за час официант принёс.
Вот моя деревня
Ах, жизнь, копейка медная,
А сам я не обласканный,
Хоть жил совсем небедно я
С подругой незатасканной.
Хоть жил ещё недавно я
Без лишней сбоку проседи,
Вернула меня в давнее
Берёза среди просеки…
В моей деревне сломанной,
Где все дядь Васи вымерли,
Да тихо так, как вытерли
Строку в страничке скомканной.
А кто не помер — пропитый,
А кто родился — вымахал.
Да как-то сразу прожитый,
Как будто поле выпахал.
И под берёзой скорченной
От мрачного безлюдия
Небедностью испорченный
Дышу уставшей грудью я,
А по душе как веником
Из той берёзы сломанной,
По памяти разменянной,
По памяти истоптанной:
Ведь все дядь Васи померли,
Спились дядь Миши гордые.
И кто куда — кто по миру,
А кто поближе к городу,
Поближе, понадёжнее,
Где хлеб растёт буханками.
Где сам живешь не ежиком
И дети не подранками.
А ставни в окнах сыплются
И крыши ветром слизаны.
А позови — откликнется.
Хоть сверху ли, хоть снизу ли.
Хоть из земли, хоть с неба ли…
Куда от жизни деться-то?
Как из далёкой небыли
Мое простое детство.
И всхлипов нет по родине,
Все хрупко, все под богом мы…
Живу небедно, вроде бы,
Перед своим порогом…
Наплевать на дешевые темы.
Мы за Родину пели и пили.
Да и будем еще, если те мы,
Да и будем. Пока не забыли.
Проходит всё
Проходит всё. И девочки созревшие
В меня уже не попадают глазками,
Тошнит по вечерам от сигарет.
И крики раздражают во дворе…
И листья не волнуют облетевшие,
Облитые посмертно всеми красками,
Которых для живой природы нет.
Которых для живых в природе нет…
Друзья мои, придавленные семьями,
Квадратными стреноженные метрами,
Давно не вылезают из берлог,
Голов не студят, не сбивают ног.
Субботами горды да воскресеньями,
Да жёнами до неприличья верными,
Понятными, как книжный эпилог.
Понятными, как книжный эпилог…
А по ночам беснуется бессонница
И просятся на волю откровения,
Случайно не уснувшие во мне,
И я отдам их редкой тишине…
И пусть она строкой моей заполнится,
Чтоб пожила строка хотя б мгновение.
Мне этого достаточно вполне.
Мне этого достаточно вполне…
Цепляюсь я потасканными нервами
За всё, что на пути моём валяется,
А намертво никак не зацеплюсь.
И, кажется, напрасно тороплюсь…
Мне всё же не догнать ушедших первыми,
Туда, откуда вновь не возвращаются.
Так лучше не немного задержусь.
Так лучше я немного задержусь…
Ах, гостиница
Ещё кусок луны в окне топорщится,
Рассвет ещё нескоро, но уже
Гоняет швабру шустрая уборщица
На нашем загрязнённом этаже.
И я не сплю, а мой сосед по комнате
То стонет, то покойницки молчит.
Он видит сны в своём дремучем омуте,
А я — в двери торчащие ключи.
Ещё петух не пел, хоть гимн исполнили,
И грохот щвабры всем мешает спать.
Я надеваю брюки на исподнее
И застилаю тёплую кровать.
И слышится мне то, что мне завещано
Во снах лишь слышать, в тех, что впереди,
Как шепчет мне в моей постели женщина:
— Куда так рано ты? Не уходи…
Какой тут сон! И вот идём мы бережком,
И нервы новым днём напряжены.
И гладит меня утро добро, бережно
Руками чьей-то, не моей жены…
Чемодан, вокзал…
На вокзале что ни поезд,
То привет из дальних мест.
На вагонах пыль степей и грязь обочин.
Тот, кто дальше едет — занят,
Ест и пьёт он, пьёт и ест
Хоть уже не может есть, и пить — не очень.
Страшно пахнет на перроне
Пятидневной колбасой,
А из тамбуров несёт прогорклым салом,
И в тринадцатом вагоне
Тётка мрачная с косой
Ждёт — когда уже начать. Косить навалом.
Хоть недолгая стоянка,
Но народ бежит в буфет,
Закупает наперёд
Портвейн и яйца,
Потому как до столицы километрам счёта нет,
Без портвейна можно просто не добраться.
На вокзале что ни поезд,
То усталый тепловоз.
Ни яйца ему, ни курицы, ни водки,
Ни телушки, ни полушки, ни рубля за перевоз.
Только тридцать тысяч вёрст
В четыре ходки.
Что ни поезд у перрона,
То такая злая грусть:
В пятнах чая возле окон все
