1914
Зачем виденью моему
Я дал кладбищенское слово?
Апчхи! Могил усопших «мму»
Свирель взять именем готова.
Ах, Глеб Убийцын или Трупов –
Не все ль равно? где краски скупы,
Не нужно девам и чело,
Уст полумертвое село.
Так цветик, вынут из стакана,
Теряет свежесть нежных жил,
Лицо роняет ниже стана.
Но он в воде, и он ожил.
Олегу Трупу были девы –
Вод нежносвистные напевы.
Ведь взор обгонит шаг усталых,
Ведь взор метельней скакуна.
Так разум, даже пеплом малых,–
Скакун столетий табуна.
Вы жили в Пушкине и с ним
Труп Гончаровой был любим.
Тобой, певцом Бахчисарая,
Та бриль – зеленая, сырая –
Рукой небрежною одета
Над бровью Трупова Олега
С упрямой бровию обета.
Что жизнь у смертного ночлега?
Промолвит: «Он был некто». Так
Теперь я вижу – свой пятак…
Конечно, чтец! бре-гись! мой нож!
На вас, на нас, на общий люд
Отменно не был он похож:
Где вы нежны – Олег был лют,
Где вы тростник – там князем бурь
Бросал всему устало: дурь!
Где вы лишь блещущий сапог –
Он одуванчиков венок.
И в отраженьи на секире
Себя постигнув в взоре жен,
Он покорял ресниц Сибири,
По Ленам ласки унесен.
Надменный хлыст сверкнет китам:
Их, серых, три, он с ними там.
«Меня вези в страну тамтам!»
Как голубь, если налетается,
Вдруг упадает в синий таз,
Я верю, Пушкина скитается
Его душа в чудесный час.
И вдруг, упав на эти строки,
Виёт над пропастью намеки.
Платком столетия пестра
Поет – моей душе сестра.
Но я почти что чту мечту,
Когда та пахнет кровью снега.
(Сейчас орлицей на лету
Схвачу я озеро Онега).
Безумный год. Безумий четки
В год трупа снимет с тени тень.
То скучный вечер умной тетки,
То спора Разинский кистень!
Живые уж не веселили,
Мне трупы равенство сулили
[Но вековою бездной злят].
Болеет жемчуг. И ты, о зеркало, болей
За образ черных соболей.
Опять наготы наготове
Твои набатовы зрачки.
Вода журчит. Итог Любовей –
[Всегда готовые] крючки.
Так в даче дикой в время оно
Друзья снимали труп Гапона.
А снег летел. Стучались враны.
Их книгами смерть предуказана.
Священник стриженый и странный
Крутился сумрачно-взлохмаченный.
Свои вечерние зрачки закрыв суровою ладонью,
Зима прильнула к подоконью.
Народа волны, гул и гам.
Снежинок царство льнет к ногам.
Под руководством деловерца
Угрюмые, злые и хор о хор
Из глоток заводов, чье умерло сердце,
Хлынули люди с копьями зорь.
И снег мгновенно покраснел
И клювом ворона чернел.
Где самоубийца раз висел
И облупился потолок,
Я в кресло дружеское сел.
В чем он ходил? Перчатки, котелок…
И уж испуганной орлицей
Хлопочет Пронин над теплицей.
Я вспомнил, что было вчера:
<нрзб> обои, <нрзб> веера.
Я обманулся у Невы,
Доверив все двадцати-трехлетью.
Очей неверной синевы
Коварен зов за черной сетью.
(Сейчас вы та же, та же, та же
Отчасти и немного даже).
Вот юноша. Он еще не стар.
Он немного седой.
Он знает, что мыслей и жизни пожар
Война заливает свинцовой водой.
Многим их 20, закрытых щитом,
[Вождям] дадут раньше и отымут потом.
В своей зеленой гладкой коже
В чужой руке покорный ножик.
И этот вечер золотой –
Он так изыскан и изящен,
Что только серной кислотой
Лечить возьмется раны наши.
Крыла ударом серым лечит
Внезапной смерти белый кречет.
Глаза холодно-ледяные
Так часто в дружеской молве.
Они нужны решать иные
Беспутно томной голове.
Хотите, дам вам мировую славу…
А, так! Вы не смеетесь по какому праву?
О дне крутом и дней былого в <мороте>
Зачем вы целый час так тараторите?
Я улыбнулся, я молчал.
И вежливо холодно-ледяными
Глазами друг мой отвечал
И прошептал чужое имя.
Окурка погасил он уголек,
Не посмотрев условленный упрек.
Как белые льны и как снежные глины,
Волос упадал за уступом уступ.
Концы ресниц чудесно длинны,
А рот чаровательно глуп.
Две точки зрачков в серединах колец,
Глаза эти каменные – их высек резец.
День белого взмаха ресницами,–
Девичество смерти скитается, снится нам.
Другим народом, другою кровью
Пьянятся нищие любовью.
К чужого моря люда устью
Летят, весло направив грустью.
Изящный вечер. Пел Эн-ин
С восточной сладостью напева.
И вот уж – легок на помин –
Пришел 13-й, и цева
В устах незримого звенит
Беседы скорой.
Журчали речи водопадом
И, поздравляя с новым гадом,
Мы, созерцаемые тьмами
Старинной жаловались Маме.
Бросали холод веера.
И умер говор. Что, пора?
Глеб Трупов властно пил зрачки
И думал: есть звук мировой.
Дорогу, дорогу, идут дурачки,
То смерть приближалась с толпой моровой.
Глеб Трупов не был уж красив,
В нем лишь орлиный взмах бровей.
Свои глаза, как бес скосив,
Волком он вырос у дверей.
Морозный день. Бросает синий дым плита
На улицах Казани.
Тогда про пляску живота
Он слышал много указаний.
Все курят дым, и лишь клянется кто-то,
Что все еще черны тенёта.
И черный дым на черном теле.
Ай-ай! где-где? цветы слетели.
Но как описывал <Рагозин>,
<Волнений дым> прозрачен и морозен.
Вы хохот помните его,
Что окна сумрачно гудели.
И после шепот: «ничего».
И просьба, чтобы не галдели.
Кривляясь той, что выросла на рынке,
Себя закрыв в цветочный сноп,
Зеленым золотом кувшинок
Обвил хохочущий свой лоб.
Как пережиток крепостничества,
Зеленых ив качнет девичество.
Он долго, долго хохотал,
Как будто Пушкина читал.
Красавиц смуглые колечки
Ужели ты припоминал,
Когда в проворных волнах речки
Он тело зверское купал.
Собрание плетей, тройчатки,
Бичи, хлысты, орудия Батыя.
Я кто? десятая, семнадцатая? Перчатки
Сняв, дала увидеть кольца золотые.
Любимая, приставом строгой молвы,
Она: то – милый, то – на «вы».
Волшебно-тонкой сладка боль,
Я взял из кожи мягкий хлыст
По уговору многих воль
И им взмахнул короткий свист.
Мыслитель толстый и опухший, как мертвец
Смотрел с стены. Какой-то живописец
Так написал его, что сам игры отец
Его велел как друга высечь.
И смелый замысел стать тем,
О ком задумались века,
Чей образ сквозь столетий тень
Чертила важная рука,
Расположением чернил
Кто судьбы ваши изменил
Нечеловеческой игрой,
Кто исказил гробов покой,
Кому сей мир – зеленый стол,
Кому давно не милы страсти,
Кому знаком восставший вол,
А звезды – радостные масти.
<1915–1916>
<Воззвание Председателей Земного Шара>*
Только мы, свернув ваши три года войны
В один завиток грозной трубы,
Поем и кричим, поем и кричим,
Пьяные прелестью той истины,
Что Правительство Земного Шара
Уже существует.
Оно – Мы.
Только мы нацепили на свои лбы
Дикие венки Правителей Земного Шара.
Неумолимые в своей загорелой жестокости,
Встав на глыбу захватного права,
Подымая прапор времени,
Мы, обжигатели сырых глин человечества
В кувшины времени и балакири,
Мы, зачинатели охоты за душами людей,
Воем в седые морские рога,
Скликаем людские стада –
Эго-э? Кто с нами?
Кто нам товарищ и друг?
Эго-э! кто за нами?
Так пляшем мы, пастухи людей и
Человечества, играя на волынке.
Эво-э! Кто больше?
Эво-э! Кто дальше?
Только мы, встав на глыбу
Себя и своих имен,
Хотим среди моря ваших злобных зрачков,
Пересеченных голодом виселиц
И искаженных предсмертным ужасом,
Около прибоя людского воя,
Назвать и впредь величать себя
Председателями Земного Шара.
Какие наглецы, – скажут некоторые.–
Нет, они святые, – возразят другие.
Но мы улыбнемся, как боги,
И покажем рукою на Солнце.
Поволоките Его на веревке для собак,
Повесьте Его на словах:
Равенство, Братство, Свобода,
Судите Его вашим судом судомоек
За то, что в преддверьях
Очень улыбчивой весны
Оно вложило в нас эти красивые мысли,
Эти слова и дало
Эти гневные взоры.
Виновник – Оно.
Ведь мы исполняем Солнечный шепот,
Когда врываемся к вам как
Главноуполномоченные Его приказов,
Его строгих велений.
Жирные толпы человечества
Протянутся по нашим следам,
Где мы прошли.
Лондон, Париж и Чикаго
Из благодарности заменят свои
Имена нашими.
Но мы простим им их глупость.
Это дальнее будущее,
А пока, матери,
Уносите своих детей,
Если покажется где-нибудь государство.
Юноши, скачите и прячьтесь в пещеры
И в глубь моря,
Если увидите где-нибудь государство.
Девушки и те, кто не выносит запаха мертвых,
Падайте в обморок при слове «границы»:
Они пахнут трупами.
Ведь каждая плаха была когда-то
Хорошим сосновым деревом,
Кудрявой сосной.
Плаха плоха только тем,
Что на ней рубят головы людям.
Так, государство, и ты
Очень хорошее слово со сна –
В нем есть И звуков:
Много удобства и свежести.
Ты росло в лесу слов:
Пепельница, спичка, окурок,
Равный меж равными;
Но зачем оно кормится людьми?
Зачем отечество стало людоедом,
А родина его женой?
Эй! Слушайте!
Вот мы от имени всего человечества
Обращаемся с переговорами
К государствам прошлого:
Если вы, о государства, прекрасны,
Как вы любите сами о себе рассказывать
И заставляете рассказывать о себе
Своих слуг,
То зачем эта пища богов?
Зачем мы, люди, трещим у вас на челюстях
Между клыками и коренными зубами?
Слушайте, государства пространств,
Ведь вот уже три года
Вы делали вид,
Что человечество – только пирожное,
Сладкий сухарь, тающий у вас во рту;
А если сухарь запрыгает бритвой и скажет: мамочка!
Если его посыпать нами,
Как ядом?
Отныне мы приказываем заменить слова: «Милостью Божьей»
«Милостью Фиджи».
Прилично ли Господину Земному Шару
(Да творится воля Его)
Поощрять соборное людоедство
В пределах себя?
Не высоким ли холопством
Со стороны людей, как едомых,
Защищать своего верховного Едока?
Послушайте! Даже муравьи
Брызгают муравьиной кислотой на язык медведя.
Если же возразят,
Что государство пространств неподсудно
Как правовое соборное лицо,
Не возразим ли мы, что и человек
Тоже двурукое государство
Шариков кровяных и тоже соборен.
Если же государства плохи,
То кто из нас ударит палец о палец,
Чтобы отсрочить их сон
Под одеялом: навеки?
Вы недовольны, о государства
И их правительства,
Вы предостерегающе щелкаете зубами
И делаете прыжки. Что ж!
Мы – высшая сила
И всегда сможем ответить
На мятеж государств,
Мятеж рабов,–
Метким письмом.
Стоя на палубе слова «надгосударство звезды»
И не нуждаясь в палке в час этой качки,
Мы спрашиваем: что выше –
Мы, в силу мятежного права
И неоспоримые в своем первенстве,
Пользуясь охраной законов о изобретении
И объявившие себя Председателями Земного Шара,
Или вы, правительства
Отдельных стран прошлого,
Эти будничные остатки около боен
Двуногих быков,
Трупной влагой коих вы помазаны?
Что касается нас, вождей человечества,
Построенного нами по законам лучей
При помощи уравнений рока,
То мы отрицаем господ,
Именующих себя правителями,
Государствами и другими книгоиздательствами
И торговыми домами «Война и К°»,
Приставившими мельницы милого благополучия
К уже трехлетнему водопаду
Вашего пива и нашей крови
С беззащитно-красной волной.
Мы видим государства, павшие на меч
С отчаяния, что мы пришли.
С родиной на устах,
Обмахиваясь веером военно-полевого устава,
Вами нагло выведена война
В круг невест человека.
А вы, государства пространств, успокойтесь
И не плачьте, как девочки.
Как частное соглашение частных лиц,
Вместе с обществами поклонников Данте,
Разведения кроликов, борьбы с сусликами,
Вы войдете под сень изданных нами законов.
Мы вас не тронем.
Раз в году вы будете собираться на годичные собрания,
Делая смотр редеющим силам
И опираясь на право союзов.
Оставайтесь добровольным соглашением
Частных лиц, никому не нужным
И никому не важным,
Скучным, как зубная боль
У бабушки 17 столетия.
Вы относитесь к нам,
Как волосатая ного-рука обезьянки,
Обожженная неведомым богом-пламенем,
К руке мыслителя, спокойно
Управляющей вселенной,
Этого всадника оседланного рока.
Больше того: мы основываем
Общество для защиты государств
От грубого и жестокого обращения
Со стороны общин времени.
Как стрелочники
У встречных путей Прошлого и Будущего,
Мы так же хладнокровно относимся
К замене ваших государств
Научно построенным человечеством,
Как к замене липового лаптя
Зеркальным заревом поезда.
Товарищи рабочие! Не сетуйте на нас:
Мы, как рабочие-зодчие,
Идем особой дорогой к общей цели.
Мы – особый род оружия.
Итак, боевая перчатка
Трех слов: Правительство Земного Шара
Брошена.
Перерезанное красной молнией,
Голубое знамя безволода,
Знамя ветреных зорь, утренних солнц
Поднято и развевается над землей.
Вот оно, друзья мои!
Правительство Земного Шара.
Пропуск в Правительство Звезды:
Сун-Ят-сену, Рабиндранат Тагору,
Вильсону, Керенскому.
Предложения
Законы быта да сменятся
Уравнениями рока.
Персидский ковер имен государств
Да сменится лучом человечества.
Мир понимается как луч.
Вы – построение пространств.
Мы – построение времени.
Во имя проведения в жизнь
Высоких начал противоденег
Владельцам торговых и промышленных предприятий
Дать погоны прапорщика
Трудовых войск
С сохранением за ними оклада
Прапорщиков рабочих войск.
Живая сила предприятий поступает
В распоряжение мирных рабочих войск.
21 апреля 1917
