Который совсем не час;
Соцветия — в белой пене.
Давно отцвело окно:
Ни фонаря, ни тени
За окном не видать давно —
Улица канула.
Минуло,
Наверно, тысячи лет...
А комната — времени мимо?
Или в гроздья, в букет
Сжалось оно — и по разному
Там, за окном,
и тут?
Веки дрожат и дразнят.
Века лепестков цветут
Белых.
Белее кожи.
Седин небылых белей...
Черемуха пахнет дрожью
Губ на руке твоей!
Велосипеды черные — как лица от жары!
Дорога на Печеры — с горы, с горы,
И тормоза грозятся сорваться по косой...
Долой цивилизацию, даешь Руссо!
Песчаные откосы, как звери — корни сосен,
Обмакнуты колеса в нетронутые росы!
Кощунство здесь — моторы! Крути педаль!
Дорога на Печеры — вдаль, вдаль...
.....................................
О ночь, как пчельник, прячущийся в тебе или во мне,
гудит!
О, руки, руки зрячие в горячей тьме!
О, ночь, глаза азартные в разлете лета!
А завтра — пусть базар меня разбудит до рассвета!
А завтра, завтра помнится, окно раскрыв —
Впущу я ветер в комнату, предутренний порыв,
Сбегу по шаткой лестнице в базар, в базар,
А ну-ка вишен взвесь-ка мне, базар, в рюкзак!
По пестрому булыжнику, остывшему в ночи,
Скольжу, как на лыжах...
— Бери-ка на почин!
Ну что за вишни!
Скрипят корзины,
Сиреневый булыжник
В пятнах кармина!
Вот так картина:
Заглох мотороллер,
Юнец на рясу черную
Себе сметану пролил!
Базар в Печерах, базар, базар...
Свалился сена ворох — и тут как тут — коза...
А у толстой бабки — яблоки моченые,
Огурцы да яблоки... Эй, почем они?
................................
А ты еще спишь на втором этаже вот за этим окном,
Что пронизано светом, тонким, как спицы
От велосипеда...
Что тебе снится?
Бормочешь? О чем ты, подушку смяв плечом,
В гостинице в Печерах... О чем?
И не проник в тебя еще сквозь дрему пробуждающим
Неповторимым голосом базар, базар...
...Пусть рядом с гладиолусом откроешь ты глаза!
Он на твоей подушке,
Лиловый, росистый,
Без запаха, не душный,
Болотный, российский...
С лепестков крученых росу облизать...
Гостиница в Печерах.
Внизу — базар.
Проснись — погладил волосы, никак не просыпается...
С лиловых гладиолусов росинки осыпаются,
Прохладные, рассветные, так преломляют свет они!
Набрызгаем на стол росы — и снова путь искать идти.
Оставим гладиолусы на этой жесткой скатерти?
Оставим эту комнату за толщей стен метровою,
Кровать никелированную и лепестки лиловые,
Увянуть обреченные — оставим в этой комнате,
в гостинице в Печерах:
Пусть свежими нам помнятся, как тем, кто их срезал:
Их стеблями подчеркнут
Ничем не омраченный
Шальной ночлег в Печерах
И утренний базар...
— Послушай, а может быть это — зря?
— Что?
— Неожиданно брошенный город, брошенные дела, по совести
говоря...
— Молчи! Там светились в ночи озера, озера, похожие на
моря!
— Скажи, ты мечтал о полумраке кают? От всех закрыться
мечтал?
— Молчи! До отплытья за пять минут я сам ничего не знал...
— Но послушай... когда ты поднялся по трапу,
она опять была рядом с тобой?
— Да.
— Наверно, она стояла у борта, и волосы свешивались над
водой...
— Очень темной была вода...
— А там за озерами русалки поют?
— Поют... но были так плотно задернуты занавески
в квадратных окнах кают,
что мы не слышали, как русалки поют на островах меж
лобастых круч...
— А правда — люди там боятся и ждут, что вспыхнет
Зеленый Луч?
— Да...
— А луч — был?
— Да. Зеленый и тонкий. Цвета просвеченного листа.
— А ветер?
— Что — ветер! Он валялся в забытых шезлонгах,
когда палуба была предрассветно пуста,
когда над самым флагом кормовым сносило узкий дым,
и плащ срывало у нее с плеча...
— Но перед рассветом так холодно на палубе...
— А рассвет — как поворот ключа!
— Ты что-нибудь говорил ей тогда, на палубе?
— Тот, кто говорит — не увидит Луча...
— Но зачем тебе этот Зеленый Луч?
— Не знаю... Лучше не мучь
меня вопросами... Говорят, что это — меч, а не Луч...
его называют Мечом Голода...
— Нет, он зовется иначе...
— Но его называют Мечом Голода!
— Нет, это луч удачи:
моряки говорят, что всё нипочем корбалю, который
прошел
под Зеленым Лучом...
— А вот поморы твердят, что не будет улова тем, кто пройдет
под Зеленым Лучом, что карбасы пустыми вернутся, и
снова уйдут...
— Да о чем ты?
— О чем?.. Ах, да — его называют мечом... Мечом Голода,
и чем зеленей, тем злей...
— Но зеленое никогда не сулит голода...
— А если — по ней?
По ее глазам, по ее плечам... А впрочем, не верю
никаким лучам:
Я видел сосны и валуны
Едва ли выше волны,
Я видел воду, а где-то за ней
Плоский, как блин, один —
Островок деревянных церквей...
— А ты в них входил?
— Входил.
— С ней?
— ................ !
Мудро пусты, лесисто пусты
Северные скиты,
Узкий, как лезвие, свет из окон,
И никаких икон,
И никаких алтарей внутри,
И никаких колец,
И в щели — звезды, как фонари,
Да совсем не зеленый лес
ночью...
— Ну, а Зеленый Луч?
— Не знаю... Лучше не мучь...
— Ведь его называют Мечом Голода?
— Нет, он зовется иначе.
— Но его называют Мечом Голода!
— Нет, это — Луч Удачи...
— Так правы моряки?
— Не знаю. Молчи.
— Или правы поморы?
— Не знаю. Молчи... Но мне никогда не найти ключи
От всего, что было в озерной ночи,
От рассвета, от этих округлых рук,
От горизонта, замкнувшего круг,
От пенья русалок, от тесных кают,
От ветров, что в борах над скитами поют,
И от того, что удача всегда
Почти то же самое, что беда.
И никогда
Не найти мне ключей
К тем, кто не видит Зеленых Лучей...
Ну а поморы и моряки —
Равно от истины далеки...
ШАГ ПЕРВЫЙ
Всего-то: Новгород ночной,
Зубчатых стен оклад,
Дубы нагие за спиной,
И шлем Софии за стеной,
И весь пронизанный весной
Намокший, черный сад.
Пять букв неоновых «САДКО»
Струятся в пустоту...
Но — хруст песка под каблуком.
Глаза. Рука. И в горле ком.
И ветер. И — легко-легко
На волховском мосту.
И однажды — прорвав заколдованный круг —
через тридевять рук
На свидание кануть в пятнадцатый век, через тридевять рек...
Над песком ветерок пробегает, плащи теребя.
Тут балтийскому ветру с дождем не достать до тебя,
И меня не настигнет московский апрельский
предательский снег:
Мы — за тридевять рек!
Но в лицо мне, как черный салют,
За тобой обнаженные липы встают,
И еще оттененные гримом, слепящие выдумки прожекторов...
А за мной
Видишь, там, головешки угасших костров зарастают травой?
Слишком был настоящим мой мир,
Слишком сказочным — твой...
Но обоим, обоим сужден был нежданный побег
через тридевять рек...
И теперь у меня — только Волхов и ты. Посреди темноты —
Ничего... И ни зренье, ни слух не при чем:
Осязаньем живем!
И бесформен невидимой дремы уют,
И беззвучны копытца бегущих минут:
Укололи губу мне ресницы твои ... Напои!
Ведь на грани вчерашних и завтрашних дней —
осязанье верней!
И оно не предаст, как подпольщица-память, храня
Шопот всех голосов, что услышала ты до меня!
И оно не оглянется, не принесет в этот час
Очертанья и отблески всех для меня открывавшихся глаз!
Посреди темноты —
Осязанье одно разорвет заколдованный круг:
Только Волхов и ты,
А не тридевять рек и не тридевять рук!
Осязанье — оно отрицанье всего, что о чем-то ином...
Осязанье — оно не зовет сохранить ничего!
Осязаньем живем!
ШАГ ВТОРОЙ
Всего-то: серая Нева
Да узкие дворы.
Булыжник, чахлая трава,
Ступеньки лестниц — как слова.
Дверей старинные права —
И город — вне игры!
Чужой, едва знакомый дом,
И сдвинута на край
Подушка, смятая плечом,
И — низкий столик. И на нем
Светящийся глухим огнем
Стеклянно-рыжий чай.
