233
Какая ночь… Ветер как шумит <…> на улице, можно сказать, лист не шелохнется. — Двунаправленная аллюзия — на «Лесного царя» В. Жуковского (ср.: «О нет, мой младенец, ослышался ты, / То ветер, проснувшись, колыхнул листы») и на пьесу М. Метерлинка «Непрошеная», где семейство в замке ожидает прихода смерти. В. Е. Александров, без связи с «Событием», обратил внимание на то, что возникающий в произведениях Набокова «легкий ветерок можно рассматривать как пародию на распространенный (нередко в слишком очевидной форме) в символической литературе образ потусторонности, например в „Непрошеной“ М. Метерлинка» (В. Е. Александров. Набоков и потусторонность. СПб.: Алетейя, 1999. С. 92). Ср. в «Непрошеной»: «Дед…Откуда эти звуки? / Старшая Дочь. Это лампа вспыхивает, дедушка. / Дед. Мне кажется, что она очень тревожная… очень тревожная… / Дочь. Это ветер ее качает… / Дядя. Ветра нет, окна закрыты» (пер. К. Бальмонта). Вместе с тем, в сцене пародируется драматический прием искусственного нагнетания напряжения посредством описания бурной погоды, как бы отражающей душевное состояние героев, высмеянный Набоковым в лекции «Трагедия трагедии».
…лебеди делают батманы… — Батман (от фр. battement — биение, удары) в балете — группа движений классического танца, часть ежедневного урока танцовщика. Трощейкин ассоциирует сказку Опаяшиной с балетными партиями «Умирающего лебедя» («Умирающий лебедь» М. Фокина и «Лебединое озеро» П. И. Чайковского).
Я ему с няней пошлю французскую записку… — В «Евгении Онегине» Татьяна просит няню послать внука с французским письмом к Онегину (3, XXXIV).
…голова трагического актера… — В образе этого персонажа отразились черты Актера на роли любовников, действующего в пьесе Евреинова «Самое главное», где этот профессиональный актер исполняет роль сыщика в «театре жизни». Нанятый Дамой с собачкой для розыска троеженца, он приходит к гадалке: «Ведь это мой первый дебют в роли сыщика… Я так волнуюсь, как никогда на сцене со мной не бывало. Ведь вы, конечно, понимаете, что провалить роль на сцене — от этого никому ни холодно ни жарко, а здесь… ведь это значит проиграть все дело, расписаться в бессильи правосудия, закона, общества, наконец, среди которого живет безнаказанно страшное подобие „Синей Бороды“» (Н. Н. Евреинов. Самое главное. Пг.: Государственное изд-во, 1921. С. 24). Абсурдность его поисков состоит в том, что этим троеженцем оказывается сама гадалка, одна из личин Параклета. Другая аллюзия на «Самое главное», связанная с этим сюжетом о троеженце, возникает далее в реплике Барбошина об одном его «интереснейшем деле» — «ультраадюльтере», в котором задействована «блондинка с болонкой», т. е. евреиновская Дама с собачкой, получившая имя по названию чеховского рассказа (см. об этой параллели к «Самому главному»: А. Медведев. Перехитрить Набокова // Иностранная литература. 1999. № 12. С. 227). Влияние «Самого главного» на «Событие» впервые было отмечено в рецензии на нью-йоркскую постановку пьесы: «Хотя пьеса названа комедией, она не заражает весельем. В самой теме нет ничего смешного. Это не шесть действующих лиц, ищущих автора, как у Пиранделло, хотя в пьесе Сирина имеется кое-что от Пиранделло. Это не люди в поисках самого главного, хотя влияние Евреинова очень заметно…» (М. Железное. «Событие» В. В. Сирина // Новое русское слово. 1941. 6 апр.).
Не вам, не вам кланяюсь, а всем женам <…> Дитя! О, обаятельная, обывательская наивность! — В репликах Барбошина, сама характеристика которого, «сыщик с надрывом», прямо отсылает к «надрывным» персонажам Достоевского, пародируется стиль и кроется подтекст его произведений. В четвертой главе «Преступления и наказания» Раскольников говорит Соне: «— Я не тебе поклонился, а всему страданию человеческому поклонился…» (на эту отсылку к Достоевскому впервые обратили внимание С. Сендерович и Е. Шварц в статье: «Вербная штучка». Набоков и популярная культура // Новое литературное обозрение, 1997. № 26. С. 220); ср. также восклицание героя «Записок из подполья»: «О младенец! О чистое, невинное дитя!» (гл. 7). Набоков приводит отрывок из повести с этими словами в своей лекции о Достоевском в качестве образчика его стиля и затем резюмирует: «Назойливое повторение слов и фраз, интонация одержимого навязчивой идеей, стопроцентная банальность каждого слова, дешевое красноречие отличают стиль Достоевского» (Н96. С. 196–197).
…вы так хороши, и ночь такая лунная… — Реминисценция популярного романса на стихи Аполлона Григорьева «О, говори хоть ты со мной…» (1857), ср.: «Душа полна такой тоской, / А ночь такая лунная…».
…Барбашин <…> Нет-нет, не путайте — Барбошин… — Семантические двойники «Барбашин» и «Барбошин» своим происхождением обязаны разнице значений, отмеченных в Словаре Даля, где наряду с «барабошить — пугать, суматошить, тревожить», есть и «барабоша — бестолковый, суетливый, беспорядочный человек». В этом контексте фамилия сыщика напоминает о балаганном Филимошке, которого в шутку именовали Барабошкой. Ср. сходные препирательства в сценке «Петрушка и Филимошка» из корпуса пьес о Петрушке:
«ФИЛИМОШКА: Меня звать Филимошка.
ПЕТРУШКА: Ах, какое хорошее имя — Барабошка.
ФИЛИМОШКА: Не Барабошка — Филимошка»
(Русский фольклор. М.: Олимп, 1999. С. 346).
Вместе с тем имена этих персонажей имеют реальную основу. Еще задолго до начала работы над «Событием» Набоков получил от своего приятеля Н. Яковлева, литератора и знатока русской старины, список угасших русских дворянских фамилий, которые понадобились ему для художественных целей: «Барбашин, Чердынцев, Качурин, Рёвшин, Синеусов» (см.: Б01. С. 300). Все эти фамилии впоследствии были введены Набоковым в его произведения. Фамилия главного закулисного персонажа — Барбашин — отсылает к московскому воеводе XVI в. князю Ивану Барабашину (см.: Н. М. Тупиков. Словарь древнерусских личных собственных имен. С. 470). Фамилия сыщика отсылает к князю Василию Барбошину, жившему также в XVI в. Суздальский князь Василий Барбошин выведен в исторической драме Л. А. Мейя (1822–1862) «Псковитянка» (1859).
Альфред Афанасьевич. — Имя создает утрированный (или пародийный) образ поэта-романтика. Альфред отсылает сразу к двум французским поэтам-романтикам: Альфреду Виктору де Виньи (1797–1863) и Альфреду де Мюссе (1810–1857), стихи которого Набоков переводил в разные годы, а также к двум английским поэтам: сентименталисту Альфреду Теннисону (1809–1892) и Альфреду Эдуарду Хаусмену (1859–1936), поэту-«георгианцу», оказавшему некоторое влияние на поэзию Набокова. Отчество «Афанасьевич» отсылает к Афанасию Афанасьевичу Фету.
О, вы увидите! Жизнь будет прекрасна. <…> Птицы будут петь среди клейких листочков, слепцы услышат, прозреют глухонемые. Молодые женщины будут поднимать к солнцу своих малиновых младенцев. Вчерашние враги будут обнимать друг друга. <…> Надо только верить… — В речи Барбошина содержатся многочисленные литературные подтексты, начиная с библейского: «И в тот день глухие услышат слова Книги, и прозрят из тьмы и мрака глаза слепых» (Ис, 29:18). Обыгрываются здесь и финальные реплики Сони из «Дяди Вани»: «…увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся <…> Я верую, верую…» (А. П. Чехов. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Сочинения. Т. 13. С. 115). Вместе с тем в монологе Барбошина обнаруживается пародия на «Братьев Карамазовых». «Клейкие листочки» — символ жизни у Ивана, ср.: «Жить хочется, и я живу… Пусть я не верю в порядок вещей, но дороги мне клейкие распускающиеся весной листочки…» (Ф. М. Достоевский. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л.: Наука, 1976. Т. 14. С. 209–210); «обнимающиеся враги» напоминают его слова: «Я хочу видеть своими глазами, как лань ляжет подле льва и как зарезанный встанет и обнимется с убившим его» (Там же. С. 222). Пародируется также стиль речей «Великого инквизитора» из придуманной Иваном легенды, ср.: «О, мы убедим их наконец не гордиться <…> Они станут робки и станут смотреть на нас и прижиматься к нам в страхе, как птенцы к наседке. <…> Они будут расслабленно трепетать гнева нашего, умы их оробеют, глаза их станут слезоточивы, как у детей и женщин…» (Там же. С. 236).
(Поет.) «Начнем, пожалуй…» — Имеется в виду партия Ленского из оперы П. И. Чайковского «Евгений Онегин» (1878), о которой Набоков отзывался с неизменным отвращением: «Бесполезно повторять, что создатели либретто, эти зловещие личности, доверившие „Евгения Онегина“ посредственной музыке Чайковского, преступным образом уродуют пушкинский текст…» (В. Набоков. Пушкин, или Правда и правдоподобие // Н96. С. 414). В заметке «Прямой. Важный. Пожалуй», вошедшей в книгу «О Пушкине» (1937), В. Ходасевич отметил ошибочность интерпретации в опере Чайковского этих слов Ленского: «…когда Онегин спрашивает: „Что ж, начинать?“ — Ленский ему отвечает не с колебанием, не на высокой, унылой ноте, как в опере Чайковского, а с твердостию и мужеством: „Начнем, пожалуй“, — то есть начнем, изволь» (Х97а. С. 442). Эта реплика в очередной раз вскрывает евреиновскую генеалогию Барбошина, поющего подобно Комику из «Самого главного», который переиначивает хор из «Пиковой дамы» Чайковского: «Благодетельница наша, как изволили гулять? / Свет наш барынюшка хочет, верно, почивать!». Ср.: «Комик (поет). Мария Яковлевна, благодетельница» (Н. Н. Евреинов. Самое главное. С. 80).
