Только сердце затаилось и молчит,
Оно знает, что ещё одна попытка —
Это будет кабальный и душный кредит,
А там только из жалости выдаётся скидка.
Возможно, можно отыграться, если проиграл,
А что делать, если лабиринт не смог пройти,
Где все стены из кривых зеркал,
И уже в конце приходится ползти.
Как не просмотреть за буднями скрипучими,
Пусть это будет даже полусон,
Как у зеркала воды под ивами плакучими
Играет для тебя аккордеон.
Немного от страстей своих остыньте,
Не пытайтесь отыграться и оспорить.
Это лишь блужданье в лабиринте,
Где главное – себя не опозорить.
Я очень хотел совершить поступок,
Но только потоптался у порога.
Кто хочет просить у судьбы уступок,
Не должен искать предлога.
Я хочу сразиться за даму
И воинственно закричать,
Но, боюсь, про меня сочинят эпиграмму,
И потому надеюсь переждать.
А за правду всегда вступлюсь,
Вот только погода не очень,
И я сегодня вряд ли соберусь:
Меч не остро заточен.
Я намерен собраться в крестовый поход,
Расхитителей тащить к гильотине,
Но если и возьму самоотвод,
То лишь по очень уважительной причине.
Не хотят за меня поручиться,
А мне без рыцарства никуда.
Ведь я ни с кем не могу ужиться,
Когда кругом мерещится война.
А я хочу по-рыцарски, чтоб авторитетно,
Помогать любому и даже сострадать,
Только чтобы меня не было заметно,
И чтоб никак собой не рисковать.
В салоне делают вампиру маникюр:
У него завтра романтическая встреча.
Всё очень вежливо, везде культур-мультур,
Он процедуру принимал, ни грамма не переча.
Он сюда пришёл от стоматолога,
Ему там подравняли симметрию клыков.
Всё получилось хорошо, но очень дорого,
Но в подарок напихали порошков.
Ему хотелось выглядеть прилично —
Завтра полная Луна и шабаш городской,
И если всё получится предельно поэтично,
То удастся насосаться крови голубой.
Камзол бы красный под такой кураж,
Да очки от фирмы Hugo Boss,
Самый подходящий для шабаша витраж,
Ведь с вампирами всегда рядом симбиоз.
А вампирше наводили татуаж.
На ней будет декольте и юбочка короткая,
И это приведёт публику в экстаз,
И ей будет хлопать вся толпа срамная.
Каждый отвечает за себя,
И всё условно: и прямое, и кривое.
И какой бы ни была Луна,
Ничем не запятнается людское.
Я с утра с неотвратимостью встречался,
Чему, конечно, очень сильно удивился.
Я перед ней, похоже, сильно разболтался,
Наверно от того, что не опохмелился.
Дама уже взрослая и очень беспокойная,
И потому всё время крутит головой.
Притом она глазастая и эталонно стройная,
И совсем не интересовалась мной.
В ней сливалось время и пространство,
И мир метался между небом и землёй.
Здесь мы задыхались от непостоянства,
И каждый становился сам себе судьёй.
Неотвратимость ничему не удивлялась,
Её загадочный портрет куда-то провалился.
Она меня, наверно, испугалась,
Когда я наконец-то похмелился.
Вы дайте мне пропить свою свободу,
Подарите меня идолам обмана
Или по кускам скормите кукловоду,
А не то я сам убью Левиафана.
Я с неотвратимостью сумел поговорить
И уверен, что смогу с колен подняться,
Восстать, вооружиться, победить
И, может быть, погибнуть, но не сдаться.
На весенней запашке стогектарного поля,
Где к обеду солнце пригревает
и противно орёт вороньё,
У тракториста по прозвищу Гриня-Неволя
На лемех намоталось какое-то тряпьё.
Тракторист-Неволя встал перекурить
И увидел, что сорока в том тряпье копается:
Она чем-то собиралась закусить
И явно, что по-своему ругается.
У Грини не бывает долгою разборка,
И монтировка – третья рука.
Оказалось, что когда-то это была гимнастёрка,
На которой блестела медаль «ХХ лет РККА».
Он это поле помнил с ранних лет,
Там, когда проходят майские дожди,
Удивлённо белыми глазами
Человеческие кости смотрят из земли.
Гриня уже много перевидел всякой срани,
Но ему было понять не под силу,
Что, если это поле было полем брани,
Почему он пашет братскую могилу?
Они лежат в лесах и в ковылях
И не просят им молитвами воздать,
Но мы обязаны на вспаханных полях
Их останки бренные собрать.
Я тут было заимел свою точку зрения,
Это прямо снежным комом навалилось,
И сразу же пришлось вдаваться в объяснения,
Что со мной, лишенцем, приключилось?
Сначала думали, что я с температурой,
И вроде даже начали жалеть,
И кого-то собирались отправить за микстурой,
Чего мне точно было не стерпеть.
Тогда начали настойчиво склонять
Признать публично свою неправоту,
И литературными примерами пугать,
А у меня всё это вызывало тошноту.
Я с раннего детства был очень упрямый
И всегда предпочитал грызться до конца.
И все тогда решили, что я и есть тот самый,
Кто может стать пособником врага.
Я на ленинский субботник не хотел идти,
Не повлияли ни угрозы, ни нотации.
