Ирина Одоевцева - Собрание стихотворений

Пустыня. Двугорбый верблюд.
И мы на верблюде вдвоем.
И сфинкс в песчаной дали
И голос твой шопотком:
– Пойми, я тебя люблю,
Мы счастливы быть могли
Тогда, и теперь и потом.
Но ты виновата кругом,
Но ты виновата во всем!..
– О чем ты толкуешь тут?
Я не виновата ни в чем —
Во всем виноват верблюд.
Отдать верблюда под суд!

Открытка — море и скала
И на скале три пеликана.
И я подумала:
Бодлер не прав,
Поэт не альбатрос, а пеликан —
Ведь отрывает он от сердца своего
Куски, сочащиеся, кровью,
Звенящие живою болью
И превращает их в стихи,
Кормя свои стихи собою,
Как кормит пеликан своих птенцов
Своею плотью.

Мне это ясно стало,
Так ясно, что себя я вдруг —
На мимолетное мгновенье —
Увидела зобастым пеликаном,
С широковейными крылами
Средь моря, на скале.

Со мною рядом
Увидела я тоже пеликаном
Вас, Игорь Чиннов, Вас недавно
Приславшего открытку эту мне.

И тут же рядом, на скале —
Совсем как на открытке —
Сидел и третий пеликан
Точь-в-точь такой же, как мы с вами

Но не поэт, а птица пеликан.

Об Офелии, о фее
Лира-Лир, о Лорелее
И еще о той комете
Хвост раскинувшей по небу.
И еще об этом лете,
Что уходит на потребу
Катастрофы бытия…

Я… Но что такое я?..
До чего мудреный ребус!
Мне не разгадать его
Даже в ночь под Рождество.

Но уже готов ответ
Глубочайшего прозренья,
Соломонова решенья —
В этом и сомненья нет:
«Я — строка стихотворенья
Посвященного судьбой —
С уваженьем — мне самой».

Вот я что! А я не знала,
Даже не предполагала
И теперь горжусь собой!..

Птица самолет. Светлая истома,
Сдвиг во времени-пространстве.
Хоть гораздо лучше мне жилось бы дома
«Муза дальних странствий»
Ты и мне знакома.

Беззакатный день. Вечер длинный-длинный
И пропеллера голос лебединый.
Звук звенит за звуком и за словом слово,
Как в стихотвореньях Гумилева
Из «Чужого Неба»…

Нет, я не буду знаменита.
Меня не увенчает слава.
Я — как на сан архимандрита
На это не имею права.
Ни Гумилев, ни злая пресса
Не назовут меня талантом.
Я — маленькая поэтесса
С огромным бантом.

Вьется вихрем вдохновенье
По груди моей и по рукам,
По лицу, по волосам,
По цветущим рифмами строкам.
Я исчезла. Я — стихотворенье,
Посвященное Вам.

А ко мне в полуночном сне
Прилетала рыжая сестра,
И со мной пробыла до утра,
И в подарок оставила мне
Уголек своего костра,
Чтобы помнила я о сестре,
Чтобы косы стали мои
Красны, как медь,
Чтобы мне, как и ей, сгореть
На костре.

В городе не знаешь даже, что зима,
В городе большие, мрачные дома,
И живут в домах расчетливые люди,
Вечно беспокоясь: что-то завтра будет?

А в лесу морозно, солнечно и тихо,
Выйдет на прогулку круглая ежиха,
На снегу блестящем колыхнется тень,
Из еловой чащи выглянет олень,
Вьется грациозно рыжая лисица
И поводит носом — чем бы поживиться?

Звери ищут корма, на небо глядят
На морозно-райский, розовый закат,
И в глазах их мысли ясные простые,
И совсем небесные, и совсем земные.

Любовь. Как изучать ее законы?
О чудо из чудес — счастливей брак!
Бывают изумительные жены —
Бывают и бывали — это так.
Да, это непреложный факт.

Вот Пенелопа или Андромаха,
Покорные и мужу, и судьбе…
Но я скажу без гордости и страха,
Без преувеличенья о себе:

Я строю замки на песке сыпучем,
Слова любви пишу я на воде,
Но если даже улетишь ты к тучам,
И там – ни на луне, ни на звезде –
Ни в мире том, что называют лучшим, –
Такой жены ты не найдешь нигде.

Летят на юг соловьи
Дорогой певучей и дальней.
Улыбаются губы твои,
Но сердце мое печально.

Откуда печаль моя,
Хотя бы лишь на мгновенье?
Ведь мне улыбка твоя —
Как соловьиное пенье.

Луна. Новогодняя ночь.
Ворона сидит на окне.
– Ворона, прошу вас убраться прочь
И не возвращаться ко мне!
– Ворона зловещее каркнула «Кра!»
И, стукнув клювом в окно,
В сиянии лунном исчезла, но
Теперь не уснуть до утра.

А время идет.
И вот настает
Тысяча девятьсот
Двадцать первый год.
– Не жди от него добра!..

Я знаю,
Что в море плавают большие рыбы,
Спокойно плавниками шевеля,
И в девственных лесах бредут стадами
Столетние слоны на водопой,
И пестрые летают попугаи,
Гортанным криком воздух наполняя.
И где-то там, на севере, медведи
Глядят на белое сиянье ночи,
И глупые моржи заводят пляски,
А в городах спешат, толкаясь, люди,
И трудятся, и проклинают труд —
У всякого своя любовь и злоба,
И собственная горькая судьба.
И в небе над усталою землею
Огромные стоят в молчаньи звезды
И обещают каждому, кто хочет,
Спокойствие и исполненье снов.

Ложатся добрые в кровать,
Жену целуя перед сном.
А злые станут ревновать
Под занавешенным окном.
А злые станут воровать –
Не может злой не делать зла.
А злые станут убивать –
Прохожего из-за угла.
И, окровавленный, полой,
Нож осторожно вытрет злой.

А в спальню доброго – луна
Глядит, бледна и зелена.
И злые сняться сны ему –
Про гильотину и тюрьму.
Он просыпается, крича,
Отталкивая палача.

А злой сидит в кафе ночном
За рюмкой терпкого вина.
И засыпает добрым сном
Хотя ему и не до сна.
Во сне ему двенадцать лет,
Он в школу весело бежит
И там, на площади Виллет
Никто убитый не лежит.

Вечность? Но вечности нет.
Счастье? Но счастья не будет.
Мы прожили столько лет,
А жизнь нашу всякий осудит.

Осудит сейчас и потом,
Когда нас не будет на свете.
За сложное в самом простом,
За музыку в каждом предмете,
За верность везде и всегда
И даже за детскость нрава.

– Судите же нас, господа.
Судить вы имеете право.