.)
Вкруг фонарей танцует снежный прах;
Дымится пар над крупами лошадок
И свищет ветер в гривах и хвостах.
И этот свист, как голос лирный, сладок
Под сводами торжественных ворот
(Являющих возвышенный упадок).
Вот белый дом. И здесь она живет…
Молчите, бубенцы! И тихо мимо
Дверей заветных он меня везет.
Горит душа, больной тоской томима,
И к лону нежной девушки мечта –
В осьмнадцать лет! – влечет неудержимо.
«Теперь скачи!..» Знакомые места:
Дрема домов, что выбиты навеки,
Как в бронзе, в детской памяти. Креста
Серебряное пламя; шар аптеки…
Там – сад во мгле… Всё за сердце берет!
И грезится: вот приоткроет веки,
Шепнет: «целуй!» и как дитя уснет.
Смеясь идешь, но с твоего пути
Я сторонюсь и, головой качая,
Шепчу:
– Дитя, повремени цвести.
Не раскрывайся, роза, ласке мая!
Они страшат – твои тринадцать лет
И этот профиль горного орленка,
Глаза огромные – их тьма, их свет, –
И алость губ, очерченных так тонко,
И платьице в широких кружевах…
Скажи мне – зеркалу ты верно говорила
Слова любви с улыбкой на устах?
И мать печальная, не правда ли, бранила
За долгий, нежный и пытливый взгляд?
Не прекословь… Склоненные ресницы,
Сокройте ясные глаза отроковицы:
Пусть тайну женскую до времени хранят.
IV. «Ты помнишь ли тот день, когда в саду отцовом…»
Маргарите БородаевскойТы помнишь ли тот день, когда в саду отцовом
Вдруг изнемог наш смех… И ты была в лиловом
И с лентой венчиком, и голос твой звучал
Как сладостный рожок среди вечерних скал;
А клены стройные сквозистыми перстами
Гасили острый луч и зыбились над нами, –
И падал изумруд – и вспыхивал и гас
Зеленый огонек полуоткрытых глаз?
Я полюбил узор простых и плавных линий,
И ты казалась мне забытой героиней
Романов дедовских, чью древнюю печать
Досужим вечером так сладко пробегать
И путать т и ш , похожие как братья…
И были мы одни. И многое сказать я
Хотел тебе… Но нет, нас кто-то окликнул!
И охлажденный ветр в лицо нам потянул,
И туча сизая, как чья-то дума злая,
Гнала полями тень от края и до края.
V. «Лицо твое, как светлый храм…»
Лицо твое, как светлый храм,
И купол сверху – золотистый.
Как этим северным чертам
Идут и кика и монисты!
В глаза как будто смотрит бор
Зеленых сосенок и елей,
Кивая смотрит – взор во взор –
Сквозь дымку мглистую метелей.
Слова любви дрожат, текут…
В ответ едва ты двинешь бровью,
Но вьются ленты и зовут
И на груди вскипают кровью.
А там – гудят колокола
От синих струй лесистой дали,
И в сердце сладкая стрела
Несет нездешние печали.
Вы лишь одни цветы речных холодных лилий
Душой младенческой тогда еще любили;
И праздником был вам тот долго жданный час,
Когда мы под вечер на счастье брали вас
В челнок охотницкий, и вы к рулю склоняли
Два пестрые крыла персидской легкой шали;
Мы ж, властно укротив лягавой визг и прыть,
Решали, важные, куца нам лучше плыть,
Чтоб дичь сторожкая – бекасы, утки, даже
Малютки-кулички (для полноты ягдташей)
Нас не почуяли, сокрытых в тростнике.
Так плыли мы втроем, качаясь в челноке,
И с весел медленных, журча, стекали капли.
За беглым плеском рыб, за взлетом тощей цапли
Следим прилежные… Вот щелкают курки, —
Весло скользит из рук… Напрасно: высоки!
И стайка серая чирят, свистя крылами,
Углом разорванным проносится над нами.
На миг забыты вы… Но зоркий синий глаз
Уж видит на волнах то, что пленяет вас:
За гривой камышей, в лучистой синей дали
Вам белые цветы любовно закивали.
Откинув локоны, вы, как бы невзначай,
Туда везете нас, и белый этот рай, –
Когда приблизимся, – с таким внезапным пылом
Охватит жадный взор, таким движеньем милым,
Ребяческим, вскочив, склоните лодку к ним, –
А шаль протянется по волнам заревым,
Чуть розовеющим, – и руки стебель длинный
Ухватят, цепкие, и вырвут с липкой тиной,
С листами влажными возлюбленный цветок,
Что был (казалось мне) тот час уж недалек,
Тот строгий час, когда, тревожны и суровы,
Любви таинственной предать себя готовы,
Мы, побледневшие, как тайной роковой,
Упьемся этих глаз бездонной синевой.
Андрею БеломуВ красный вечер вдоль опушки
Мне навстречу пудель черный:
Завитушки, погремушки,
Над ушами бант задорный, –
Пышный бант из ленты алой!
А за ним, как лебедь статный,
Чудо-дева колебала
Солнца пурпурные пятна.
Скромен был жакет дорожный;
Хлыст в руке и Ритор сладкий, –
Том божественно-безбожный, —
И в глазах одни загадки.
Мефистофель с бубенцами
Вдруг залился… Вот обида!
Улыбнулась мне глазами
Чудо-дева, Маргарита.
Прянул красный луч по платью,
На губах зажег рубины…
Сгиньте, мары злой заклятья,
Наважденья сатанины!
И оделись пыльной тучей,
Провалились за ракитой:
Лик безмолвный, том певучий,
Алый бант и пес сердитый.
Le jour qui plus beau se fait,
Nous refait Plus belle et verde la terre.
Ronsard
Отгремел последний гром.
Как вином
Упоен наш сад приветный.
Влажный лист в лучах сквозит,
И скользит
Резвый зайчик семицветный.
Тянет дым из поварской,
Над травой
Тихо стелется, молочный.
Звонкий голос прокричит,
Пробежит
Босоножка в час урочный.
Кличет желтых гусенят;
И пищат,
Ковыляя вперевалку.
На балкон с тобой придем
И вдвоем
Сядем в шаткую качалку.
Книжку станем разрезать,
Пробегать
И страницы потеряем…
Прочь! Друг друга на побег
В рощу нег
Влажным взглядом призываем.
IX. «Долгий день читали вы журналы…»
Долгий день читали вы журналы,
Одиноки в недоступной комнате.
Облака уж догорали, алы,
И я думал: теперь меня вспомните.
И как были мертвы в старом доме
Бесконечные коридоры и горенки…
И с какой изнывали истомой
За окном розоватые горлинки!
Я смотрел сквозь кружево завесы
На тропинки, песком убеленные,
Слушал шепот сада, шорох леса,
Свисты кос на лугах, – отдаленные.
И когда я грустил на закате,
И обвеялись тополи дремою,
Зашуршало любимое платье
И шаги простучали, – знакомые.
Коридоры темны и пустынны.
Думал я: в переходах заблудитесь…
Ваше платье так строго и длинно.
Как от долгого дня вы пробудитесь?
И как тронете ручку дверную:
Вдруг охватят льдистыми объятьями
Тени древние – горячую, живую, –
И пройдете, звякнувши запястьями…
Ознакомительная версия.