755 г.
Над Горьким бамбуком осенняя всходит луна,
На горьком бамбуке[213] — фазанки печальная тень,
За дикого яньского[214] гуся выходит она:
«Меня он на север увозит на склоны Яньмэнь[215]!»
Хлопочут подружки, стараясь ее остеречь:
«Южанку обманет, как водится, северный гусь,
Мороз над Заслоном Багровым[216] свиреп, точно меч,
Захочешь в Цанъу[217], он ответит тебе — не вернусь.»
«Нет, я с этим гусем лететь не могу, хоть умри!» —
Так, слезы на перья роняя, она говорит.
754 г.
Вот и поднялся он на «Большую башню», как именовалась гора Далоу в 40 км от г. Чичжоу, формой напоминающая легкую постройку. Здесь он не раз бродил, ища сурик, из коего посвященные даосы изготовляли Эликсир бессмертия, смотрел в сторону запада, где осталась покинутая им столица, а в мыслях его уже восток, город Янчжоу, куда, устремляясь к Восточному морю, в котором на гигантских черепахах плавают острова бессмертных святых, воды Реки уносят горькие слезы одинокого странника, скитальца, чуждого этому миру. Поэт, остро переживавший свои неудачи при дворе, стоит перед дилеммой — найти сурик, чтобы приготовить эликсир бессмертия, или раствориться в простоте бытия, но — все же в «заоблачных высях».
От Желтого пика нас гонит рассветный петух,
Чтоб к озеру Ся нам добраться в закатную пору.
Из темного леса торчит серебристый бамбук —
То струи дождя исчеркали застывшую гору.
Искателей сурика, нас ожидает ночлег
На утлом челне среди лотоса листьев зеленых.
Распахнуто небо полночное, и человек
В сверкании звездных потоков стоит, ослепленный.
А утром — к Далоу, где сурик мы сможем найти
На тропах извилистых или в лощинах тенистых…
А что если мне к старику-дровосеку уйти
И рубкой деревьев заняться в заоблачных высях?
754 г.
На Осеннем плесе Ли Бо упорно работал над страстным манифестом своего мировоззрения циклом «Дух старины» (Гу фэн), 59-ю стихотворениями, создававшимися поэтом в течение всей жизни.
*Мир Путь утратил, Путь покинул мир*
Мир Путь утратил, Путь покинул мир[219],
Давно забыт тот праведный Исток,
Трухлявый пень сегодня людям мил,
А не коричных рощ живой цветок[220].
И потому у персиков и слив
Безмолвно раскрываются цветы.
Даны веленьем Неба взлет и срыв,
И мельтешения толпы пусты…
Уйду я, как Гуанчэн-цзы, туда,
В Неисчерпаемости ворота[221].
753 г.
*Как перл, сверкая, Феникс прилетел,*
Как перл, сверкая, Феникс прилетел,
Небесной глубины прорезав синь,
Но был отвергнут — вот его удел,
Не приняли посланье в Чжоу-Цинь[222].
Отчаявшись, брожу по свету я,
Бездомный, одинокий человек.
Мне так нужна Пурпурная ладья[223]
Мирскую пыль отрину я навек.
В дали морей, на крутизне вершин,
У Чистой речки сурик бы найти,
На пик Далоу восхожу один,
Откуда в высь бессмертных сонм летит.
Их тени исчезают в вышине,
Вихрь-колесница не вернется в мир…
Боюсь, с мечтой расстаться надо мне,
Я опоздал принять сей Эликсир,
Смотрю в зерцало, вижу — седина.
Простите, те, кто взмыл на журавлях,
Давно меня покинула весна,
Ушла в тот край, где персики в цветах.
В град Чистоты[224] бы вознестись — туда,
Где, как Хань Чжун[225], останусь навсегда.
«Дух старины», № 4)
754 г.
*Дух осени Жушоу злато жнет,*
Дух осени Жушоу[226] злато жнет,
Над морем месяц, тонкий, как струна,
Кричит цикада и к перилам льнет,
Печали нескончаемой полна.
Где исчезает ряд блаженных дней?
Дает нам Небо перемены знак,
Осенний хлад рождает ветр скорбей,
Сокрылись звезды, бесконечен мрак.
Мне грустно так, что лучше помолчать
И в песне до зари излить печаль.
753 г.
*Мой меч при мне, гляжу на мир кругом:*
Мой меч[227] при мне, гляжу на мир кругом:
На нем лежит дневная благодать,
Но заросли скрывают дивный холм,
Душистых трав в ущелье не видать.
В краях закатных Феникс вопиет
Нет древа для достойного гнезда,
Лишь воронье приют себе найдет
Да возится в бурьяне мелкота[228].
Как пали нравы в Цзинь[229]! Окончен путь!
Осталось только горестно вздохнуть.
753 г.
*Большая Жаба в Высшей Чистоте*
Большая Жаба в Высшей Чистоте
Набросилась на Яшмовый Чертог[230],
Душа златая гаснет в черноте[231],
И сякнет в небесах лучей поток.
В Пурпурных таинствах зловещий Змей[232],
Зарю восхода хмарь обволокла,
И тучи обещают сумрак дней,
Весь вещный мир объяла ночи мгла.
Та, что в «Глухих вратах» заточена[233],
Теперь одна, ее глава седа.
Тля ест цветы, и гибнут семена[234],
Небесным хладом снизошла беда[235].
Вздохну печально ночи нет конца,
И слезы грусти падают с лица.
753 г.
*Наш лик лишь миг, лишь молнии посверк,*
Наш лик лишь миг, лишь молнии посверк,
Как ветер, улетают времена.
Свежа трава, но иней пал поверх,
Закат истаял, и опять — луна.
Несносна осень, что виски белит,
Мгновенье — и останется труха.
Из тьмы времен к нам праведники шли —
И кто же задержался на века?
Муж благородный — птицей в небе стал,
Презренный люд преобразился в гнус[236]…
Но разве так Гуанчэн-цзы[237] летал?!
Был в тучку впряжен легкокрылый Гусь.
753 г.
*Цзюньпин уже отринул мира плен,*
Цзюньпин[238] уже отринул мира плен,
И миру без Цзюньпина жить осталось.
Прозрел он ряд Великих Перемен
И многих спас, познав Первоначало[239].
Влекомый Дао, он забыл про мир
И размышлял, замкнув плотнее двери.
Не явится к нам всуе Белый Тигр,
Пока не возвестит Пурпурный Феникс[240].
Под белым солнцем обозначен рок,
Но кто его узрит в потоках звездных?
Ведь гость морской[241] от нас уже далек,
И некому постичь безмолвья бездну[242]!
753 г.
Городок у реки как на дивной картине
«Городок у реки» — поэтическое прозвание Сюаньчэна. За три века до Ли Бо здесь начальствовал замечательный поэт Се Тяо, которого Ли Бо ценил больше многих, узнав в нем созвучную душу. Так что, покинув Осенний плес, простившись с виноделом Ван Лунем, направимся к югу от Вечной Реки, чтобы поклониться кумиру нашего поэта. «Городок у реки» откроется нам не сразу. По пути мы полюбуемся другими красотами многообразного и духовно глубокого Китая.
Прощай, монах с вершины горной
Откуда ты, монах, пришел в Шуйси[243],
Где лик луны плывет меж берегов?
Чуть рассвело, ты, молвив мне «прости»,
Поднялся по ступеням облаков
В недосягаемую высоту
Над сотней сотен гор, меж звезд и лун,
Беспечный, как когда-то был Чжи Дунь,
Ветрам отдавшись, словно Юань-гун[244].
Увидимся ль когда-нибудь, монах?
Гориллы вой ночной вселяет страх.
755 г.
Проплыли с Се Лянфу по реке Цзинчуань до монастыря Линъянь
Челн непрокрашенный[247] несет нас по Цзинси —
Чем это не Жоси, не Облачны врата[248]?
Мы следуем Канлэ, и этот вид красив,
А Гуйцзи далеко, пойдем ли мы туда?
755 г.
Провожаю брата Чуня вдоль реки Цзинчуань
Прелестна Цзинчуаньская река,
Красы ручья Жое[249] тут были б жалки,
Лазурные вершины по брегам,
Гуляют цапли по парчовой гальке,
Извивы за извивами манят,
Да задержаться силы не достанет,
Ручей Цинь Гао[250] отошел назад,
А впереди — кумирня на Линъяне[251],
Святой Цзымин меня не увидал,
Лишь ясная луна с небес спросила:
Скажи, что привело тебя сюда? —
Та тьма, которая Ли Ао[252] скрыла.
Пэнлайского холма достойна кисть[253],
Что создает чистейшие творенья.
На этот мир прекрасный оглянись,
На тайный дух, идущий от деревьев.
Ты — наш Хуэйлянь[254], прими бокал вина,
Ты — наш Ма Лян, семейный Белобровый[255].
Нет строк про мост у моря у меня,
Да и про мост над речкой нет ни слова[256].
Когда еще тебя увижу я?
Разлуки обрывают наши встречи.
Ну, а пока цветистая ладья
Плывет меж табунов в златых уздечках.
Мы — Фениксы с горы Цанъу с тобой,
Сидим на разных ветках Древа яшмы[257],
И путь свой каждый выбирает свой,
За край небес ты улетишь однажды,
Увидишь даль, что поглощает свет.
И пусть в осенней тьме дрожат гориллы,
С волною я пошлю тебе привет,
Чтоб знал ты — брата сердце не забыло.
755 г.
