class="p1">Мальчишка войны, он бы видеть не смог,
Как булку сегодня пинает сапог.
Вчера ты вот мячик на поле гонял,
А мальчик войны — он окопы копал.
С кроссовками, бутсами был не знаком,
И лето, и осень ходил босиком.
Со взрослыми вместе работали мы,
Такие вот, внучек, мы, дети войны.
Глаза у внучонка раздумьем полны:
— А больше, бабуся, не будет войны?
Бабуся вздохнула: — Помилует бог.
Уснул, успокоенный бабкой внучок.
__________
Задумчиво бабка стоит у окна –
Неужто на бога надежда одна?
22.06.2014 г.
После встречи с выпускниками
Вы пришли и ушли, но остался ваш след,
Из семи алых роз мной нежданный букет.
В холод темного, мрачного, зимнего дня
Эти дивные розы согреют меня.
Сквозь букет вижу я «ненормальный» свой класс,
20 разных и ставших мне близкими лиц,
20 пар так далеких доверчивых глаз,
Сколько жизненных пройдено с вами страниц.
Я на розы смотрю, когда мрак за окном
Аромат их вдохну, когда сердце болит,
В дом с надеждой войду, когда холодно в нем,
Прикоснусь к лепесткам и тоска улетит.
Пусть завянут цветы и замерзнет окно,
Что забудут нас дети — нелепая чушь,
30 лет пронеслось, ну а я все равно
Ощущаю тепло ученических душ.
Предо мною волшебные чудо — цветы –
Символ Памяти, Чуткости и Доброты.
Январь 2015 г.
Несостоявшаяся фотография
Памяти Е. Русакова
На взгорке, посреди природы,
Вблизи от Быстрицы реки
Поэт — пастух, что из народа,
Читал для школьников стихи.
Он встал у пня, и так красиво
Смотрелся этот русский бард
Среди полей, я торопливо
Открыла фотоаппарат…
Открыть-то, помню, я открыла,
Держу его в своих руках,
Да так вот с ним я и застыла,
Сраженной магией стиха.
Он стал читать, и окружение
Тотчас ушло куда-то вспять,
И лишь стихов завороженье
Тогда могла я ощущать,
И пел его негромкий голос
Среди негромкой красоты
О том, как вырос в поле колос,
О людях дивной простоты.
О том, чем жил, дышал, терзался,
Воспел природы дивный цвет…
И сам с природою сливался
Крестьянский истинный поэт.
И смолк. У пня качались травы…
Присел он в школьников отряд,
И я очнулась — боже правый,
А как же фотоаппарат?
Душа фотографа рыдала –
Себе простить я не могла –
Какой же кадр я потеряла,
На кой я камеру брала!
Прошли года, и помня встречу,
Потерю я пережила…
И так теперь себе отвечу –
Как много я приобрела!
25.07.1915 г.
Солнце в Коровкине дом осветило,
Но смотрят резные окошки уныло…
Темные окна, дайте ответ –
Где же теперь самобытный поэт.
С поля вдруг свежий подул ветерок,
А от костра потянулся дымок,
Лютик качнулся от чьих-то шагов…
Знаю — ты здесь, Евдоким Русаков.
В звоне кузнечиков, в плеске ручья,
В песне далекой коростеля,
В шепоте трав, тихом шелесте веток
Слышу негромкий я голос поэта…
В вольных лугах, где пасутся коровы,
Там обитает душа Русакова…
Солнце уходит за лес не спеша,
Слита с природой поэта душа.
Август 2017 г.
На улице домик опрятный,
В нем тихо старушка жила,
Любила цветы безоглядно,
Сирень под окошком цвела.
Мимозы и розы садила,
Разбитое сердце и мак,
Цветы те старушка дарила
И всем говорила: за так.
Но как-то поникли мимозы –
Не стало старушки, и вот,
Где были пионы и розы,
Там лук на продажу растет.
На грядках с капустою чисто –
Хозяйка усердной была,
И, выдрав горошек душистый,
Горох посевной завела.
Нигде ни цветочка, ни сора –
Ненужное здесь не растет,
И только вдали под забором
Разбитое сердце цветет.
2012 г.
Среди будней праздных и унылых,
В думах о родимой стороне
Вспоминаю домик под рябиной
С солнечной геранью на окне.
Как давно я этот дом покинул,
В мир шагнув шумящею весной,
Ждешь ли ты меня мой домик милый
Домик моей юности босой.
Ты уже не тот, стоишь уныло
На краю деревни над рекой.
Покосилась крыша, нет рябины
И уста залеплены доской.
Вряд ли я открою твои двери,
Вряд ли распахну твое окно.
Домик мой, как трудно мне поверить,
Что к тебе придти не суждено.
От тебя я нахожусь далеко,
Дни влача унылой чередой,
Сгину на чужбине одиноко,
Так и не увидевшись с тобой.
Сентябрь 2015 г.
Рассказ
Е
го звали Санька, а за глаза — по прозвищу — Косоротый. Он был не совсем такой, как все, вернее, совсем не такой. Высокий, тощий, ходил он, немного боком, приволакивая ноги и дергаясь всем телом. Руки со скрюченными пальцами не помогали при ходьбе, а висели вдоль туловища. Лицо Саньки, когда он хотел сказать что-то, искажалось, рот перекашивался и вместо слов он издавал гортанные звуки. Санька был немым. Конечно, родители понимали его прекрасно, а с остальными Саньке приходилось помалкивать или с помощью рук говорить «да» и «нет». Он родился с болезнью «церебральный паралич», которая возникла в результате несовместимости крови отца и матери. Обращения к разным врачам не помогли и родители, оформив Саньке инвалидность, вынуждены были смириться с бедой, выпавшей на долю их единственного сына.
Так шли месяцы и годы. Санька взрослел. В какое-то время он понял свою физическую неполноценность, поэтому был неуверенным, недоверчивым и напряженным. Ребята, его ровесники, сторонились Саньку, он это видел, и поэтому почти всегда был один. Взрослые бесцеремонно рассматривали его, жалели или относились неприязненно, особенно после того, как однажды, помогая малышам в песочнице, в ответ на недовольное заявление девочки: «Не так делаешь, Косоротый», — Санька бросился ей в лицо песком. Был большой скандал. Санька ненавидел свое прозвище, и когда слышал его, то такая боль и тоска охватывали его, что хотелось бежать, куда глаза глядят. Куда бежал Санька? Чаще всего домой, где он забывался за музыкой, включая свои многочисленные кассеты, покупаемые им на городском рынке. Или шел к отцу в гараж, копался вместе с ним в машине, перебирал инструменты. А чаще всего в построенную им при мизерной помощи отца из старых серых досок будку, что примыкала к их гаражу. Санька брал из укромного местечка семечки, насыпал их в кормушку, повешенную отцом на ветку старой, корявой ивы, что росла рядом, и наблюдал за прилетающими птичками.
